Виктор Доценко - Близнец Бешеного
— Так ведь некому было… — ответил Никитич, снова тяжело вздохнул и пояснил: — К сожалению, на этом трагедия семьи твоей невесты не закончилась: безутешный отец, узнав о смерти дочери, в тот же день скончался от разрыва сердца, и её мать, Марину Геннадиевну, эти ужасы тоже подкосили…
— Неужели умерла? — ужаснулся Серафим.
— К счастью или к несчастью, смотря с какой стороны посмотреть, но мама Валентины осталась в живых, но находится в реанимации… Правда, врачи обещают, что выживет… — он скривился и покачал головой. — Вот такие страшные новости я тебе принёс… Ты уж прости меня, дурака старого! Может, тебе хочется чего? — участливо спросил он.
— О чём вы?
— Ну, у меня в загашнике чекушка водочки есть… Накатишь стакан: легче станет!
— Нет, спасибо, отец… — монотонным голосом ответил Серафим. — Оставьте меня: хочу побыть один…
— А ты здесь не наделаешь глупостей? — осторожно поинтересовался Никитич.
— Обещаю остаться в живых, — заверил Серафим.
— Ладно, верю… — Никитич захлопнул «кормушку», постоял немного у дверей, прислушиваясь к тому, что делается в камере, после чего его шаги стали медленно удаляться по коридору.
Серафим опустился на скрещённые ноги, прикрыл глаза и попытался вызвать в памяти образ Валентины. На этот раз ему удалось, но она была не живая, а на фотографии. Хотя ему и казалось, что в её прекрасных и таких милых и родных глазах есть какая-то мольба к нему.
— Можешь даже не просить меня, любимая, об этом: я и так найду этого подонка и отомщу за тебя и твоих родителей! Клянусь, милая моя Валечка! — твёрдо проговорил Серафим.
И ему показалось, что глаза с фотографии любимой благодарно моргнули, и её изображение тут же исчезло.
— Да, милая, можешь нисколько не сомневаться: этого гада я сотру с лица земли. Найду, даже если придётся перетряхнуть весь мир! Куда бы ты не спрятался, в какую нору бы ты не забился: ты подохнешь! — со злостью процедил Серафим. — Запомни, мразь: тебя приговорил Сема Пойнт!
Теперь Серафим твёрдо знал, чем он будет заниматься: очищать Землю от всякой мерзости и бороться с любым проявлением преступности. И теперь это и будет его главной работой и его призванием.
— Теперь это мой долг: перед тобой, родная Валечка, перед твоими родителями, перед теми, кто погиб в Афганистане. В этом и состоит моё предначертание, мой жизненный путь, наконец, и я никогда не сверну с этого пути, чего бы это мне не стоило! Никогда! — торжественно, как клятву, произнёс он.
Как ни странно, но от принятого решения ему немного полегчало, хотя душа и продолжала скорбеть от непоправимой, страшной утраты. И Серафим решил уйти в воспоминания, чтобы ещё и ещё раз полюбоваться в этих воспоминаниях своей любимой. Увидеть её чудные глаза, её нежную улыбку.
Однако уйти в эти воспоминания он не успел: резко распахнулась «кормушка»:
— Понайотов!
— Серафим Кузьмич, тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года рождения, статья сто сорок пятая, часть вторая, — привычно отчеканил Серафим.
— «Слегка»! — объявил незнакомый прапорщик.
Это был совсем молодой парень, на вид ему вряд ли было больше двадцати лет. Судя по характерному акценту, он явно приехал с Украины.
Обычно в тюрьмах, где сидят, подследственные, существует два выражения, которыми выдёргивают из камеры того или иного задержанного.
Во-первых, главный вызов, заставляющий волноваться любого подследственного, в особенности того, кто ожидает ответа на кассационную жалобу: «Такой-то (фамилия) с вещами!»
Подобный вызов может означать и отправку на этап, и перевод на больничку, а возможно, но это уже, скорее, из области фантастики, и на свободу.
Во-вторых; вызов: «Такой-то (фамилия) слегка!» говорит о том, что его выдёргивают на допрос к следователю, к прокурору по надзору, или для разговора с адвокатом, а может быть, и к кому-нибудь из тюремного начальства.
Серафима вызвали «слегка». Что это могло означать? Неужели старший Кум снова что-то придумал? Все не успокоится никак.
— Кто вызывает-то? — спокойно поинтересовался Серафим.
— Доведу до миста, сам и узнаешь! — буркнул прапорщик.
— Раз все равно узнаю, чего ж тогда тайну делать? — резонно заметил Серафим.
— И то верно! — улыбнулся тот. — К защитнику тоби, к защитнику. Руки за спину, лицом к стене, — закрыв дверь камеры на ключ, приказал: — Вперёд!
