У смерти женское лицо - Воронина Марина
Она забрела в ресторан, и сонная официантка, двигаясь с неторопливой солидностью идущего ко дну линкора, поставила перед ней тарелку с подсохшими, явно вчерашними, лоснившимися от подсолнечного масла, на котором их разогревали, макаронами и вызывавшим острую жалость бифштексом. Впрочем, при попытке отрезать от него кусочек жалость быстро улетучилась, уступив место раздражению. Катя попробовала горчицу, но та оказалась выдохшейся. «Все нормально, — сказала себе она, — не дергайся. Это тебе, в конце концов, не „Метрополь“.»
Она вздохнула и заказала сто граммов коньяка, четко сознавая при этом, что пить ей не следует — после бессонной ночи, на голодный желудок, перед деловой встречей, находясь за рулем, да под такую закуску... Причин для того, чтобы не пить, было множество, и потому в ответ на удивленный и осуждающий (но все равно сонный) взгляд официантки она повторила свой заказ непререкаемым тоном человека, привыкшего отдавать распоряжения.
Тон сделал свое дело, отправив официантку в неторопливый дрейф в сторону кухни — хамство, как всегда, оказалось наиболее убедительным из всех возможных аргументов...
Коньяк наконец прибыл. Катя выхлебала его в два больших глотка, как последний алкаш, бросила на стол мятую купюру, отодвинула тарелку с тем, что здесь называлось едой, и вышла, не оглядываясь. «Опель» уже успел изрядно нагреться на солнцепеке. Сентябрь здесь был больше похож на август. «Континентальный климат, — подумала Катя, садясь в машину. — Жаркое лето и холодная зима с сугробами по пояс. Неплохо, если вдуматься. И никакого смога. Живи и радуйся... Хорошо, но недолго».
Коньяк гулял по телу на ватных ногах, прилагая все усилия к тому, чтобы раскрасить мир во все цвета радуги, так что Катя не вдруг попала ключом в замок зажигания.
Интересующая ее контора находилась в двух кварталах от центра города, обозначенного небольшой площадью с засиженным птицами памятником вождю и тесным двухэтажным универмагом постройки пятидесятых годов. Скромная стеклянная вывеска, гласившая, что искомое учреждение находится именно здесь, висела слева от обитой потертой коричневой клеенкой двери, которая вела в прохладные недра деревянного трехэтажного дома. Дом стоял на высоченном кирпичном фундаменте. Катя заметила, что в полуподвале, окна которого выходили в закрытые ржавыми решетками неглубокие бетонированные приямки, тоже кто-то живет. Затейливые резные карнизы давно сгнили и наполовину обвалились, а витые деревянные столбики, поддерживавшие навес над высоким крылечком, были сильно поточены какими-то жучками, названия которых родившаяся и выросшая в городе Катя не знала.
Небрежно зажав под мышкой папку с документами и стараясь выглядеть деловой и утомленной, Катя поднялась на крыльцо по скрипучим деревянным ступенькам. Взявшись за выкрашенную коричневой масляной краской дверную ручку, она почувствовала едва уловимый аромат какого-то старья. Она открыла дверь, с силой потянув на себя тяжелое разбухшее полотно, ржавая дверная пружина взвыла, заныли петли, и запашок превратился в запах, в мощный дух, в котором смешались застарелый печной дым, испарения старого, уже начавшего кое-где подгнивать дерева, вонь ветхого тряпья и тихий, потаенный, но совершенно неистребимый запашок мышиного помета. Катя выпустила дверь, пружина коротко взвизгнула, и дверь захлопнулась с глухим пушечным грохотом, словно мстя за то, что ее потревожили. Вся эта слуховая и обонятельная атака сильно поколебала Катину решимость осесть в этом или ему подобном местечке и вести ничем не замутненное существование пейзанки. Как говорится, чем в раю, да на краю, так лучше в пекле посередке, подумала она, карабкаясь на третий этаж по невообразимо крутой, словно в крепостной башне, полутемной деревянной лестнице.
Она толкнула очередную дверь, на сей раз обитую уже не клеенкой, а дермантином и вошла в помещение, сразу приметив в углу этого, с позволения сказать, офиса круглый бок голландской печки. За столом, на котором возвышался довольно новый с виду монитор компьютера, с видом хозяина сидел мелкий мужичонка с растрепанными пегими волосами, дыбом стоявшими вокруг остроконечной лысинки, и физиономией хитреца и пройдохи, все время пребывавшей в движении.
