Андрей Константинов - Мент
— Ну что смотришь? — улыбаясь, произнес Зверев. — Я сам на поросятах отпахал будь здоров… Так что знаю, земляк.
Он щелкнул зажигалкой, дал прикурить Обнорскому, затем прикурил сам.
— Я, Андрюха, этих поросят пас, когда ты еще по Невскому гулял… Тоже, кстати, по дурости попал…
— Значит, и я по дурости? — спросил Обнорский. В темных глазах плескалась ирония.
— Ну, ты, может, и по-умному, — тоже с иронией ответил Сашка. Потом, после небольшой паузы, спросил: — А ты чего в столовняке-то на меня накатил?
Обнорский внимательно посмотрел на него, сделал несколько глубоких затяжек овальной сигаретой четвертого класса и буркнул негромко:
— Ладно, земляк… проехали.
Он затушил окурок и положил его в пачку.
— Я спросил, — сказал Сашка. — Ответь пожалуйста.
— Проехали, говорю, — бросил Обнорский и резко повернулся. Это было, мягко говоря, не очень вежливо. Фактически — вызов. Зверев крепко захватил его за жесткий брезентовый рукав и так же резко развернул лицом к себе.
— Ответь, пожалуйста, земляк, — повторил он. В его глазах уже горели нехорошие огоньки. Опасные огоньки.
— Хорошо, отвечу. — В глазах Обнорского тоже вспыхнули темные искры. — Я, земляк, отвечу… Потому что мне смотреть на вас, чистеньких, надушенных, ухоженных, пристроенных — ТОШНО. Не терплю я вас, ненавижу… Такие, как ты, при коммуняках жили припеваючи, а потом и при дерьмократах ловко пристроились… Что на воле, что на зоне. Вон вы какие шустрые номенклатурные мальчишечки. Мажорные, козырные… Ох, даже весла у вас в индивидуальных чехольчиках… Ох, да и на застежечках… Люминтиевой ложечкой тебе, завхозу, жрать не гоже… А как же? Чай, не пыль лагерная — аристократ с косячком боярским. Уж не знаю, каких ты поросят лил… А то, что ты жопу хозяину лизать горазд да куму в клювике приносить…
— Я жопу никогда и никому не лизал, — резко оборвал Сашка Андрея. — Куму не стучал и не гнулся. Понял ты, журналист, власть пятая?
Обнорский, не отвечая, выудил из пачки грязный хабарик. Чиркнул спичками, закурил.
— Ну, ты понял меня, журналист? Кто из нас продажней — ба-а-альшой вопрос. Это вы, писаки, и коммунякам лизали, и теперь Чубайсам лижете. А я в розыске пахал… У меня почти триста задержаний, два ранения. Ложечкой в чехольчике меня упрекаешь? Да уж, крепкий аргумент, крыть нечем. Только не в ложечке дело. Если ты дерьмо — ни весло в чехольчике, ни косяк на рукаве веса тебе не прибавят. Зона человека, как рентгеном, просвечивает…
Сашка выплюнул сигарету, раздавил подошвой. Обнорский молчал. За воротами цеха проскрежетала кран-балка… Ветер заметал в тамбур снежинки, перемешивая на полу белый снег с черной копотью.
— Ладно, — сказал Сашка уже спокойнее, — ладно… Я к тебе пришел по-человечески поговорить. Как к земляку… а ты мне тут… Тебе еще около двух лет тут париться… Пропадешь! А на зоне главное остаться человеком. Выжить. Ты понял? И остаться человеком. Не так это просто, как на первый взгляд кажется.
— Тещу свою поучи, — буркнул Обнорский.
— Дурак. Тебе руку протягивают… А из литейки бежать надо. Здесь ты за два года легкие сожжешь.
Зверев помолчал, посмотрел на часы — ему нужно было идти.
— Ну ладно, — сказал он, — будь здоров, землячок. С наступающим Новым годом! Желаю высоких производственных показателей и счастья, так сказать, в личной жизни.
Зверев повернулся и вышел. На улице в лицо ударил ветер со снегом. Он запахнул ватник и быстро двинулся вперед. На душе остался какой-то неприятный осадок… как копоть черной литейки.
…И плевать-то на этого Обнорского! Фраерок, журналисток… писал, поди, дрянь какую-нибудь, да водяру халявную жрал на фуршетах. За что он подсел-то? А, по двести восемнадцатой… ну-ну… с пистолетиком мальчик баловался, в детстве, видать, в войну не наигрался. Но почему, интересно, в ментовскую зону попал? Наверно, по блату… Папахен номенклатурный, мамахен царских кровей, а сам из мажоров… Да, скорее всего, так и есть.
