Юрий Гаврюченков - Доспехи нацистов
Он замер, затаив дыхание. Я поспешил заткнуть уши, и вовремя. Пухлый долбанул, почти не целясь. Глаз у него был верный. Щепка исчезла.
– Видал? – сказал он. – Белку в глаз могу. Дай ещё патрон.
Я секунду помялся, но вспомнил о лежащих на даче боеприпасах и отдал.
Пухлый выбрал дерево на краю поляны. До него было метров двести. ПТРД прогремел на весь лес, за мишенью попадали срезанные пулей молодые осинки, я поднялся, чтобы оценить успехи.
– Патрон! – скомандовал Пухлый, протягивая руку.
– Да пошёл ты, – возмутился я, – и так уже две штуки извёл. Тоже мне, бронебойщик Денисов! Патрон ему подавай.
Недовольно бурча, я направился к дереву. Сосенка толщиной сантиметров пятнадцать была прострелена точно посередине. Очень хороший результат. Значит, точности прицела я вполне мог верить.
Мы заехали к Вовану на дачу. В доме после нашествия «светлых братьев» ничего не изменилось, разве что на полу тамбура бурело длинное кровяное пятно с неровными краями. Пухлый, естественно, не удосужился его замыть, и пятно исчезало естественным образом, стираясь подошвами. Я удовлетворённо осмотрел дело рук своих, с тайным злорадством припоминая детали дачной бойни. Доспехи Чистоты, из-за которых она и состоялась, снова сидели на мне. Отправляясь в город, я не забывал облачаться в латы. Однажды они спасли мне жизнь, не позволив раньше времени появиться на кухне…
…По прошествии недели я уже по-иному осмысливал обстоятельства того страшного вечера. Страшным он был из-за Маринки. Смерть чужого человека – это одно, но когда она касается близких, то воспринимается совершенно иначе. Я впервые видел жену в истерике. Вспоминать эту сцену не хочется.
Сам я тогда пребывал в некотором отупении. Почему-то до меня не сразу дошло, что выстрел был произведён по человеку, появившемуся в тёмной квартире, то есть – только что пришедшему домой. Так, по крайней мере, мог понять посторонний наблюдатель, когда на кухне включился свет и начал сновать чей-то силуэт, размытый тюлевыми занавесками. Снайпер сделал логический вывод и успешно справился с задачей. Только я сначала не мог понять, кому понадобилось валить тестя и решил, что он-таки доболтался по телефону об азано-кремниевой радивоцелпи.
Потом было малоприятное общение с операми, но это явилось лишь преддверием кошмара. К слову сказать, Валерия Львовна проявила небывалое, с моей точки зрения, мужество. Она не плакала даже на похоронах. Но замкнулась в себе, осунулась и заметно почернела лицом. Кажется, она резко начала седеть.
Мне она не сказала ни слова упрёка. Общение между нами стало сухим и очень деловитым. С каждым днём я опасался срыва всё больше и больше, по мере растущего напряжения. Вот и поехал в лес, надеясь своим отсутствием немного разрядить обстановку.
Кроме того, в Синяве мне было кое-что нужно. И я это добыл. Теперь рассчитывал применить по назначению.
Причиной послужил звонок Стаценко. Он раздался уже после прихода тёщи с Маринкой, когда я хлебнул всего сполна.
– Как поживаете, Илья Игоревич? – осведомился Стаценко.
Проверил.
Он меня проверял, живой ли. Снайпер делал свою работу, стукач – свою. «Светлое братство» функционировало исправно.
– Нормально, – ответил я. Нормально для меня. – А вот тесть мой умер. Очень жаль.
– Примите мои соболезнования, – мгновенно сориентировавшись, скорбным тоном выдал Стаценко. Ещё бы не скорбеть: ликвидация провалилась, а работа киллера небось денег стоила.
Я принял соболезнования. Я ничего не сказал. Но мысленно выразил ему свои.
– На, скупердяй, – сказал Пухлый, протягивая мне три целёхоньких патрона БЗ-41 для противотанкового ружья.
– Я не скупердяй, – я потряс патроны над ухом. В них отчётливо шебуршился порох. – Просто у меня их мало, а они мне нужны.
Пухлый понимающе усмехнулся. На его искарябанной роже это выглядело как зловещая гримаса.
Я тоже оскалился в ответ. Вова несколько скис. Ксения, с которой я последний раз виделся на поминках, сказала, что у меня «ожесточилось» лицо. Что было неудивительно – после гибели тестя я стал воспринимать мир весьма цинично. Я разуверился в людях. Любой мог предать меня.
И я решил начать отстрел предателей.
– Ты стал на чёрта похож, – заметил Пухлый, когда мы выезжали на Мурманское шоссе. На даче он переоделся в цивильное и теперь выглядел просто уродом, а не милитаризированным уёбком непонятно какого рода войск.
