Эльмира Нетесова - В снегах родной чужбины
Когда подцепил последнюю свечу, самому не поверилось.
«Неужели все?» — огляделся недоверчиво. И, смыв мостки из шланга, тут же лег рядом с желобами, по которым густым ручьем побежал глинистый раствор.
Колька недолго наслаждался наступившей тишиной и вскоре уснул, словно провалился в яму.
Сколько он спал — не знал. Через пару часов его разбудили и велели снова идти на площадку, начинать подъем инструмента.
— Вира! — послышалось бригадирское, и Колька, глянув на Беспалого, обматерил его отборной бранью. Благо тот за шумом не услышал.
— Зачем эти трубы туда, сюда таскать? На кой хрен они нужны? — спросил он помбура. Тот ответил наспех:
— Долото сработалось. Сменить надо! Грунт скальный! Не выдерживает подолгу на забое, хоть и победитовое. Вот и мучаемся! Бурим час, а вира- майна — шесть часов! Проходки меньше метра! Да тебе-то что? Вкалывай, пацан!
Пока подняли свечи, Коршуна уже шатало во все стороны.
В глазах троилось и двоилось. Колька в свете прожекторов отцеплял трубы. Устанавливал их на площадке одну к другой — как кенты на перекличке стояли они рядом, чужие, холодные.
— Ой, какой молоденький! — услышал он внезапно голос за плечами. И цепкая рука схватила его сзади за штаны. Коршун оглянулся. Хотел выругаться солоно. Но увидел перед собой то ли девку, то ли бабу, худую и остроносую, в брюках и мужской рубашке, в сапогах до самой задницы. И приготовленная брань застряла в горле комом.
— Ой, мужики! До чего довели мальчонку, обоссался бедный или того хуже! — Она отдернула руку и, смеясь, побежала по мосткам.
— Ну! Лярва! — кинулся за нею Колька. Но, не пробежав и трех шагов, плюхнулся лицом в грязь под громкий смех буровиков.
Когда Колька встал, виновницы его позора уже не было видно. Лишь мужики откровенно хохотали:
— Все ль на месте у тебя? Ничего не оторвала Зинаида? А то у нее руки крепкие! Ухватит — с корнем вырвет. Докажи потом, что твоим было!
Колька, не ожидавший увидеть тут женщину, немало удивился. К нему еще никто не проявлял внимания. В своей деревне считали маленьким для такого, а в зоне о бабах и говорить было незачем. Здесь, в тайге, он не мечтал и ни на что не рассчитывал. И вдруг… Зинка появилась снова. Она смотрела на Кольку, хитро прищурившись. В руке котелок с глинистым раствором. Лаборантка. Колька хотел подставить ей подножку. Но Зинка заметила вовремя. И, прихватив парня меж ног, сдавила так, что Коршун света не увидел.
— Заигрывать со мной решил? Ах ты, молокосос! В штанах все голо. Не только перьев, пуха нет, а туда же, мокрожопый! — оттолкнула она с пути и прошла мимо, хохоча.
Мужики животы надорвали от смеха. А Коршун, проследив, куда пошла Зинка, взялся за работу, решив сегодня же ночью навестить бабу. И доказать ей, что в штанах у него не только мокрота имеется.
Усталость с парня как рукой сняло.
Едва бурильщики поставили скважину на промывку, Колька, сполоснув лицо и руки, пошел к будке, в которой скрылась Зинка. Шел напролом, решил войти не стучась и завладеть ею с ходу. Но едва подошел к порогу, дверь с треском открылась, и в лицо Коршуну вылилось ведро зловонных помоев.
— Ну, курва твоя мама! — ошалел Колька от неожиданности. Но дверь в ту же секунду закрылась на крючок.
Коршун стоял мокрый, грязный, злой. А с мостков буровой, глядя на него, смеялись мужики:
— Воротись, Колька! Поужинай! Не то сил не хватит с Зинкой справиться! На ней не один ты зубы поломал! Уходи, покуда все цело. И не вогнала она тебе голову в задницу, чтоб ногами вверх ходил!
Коршун решил подкараулить Зинку и рассчитаться с нею за все одним махом. Он даже про кентов забыл, так хотелось отплатить, рассчитаться за позор. Но дверь в будке не открывалась. И Коршун, умывшись, переоделся, поел и, узнав, что у него четыре свободных часа, подошел к лаборатории.
