Андрей Таманцев - Леденящая жажда
— И откуда же у ученого-биохимика такой интерес к русской литературе? — поинтересовался Артист.
— Не к русской литературе, а именно к Достоевскому. Он его и называл не иначе как Федор Михайлович.
— За что же такое почтение? — снова подал голос Артист.
— За Раскольником и Ставрогина. Он все время говорил о них как о реальных людях, как будто это его соседи или сослуживцы.
— Может, коллеги? — спросил Голубков.
— Да, вы правы, это, наверное, ближе к истине. Как будто он должен выполнить то же, что и они.
— Замочить старушку? — быстро отреагировал Голубков.
— Изнасиловать ребенка? — блеснул эрудицией Артист, игравший в одном из своих экспериментальных театров роль Ставрогина.
— Нет, он говорил, что тоже должен попытаться поднять себя над «тварями дрожащими». Как это и они пытались сделать. Вообще он все время сравнивал себя с ними.
— И в чью пользу было сравнение? — спросил Артист.
— Вы будете смеяться, но в его. Тогда мне это нисколько смешным не казалось. Наоборот.
— А в чем, интересно, Кукушкин превосходил героев Достоевского? — спросил Голубков.
— В силе воли.
— В чем, в чем?
— В силе воли. Я помню, как однажды мы гуляли вот здесь, смотрели отсюда, вот с этого моста, на мутную воду, молчали. Это была очень странная прогулка. Они, конечно, все были не совсем нормальные. Но эта мне особенно запомнилась. Тогда мы первый раз услышали о том, что нашу лабораторию должны вот-вот закрыть. Леша молча переживал это, он никому не сказал ни слова. Даже мне, тем более мне. Я думала, что началась очередная обида непонятно за что, единственное, что я могла сделать, — это молчать вместе с ним. Он уже не обращал внимания на то, что я курю одну сигарету за другой, что меня уже начинает колотить от холода, все стоял на этом месте и о чем-то думал. Но потом вдруг его как будто прорвало, — ни с того ни с сего он начал говорить, что самый страшный грех человека — это его слабость. Что он тряпка, если не сможет довести задуманное до конца, если он сдастся.
— Что он имел в виду?
— Я тогда не понимала. Теперь мне кажется, что он пытался себя в чем-то убедить.
Соня пошла дальше. Мужчины за ней. Смотреть на отравленную воду никому не хотелось.
— В чем убедить? — спросил Голубков.
— Я не знаю… Не знаю…
Соня вдруг ускорила шаг. Как будто она куда-то опаздывала. Никто ни о чем ее не спрашивал, не мешал ходу мыслей. И были правы.
— Ах да, точно! Как я могла Забыть! Мы же… — Она вдруг задумалась, вертикальная морщинка круто перерезала лоб.
— Ну, ну, пожалуйста, не тяните!
— Постойте. Постойте. Я, кажется, поняла, все поняла…
— Что? Что?
— Да мы же с ним всегда гуляли только по маршруту Раскольникова…
— И что это значит?
— Это значит, что он, скорее всего, живет где-то в этом районе.
— Вы уверены?
— Да, кажется, да. Да! Да! На девяносто… на девяносто девять процентов.
— Это впечатляет. Но почему?
— Он любил Питер за то, что по нему мог ходить Родион Раскольников. И он не хотел отсюда уезжать именно поэтому.
— Чтобы не сходить с маршрута этого раскаявшегося убийцы? — Голубков с сомнением посмотрел на Софью Михайловну. — Я все больше убеждаюсь в том, что этот ваш Кукушкин был психически нездоров. А следовательно, наша версия становится все более правдоподобной…
— И более того, он говорил мне, что хочет каждый день проходить этот маршрут.
— Но зачем?
— Чтобы поддерживать в себе веру в собственную избранность.
Они свернули на Гороховую. Соня замедлила шаг. Остановилась. Всем даже показалось, что она увидела Кукушкина. Но никто из прохожих даже отдаленно не напоминал этого «Раскольникова от науки». Наконец она повернулась к мужчинам. Морщинка все так же рассекает лоб. Глаза горькие. Смотрят сквозь них. Голубков повернулся: обычный желтый шестиэтажный дом. Таких в Питере…
— Это дом Раскольникова. Он хотел жить здесь… Если он жив, то его можно найти только здесь…
У Голубкова зазвонил мобильник.
— Да, слушаю.
— Товарищ генерал, это Док. Ахмет жив. Он убил дальнобойщика и подбросил его труп вместо своего.
— Вот это — Раскольников, вот этот переступит, — сказал Голубков.