— Вы Ульянов? — спросила Катя. Мысль о том, что этот хитрован — владелец четырех аптек, вызывала нервный смех, но больше в комнате никого не было.
— Совершенно точно подмечено, — оживляясь, подтвердил этот мелкий проходимец, носивший знаменитую фамилию, принадлежавшую некогда проходимцу великому. — И как это вы догадались? Неужели похож?
— Я из Москвы, — сказала Катя, игнорируя предложенный Ульяновым игривый тон. — У нас с вами на это время назначена встреча.
— Ага, ага, — засуетился хозяин, вскакивая и предлагая Кате стул, наверняка помнивший времена сталинских репрессий. — Вот и славно, что из Москвы. Из «Минимеда», как я понимаю?
— Из «Минимеда», — садясь на придвинутый к хозяйскому столу стул, сказала Катя и положила на край стола свою папку. — Вы готовы оплатить свой заказ?
— Так сразу? — огорчился Ульянов.
— Так сразу, — сказала Катя. Ей вдруг нестерпимо захотелось поскорее уйти отсюда, захотелось оказаться в дороге.
«Сразу» растянулось почти на полтора часа, но в конце концов все необходимые бумаги были подписаны. Кате между делом подумалось, что было бы гораздо лучше, если бы Голова печатал свои реквизиты и всю остальную липу на туалетной бумаге — по крайней мере, тогда от этой макулатуры была бы хоть какая-то польза. Коробки, до отказа заполнявшие вместительный багажник «Опеля», перекочевали в дощатый сарай, который Ульянов без тени улыбки именовал складом, а Катя получила приятно похрустывающий незапечатанный конверт. Пересчитав содержимое конверта, Катя удовлетворенно кивнула и небрежно затолкала его в карман своей кожанки.
— Все в порядке? — спросил Ульянов. Катя снова кивнула. — Тогда, может быть, вы согласитесь со мной отобедать? Спрыснуть, так сказать, сделку...
— Это в вашем ресторане, что ли? — спросила Катя. — Я там уже пыталась позавтракать.
Ей совершенно не хотелось что бы то ни было «спрыскивать», особенно в компании этого скользкого типа, но ее слишком поспешный отъезд наверняка вызвал бы у него подозрения... Да и, если уж говорить начистоту, она была голодна.
— Вы просто не сумели найти подход, — улыбаясь, как крокодил, заявил Ульянов. — Здесь у нас, знаете ли, все по старинке, ко всем подход нужен. И потом, кто же ходит в ресторан завтракать?
— Тот, кто проголодался, — пожав плечами, ответила Катя.
— Только не у нас, — сказал Ульянов, — только не у нас. Наши люди, как говорится, на такси в булочную не ездят. Так как насчет обеда?
— Что ж, — вздохнула Катя, — обед так обед. Посмотрим на ваш подход.
— Отлично, — радостно потирая сухие ладошки, воскликнул Ульянов, — просто отлично!
Он сорвал с телефонного аппарата трубку, накрутил пятизначный номер и быстро затараторил в микрофон. С его языка пачками срывались «солнышки», «лапочки» и «пупсики». По всей видимости, это был хваленый индивидуальный подход в действии. Смысл же всего этого словоизвержения сводился к тому, что ему нужен был столик и обед на две персоны. Невнимательно вслушиваясь в болтовню Ульянова, Катя обводила взглядом убогую обстановку конторы — слово «офис» с этим помещением ни в какую не вязалось. Единственное окно конторы с грязным стеклом и несколькими поколениями дохлых мух, валявшихся между рассохшимися рамами, выходило на дровяной склад, обширный двор которого был загроможден штабелями бревен. «Да, — подумала Катя, — это не Рио-де-Жанейро. Пожалуй, я повременю с переездом».
Мысли ее сами собой свернули было в привычную колею, но додумать их до конца она не успела — на скрипучей лестнице раздались шаги нескольких человек.
— Вы кого-то ждете? — спросила Катя у Ульянова, который, положив трубку, тоже прислушивался к шагам на лестнице с выражением легкой заинтересованности на подвижной физиономии.
— Да нет, в общем-то, — озадаченно ответил тот. — Сам диву даюсь — кто бы это мог быть?