Зинки в будке не было. Оглядевшись, он понял, что Зинка совсем недавно стирала и теперь, видимо, пошла в распадок к ручью полоскать белье. Туда вела узкая извилистая тропинка. По ней и подался Коршун, стараясь не шуметь, не спугнуть.
Зинку он приметил сразу. Та стояла по колено в воде и, не ожидая никого, мылась в ручье, раздевшись догола.
Коршун впервые увидел голую бабу И непонятная доселе дрожь побежала по телу. Он шел почти не дыша, крадучись, прячась за кустами и деревьями. Зинка не слышала. Она мылась, напевая что-то себе под нос. И когда до нее оставался всего один шаг, глина под сапогом Кольки подвела, парень не удержался, с грохотом упал и, ломая куст, скатился в ручей под ноги Зинке. Та вскрикнула от неожиданности. Но, узнав Кольку, набросилась на него с мокрым полотенцем.
— Подсматривать за мной решил? — дубасила она по плечам и голове. Колька увернулся от очередного удара. Схватил Зинку за талию, дернул на себя. И, повалившись с нею на траву, вмиг сгреб под себя. Навалился всей тяжестью:
— Я тебе покажу мальчишку, мать твою в задницу! — раздирал ноги. Но Зинка выкручивалась ужом. В глазах испуг появился, впервые в жизни оказалась беспомощной не перед взрослым мужиком — парнишкой.
— Я твои перья выщиплю, курица сушеная! — схватил ее, ускользающую, за ногу, дернул на себя, перевернул на спину, схватил за груди, тугие, как два яблока.
— Попалась!
— Пусти, Колька! — выкатилась слеза.
— Кто позорил? Ты иль я?
— Шутила я, пусти…
Но Коршун уже не в силах был справиться с собой. При внешней серости Зинка была сложена на диво. И Колька с рыком, стоном, овладел ею, держа за руки, чтоб не выдрала глаза, не исцарапала лицо.
— Гад, кобель, паскудник! — обзывала она парня, а тот сильнее вдавливал Зинку в траву, удивляясь, что нарвался на девку.
Он не целовал, не ласкал ее. Не умел. Да и боялся. Он мстил ей за свой позор. Так делал всегда. Привык. Иного не умел. И не жалел Зинку.
Когда услышал взревевшие двигатели на буровой, понял — пора на работу. Вскочил. И, застегиваясь на ходу, помчался бегом к вышке, не оглянувшись на Зинку, не сказав ей ни одного доброго слова.
Всю эту вахту, оглядываясь на Зинкину будку, он злорадно усмехался.
Вот и стал он мужчиной. Пусть теперь посмеется. Будет знать, кого осмеивать! Может, и не оглянулся бы на нее, не задень она, пройди мимо. Сама затронула. Значит, сама и виновата, решил Коршун для себя. И, успокоившись, дал себе слово никогда больше не навещать Зинку. И за все следующие дни, до самого конца недели, ни разу не появился возле лаборатории.
Вернувшись на Хангузу, отметился у участкового. И с первым автобусом уехал в Оху, радуясь, что эта неделя будет для него куда более приятной.
Коршун быстро нашел Сезонку. Особым чутьем определил, где надо искать законников, и не ошибся. Передал послание фартовых из зоны. Те, прочитав, отвели в хазу.
— Что ж не враз возник? Иль приморили мусора? — спросили кенты.
— Не мог слинять. Фраера на хвосте висели. Теперь вот на неделю вырвался.
— На неделю? Ты что? Тыква съехала? К нам на неделю не возникают. В «малину» прикипают до гроба! Нынче в дело пойдешь. Клевое. Ты там нужен. Доперло? Положняк от общака обломится. Это тебе не на Хангузе! На большой задышишь, с шиком. Усек, кент?
— Куда вострите?
— Много будешь знать — мало прокапаешь, — то ли съязвил, то ли предостерег фартовый и спросил: — Ты в делах был?
— Нет еще, — признался честно.
— Не ссы. Нынче обломаешься. Тебя фартовые прислали. Они не ошибаются. На! Жри! Но бухать не дам! После дела хоть жопой водяру лакай. Через пару часов пойдем. Пока канай…
Коршун не ожидал такого поворота. Не думал, что так скоро возьмут его в дело фартовые.
А часа через два, когда на улицах города стало совсем темно, законники через котельную влезли в универмаг и выгребли все золото, которое привезли в магазин всего два дня назад.
Старик-сторож спокойно спал в своей будке. Его угостил вином добросердечный прохожий, сжалившись над дедом. Не проснулся и кочегар, выпивший со знакомым ханыгой по склянке.