— Что? — не понял Док.
— Ищи его!
— Есть!
— Что? Что? — заволновались все, когда Голубков отключил мобильник.
— Да так, ничего, Ахмет еще жив, может, и вода не отравлена, но нам-то от этого не легче.
— Почему?
— Потому что он может это сделать в любую минуту. Может быть, он как раз сейчас выливает яд в реку…
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Санкт-Петербург
12 июля 200… года, 09.30
Утром из подъезда одной из многочисленных питерских девятиэтажек вышел чернобородый, выбритый до синевы мужчина. На руке у него висела бесформенная черная сумка. В ней могло быть все, что угодно: от тренировочных штанов до бомбы с часовым механизмом. Но то, что на самом деле в ней лежало, было гораздо хуже.
Мужчина спокойно дошел до остановки, дождался автобуса. Затем зашел в метро и сел в поезд, направлявшийся в сторону центра.
Его словно окаменевшее лицо не реагировало на порывы ветра и мелкие, холодные капли дождя, стекавшие по щекам и дальше за воротник куртки. Только один раз, и то чуть заметно, уголок его левого глаза дернулся — когда в метро он услышал диалог двух женщин средних лет, направлявшихся, видимо, на работу.
— Опаздываем.
— Да, но делать нечего. Это самый быстрый способ.
— Слушай, сегодня совещание. По такому случаю могли бы поймать машину.
— Нет.
— Ну не разорились бы.
— Не в этом дело, ты видела, сколько милиции на улицах?
— А это что, везде так? Я думала, только в нашем районе.
— Телевизор по утрам не смотришь?
— А что?
— В том-то и дело, что посты повсюду. И это не ГАИ или там ГИБДД. От этих просто так не отделаешься. Проверяют документы у всего, что движется и не движется.
— А в чем дело-то?
— Понятия не имею. Не сообщают.
— Да ну? Неужели никто ничего не говорит?
— Так, ничего определенного. Какая-то операция по перехвату кого-то там непонятного.
— Ясно, как всегда.
Это и был тот единственный раз, когда на лице чернобородого отразилась эмоция или что-то хоть отдаленно ее напоминающее.
В его поведении не было ничего необычного. При внимательном наблюдении в глаза бросалась только одна деталь; он так бережно нес черную сумку, будто в ней был хрустальный ларец со смертью Кощея. Больше он ничем из толпы не выделялся.
На «Канале Грибоедова» он перешел на другую линию и вышел на станции «Василеостровская».
На узких, по сравнению с другими улицами Питера, линиях острова было много народу, все спешили на работу, несмотря на ранний час. Человек с черной сумкой спокойным, размеренным шагом направлялся к реке.
Моросящий дождь и не думал прекращаться. Капли затекали за воротник наполовину расстегнутой куртки, но он будто не чувствовал их.
На углу Первой линии и Большого проспекта он на мгновение остановился: внимание привлек милицейский пост. Сержант внимательно штудировал документы какого-то молодого человека, с виду похожего на азербайджанца.
— Слушай, командир, что я такого сделал?
— Спокойно, проверка документов.
— У меня все чисто. Что, разве кавказец обязательно террорист?
— Ну-ну, поговори еще!..
Казалось бы, Ахмету, а это был, разумеется, он, нужно было уходить как можно быстрее, но в силу вступила привычка к самоубийственной игре с опасностью: Ахмет остановился и какое-то время наблюдал за происходящим. Лицо его при этом не менялось.
Ему повезло, на посту никто не обратил на него внимания, и он столь же целеустремленно продолжил свой путь к реке.
Набережная напоминала размытую акварель с преобладанием грязно- желтого, коричневого и серого.
Но человеку с сумкой было, конечно, не до цветовой гаммы, его вело дело, которое он хотел выполнить во что бы то ни стало. Приблизившись к реке, он ускорил шаг. Почти что побежал. Медлить было нельзя — слишком рискованно, слишком много милицейских кордонов.
Какая-то женщина вздрогнула и обернулась, посмотрела ему вслед — так может бежать только самоубийца. А уж под колеса или в воду, — наверное, ему без разницы.
Оказалось, ни то ни другое.
Набережная была уже очень близко, когда бег внезапно прервался. Человек резко остановился.
Нет, это слишком просто. И неэффективно, эта вода протечет мимо. Ее никто не выпьет и не подохнет.
Здесь не место. Он должен найти такое, чтобы сразу в десятку. Чтобы все по высшему разряду.
И он такое место знал.
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
Санкт-Петербург
12 июля 200… года, 14.51