– Какой есть, на то и похож, – ответил я. – Кажется, я при жизни переселился в ад. Друзья детства охотятся за тобой в лесу, деловые партнёры после заверений в добром сотрудничестве стремятся тебя убить – с чего благоденствовать?
– Рыжий в город приехал, – сообщил Чачелов.
– Видел его? – встрепенулся я. – А Диме сказал?
– Я его жене иногда позваниваю, она говорит, что приехал. Димону не стал звонить. Да и, чисто по жизни, что он сейчас может?
– А ты что можешь, зачем тогда звонишь Богунову?
– Я хочу с ним встретиться раньше, чем он встретит меня в тёмном парадняке, – глубокомысленно заявил Пухлый. – Вован сейчас не в себе после Синявы. Он будет валить нас по одному, чтобы не оставлять живыми свидетелей его неудачной охоты. Он так воспитан. Отец растил его как сверхчеловека, привыкшего добиваться результата любым путём. Он привык доводить дело до конца.
– Припоминаю, – вздохнул я. Подобная черта характера у Богунова действительно водилась. Он был очень требователен к себе. На раскопках пахал за троих: помимо того, что силушкой его Бог не обидел, Вова ещё и работал как ни с чем не считающаяся холодная машина. Он был фанатиком в достижении поставленной цели. Теперь это свойство личности обернулось против нас. – Боюсь, что Рыжего нам придётся замочить.
– Я тоже так думаю, – неохотно признался Пухлый, помолчав. – Но мне этого очень не хочется. Он хотя и аморальный типус, но всё-таки друг.
– Твой друг тебя же и грохнет, – проворчал я.
– Я попробую с ним договориться.
– Рискуй.
Тут я окончательно понял, кто был снайпером, застрелившим Анатолия Георгиевича, полагая, что убивает меня, – Вова Богунов! Это был его стиль – пуля в сердце. Так учат снайперов в армии. Также он застрелил Акима и трёх охотников. Остальных он зарезал. Но не из жестокости, а по необходимости. Вова был действительно холодной машиной. Военная служба сделала его профессионалом отвратительного труда. Лесника я в расчёт не беру – так бы с ним поступил всякий трофейщик; синявинский шериф честно заслужил поганую смерть.
Я отвёз Пухлого домой и поехал на свою квартиру. Не везти же, в самом деле, противотанковые ружья скорбящей родне! Да и без необходимости созерцать их кислые лица желания маловато, равно как обитать в душной атмосфере тёщиного жилья.
Я поднял трофеи наверх и позвонил в Борину дверь. Открыла его мама.
– Бори нет, – сказала она. – Он уехал.
– Давно? – спросил я.
– Дней пять назад.
– Не сказал, куда?
– На какое-то озеро в Новгородскую область.
– Как жаль, – сказал я.
Боря выполнил обещание и слинял. Недурно было бы слинять и мне, но я не мог. Теперь, когда вместо безликого «Светлого братства», возникли вполне конкретные люди, желающие моей смерти, я должен был действовать. Глупо было идти на попятный, соглашаться продавать Доспехи и заключать мирные договора. Истинные арийцы имели характер нордический, твёрдый и прощать врагу великие прегрешения не собирались. Они в полной мере продемонстрировали своё вероломство, заставив Рыжего отрабатывать заплаченное грязное жалование. Богунов, конечно, доведёт дело до конца, он это умеет. Я не должен сидеть и гадать, что пронзит моё сердце: пуля или нож. Рыжий оказался мастером устраивать засады – не зря воевал в Боснии на стороне мусульман. Сарацины известные головорезы. Чему он научился у них, я уже знал по Синяве: ничему хорошему – для меня.
Отмывшись под горячим душем от лесной грязи, я достал из серванта початую бутылку «Реми Мартина» и сходу принял полтишок. Повторно наполнив бокал, уселся в кресло и погрузился в размышления. Думы были невесёлыми – всё больше о сарацинах и резне. Кресло я задвинул глубоко в угол, чтобы не светиться напротив окна. Снайпер на соседней крыше уже стал моим ночным кошмаром.
Впервые мне приходилось планировать покушение на убийство. Тщательно продумывать каждую деталь: выбор позиции, маршрут отхода, незаметный способ доставки оружия. Первым я решил ликвидировать Стаценко. Остап Прохорович был единственным звеном, связывающим со мною «Светлое братство». Без осведомителя воевать им станет сложнее, а мне – приятнее. Пан Стаценко прочно ассоциировался у меня с гибелью тестя, за которого я чувствовал вину перед Валерией Львовной, не говоря уж о Маринке. Я приговорил подлого стукача. За него на том свете мне семь тяжких грехов спишется.
* * *Хмурое петербургское утро жарой не радовало. Из чердачного окошка доносилось сытое воркование голубей. Я подул на озябшие пальцы и засунул их под мышки. Тоже мне, лето! От ветра, постоянно дующего на этой высоте, тонкие кожаные перчатки не спасали. Начинался третий день наблюдения, от гибели тестя – четырнадцатый.