Пройдя через несколько решётчатых дверей и миновав пару длинных переходов, они спустились на первый этаж.
Остановившись возле одной из вполне «цивильных» дверей, прапорщик скомандовал:
— Лицом к стене! — после чего постучал в дверь, не решительно приоткрыл дверь и спросил: — Разрешите?
— Что вы хотите? — отозвался моложавый голос.
— Подследственный Понайотов доставлен до вас!
— Пусть войдёт!
— Понайотов, заходь! — чуть посторонившись, приказал прапорщик, потом спросил: — Товарищ адвокат, когда мне за ним приходиты?
— Я вас вызову, — ответил тот.
В небольшой служебной комнате стоял простой письменный стол и два стула: один за столом, для принимающего, второй — перед столом, для вызываемого. Все эти мебельные предметы были прочно прикреплены уголками и мощными шурупами к деревянному полу.
Несмотря на моложавый голос, мужчине, сидящему за столом, было явно за сорок. Серафиму сразу не понравился его взгляд: бегающий, неспокойный, да и руки подрагивают. Про таких обычно говорят: «Словно кур воровал!»
— Здравствуй, Серафим Кузьмич, я твой государственный адвокат. В силу того, что ты не можешь нанять и оплачивать частного адвоката, а по закону ты его имеешь право иметь, государственные органы назначили меня представлять в суде твои интересы, причём все расходы берёт на себя государство. То есть тебе это ничего не будет стоить. Меня зовут Аполлинарий Григорьевич, фамилия — Кривошеий. Прошу, присаживайся, — новоиспечённый адвокат кивнул на стул.
У него был столь фальшивый и елейный, просто до приторности, тон, словно он готов был на все: даже на рельсы лечь, но во что бы то ни стало спасти Серафима от тюрьмы.
Серафим вспомнил предупреждение старшего лейтенанта Дорохина, и ему пришла в голову сумасшедшая мысль: было бы здорово узнать, о чём думает этот новоявленный стряпчий. Не успел он об этом подумать, как сквозь пелену сознания ему показалось, что какие-то отрывки из не очень связных слов он, действительно, «слышит» прямо в мозгу:
«Зачем я согласился? …как пить хочется… Чёрт бы побрал этого…»
Понять что-либо полезного не удавалось; и Серафим решил настроиться всерьёз. Сосредоточился и неожиданно все услышал так, словно прослушивал магнитофонную запись.
Этот мужичок оказался слишком открытым и весьма недалёким, а мысли его просты и понятны:
«Если бы не этот огрызок, сейчас бы водку пил, да Глашку трахал! — продолжая держать на лице дежурную улыбку, недовольно думал государственный адвокат. — А теперь сиди тут с ним, настраивай… Тоже мне, нашли настройщика! И чего они окрысились на парня?.. И так же все предельно ясно: пойман на месте преступления, пострадавшая и свидетели поют в одну дуду… Опять же, как не крути, а украденные монеты из коллекции хозяина квартиры изъяты у него при понятых, а это уже не бьётся! Как не крути, а дело твоё, подследственный Понайотов, дрянь!.. Наградил же Бог фамилией, мать твою… Конечно, если вернуть остальное украденное и оказать помощь следствию в задержании подельников, то можно говорить о снижении срока…»
Серафиму пришло в голову, что он может спокойно «слышать» то, о чём думает собеседник, если его мысли каким-то образом связаны с ним самим.
Размышляя об одном, Аполлинарий Григорьевич вслух сказал совсем другое:
— Прежде, чем я приступлю к обсуждению твоего дела, я должен сообщить тебе трагическое известие, — он действительно соорудил на лице сострадание и участие.
— Какое? — насторожился Серафим.
— Даже и не знаю, как начать…
— Так прямо и начни! — предложил Серафим, уже догадываясь, о чём ему хочет поведать эта мышь.
— Твоя невеста, Валентина, повесилась!
— Да, я знаю…
— Откуда? — искренне удивился тот.
— Старший Кум сообщил! — буркнул вдруг Серафим.
— Ну хорошо, если знаешь, то мы можем перейти непосредственно к твоему вопросу… Я очень внимательно ознакомился с вашим делом и… — он весело взглянул на Серафима и улыбнулся обнадёживающей улыбкой.
— И сразу понял, что меня нужно отпустить? — моментально подхватил Серафим, состроив на лице дебильную улыбку, он словно подыгрывал собеседнику.
— А ты шутник, Серафим Кузьмич, и это совсем неплохо! — казалось, он пытается быть «белым и пушистым».
Что, не угадал, господин адвокат? А на самом деле для меня все совершенно безнадёжно? — с серьёзной миной спросил Серафим, изображая в голосе беспокойство.
— Ну что вы, гражданин Понайотов, я бы не был столь категоричен! — возразил адвокат.