А ведь не похож! Не похож — и все тут. Мажоры так себя не ведут. Всей этой позолоченной молодежи за годы ментовской работы Зверев навидался. Как правило, попав в сложную ситуацию, эти мальчики скисали вмиг. Закатывали истерики, пугали связями папули и родней мамани, а потом кололись, сдавая подельников, выгораживая себя… Да, а этот Обнорский на них не похож. Взгляд не тот. Пашет, сказал Адам, как черт, хоть и хромой. Стержень какой-то в мужике есть. Что же он за гусь-то? Любопытно…
Вечером Зверев задал этот вопрос одному питерскому менту. Тот появился на зоне за месячишко-полтора до Обнорского, попал в отряд к Звереву.
— Слушай, Коля, — сказал Сашка, — ты вот еще недавно с воли-то…
— Очнись, Саша, — ответил бывший майор. По пьянке он избил случайного человека. — Очнись… я только в Крестах почти год откуковал.
— Да понимаю… Но по сравнению со мной ты еще совсем свежий. Ты мне вот что скажи: тебе фамилия Обнорский что-нибудь говорит?
— Обнорский? А кто такой? Сашка понял, что фамилия Обнорский майору ни о чем не говорит. Он махнул рукой и сказал:
— Да так… сидит тут у нас один гусь. Раньше был корреспондентом в питерской молодежке.
— А-а! — сказал майор. — Так это Серегин, что ли?
— Какой, к черту, Серегин? Фраерок один — Обнорский фамилия.
— Так это и есть Серегин. Псевдоним Обнорского — Серегин. Так он, значит, здесь? Ну, понятно…
— Здесь, — ответил Зверев. — А ты его знаешь?
— Нет. Лично — нет. Но тип любопытный, доложу я тебе, Саня.
— А что такое? — спросил Сашка. Он уже почувствовал, что услышит, возможно, что-то интересное… а может, неинтересное. Например, что Обнорский — или как там его? — Серегин — пьянь и скандалист. Только и всего.
— В Питере вокруг этого Серегина мутные какие-то истории всю дорогу происходили. Он, видишь ли, на криминальную тему пишет. И потому с братвой завязался. Стрелки какие-то были у них между собой, разборки.
— Ага… вот как? — сказал Зверев. Теперь история с пистолетом, или что там журналист хранил, приобретала другой смысл.
— Подробностей, конечно, не знаю… но какой-то он прибандиченный. Год назад была там одна история по руоповской линии. Со стрельбой, с трупиками. Его самого, кстати, чуть не убили… А ты не слыхал?
— Откуда? — ответил Зверев. — В Тагиле питерская стрельба, Коля, не слышна… далековато. И что дальше?
— А хрен его знает. Мне, думаешь, их заморочки нужны? А прихватили его со стволом… «вальтер», кажется, хранил. Об этом даже в газетах писали.
— «Вальтер»? — удивился Сашка.
— Или «парабеллум». В общем, чего-то такое заграничное. Совсем отвязанные стали, поля не видят… Тебя когда закрыли?
— В конце девяносто первого.
— Э-э, Саша… это же мирное время было. А теперь стрельба идет — только держись. Пушкой уже никого не удивишь. Уже, бля, гранаты в ход пошли. А то — «вальтер»!… Эка невидаль.
Зверев поспрашивал бывшего майора еще немного, но никакой дополнительной информации не получил. Однако, подумал он, этот журналист не так уж прост… ну и хрен с ним. Плюнули и забыли. Сашка выкурил с майором по сигарете, потом они еще немного потрепались за жизнь и разошлись.
Однако чем-то прибандиченный журналист Обнорский-Серегин завхоза Зверева зацепил.
Новый, тысяча девятьсот девяносто шестой год был годом выборов Президента. С этим событием многие зэки связывали надежды. Разумеется, на лучшее. Но не на какое-то абстрактное лучшее, а на совершенно конкретную амнистию. Зверев иллюзий на этот счет не питал… Сто сорок восьмая, третья под амнистию не подпадает. Хоть Зюганова выбери, хоть Ельцина, хоть безумного Вольфыча.
Сашка сидел за новогодним столом в клубе, в узком кругу. На столе у зэков было то, чего многие не могут позволить себе и на воле: шампанское, икра, водочка «Смирновская», твердокопченая колбаса, цыплята, селедочка, соки, шоколад… Хороший был стол. Стоил раза в три дороже, чем на воле. Но собрались за ним люди непростые, они могли себе это позволить. Откуда же, спросит любознательный читатель, у них такие деньги? Не спрашивай, читатель. Все равно не скажем.
Проводили Старый год. Встретили Новый. Зверев почти не пил — не хотелось. Он вдыхал запах еловой ветки и считал, сколько раз он встречал Новый год в неволе… и сколько раз еще встретит. Он слушал разговор своих товарищей и даже сам принимал в нем участие, но мысленно был далеко отсюда. В туманном и слякотном Питере, где живет женщина с губами цвета розового коралла… которая считает его подонком. Убийцей. На душе было паскудно-паскудно. Горько… Как ты там живешь, Настя? Где ты будешь встречать праздник? С кем?… Никогда не звони больше, Зверев. Никогда мне не звони, слышишь?… Гематома… субдуральная гематома.
На душе у Сашки было паскудно, но никто из сотрапезников этого заметить не мог. Завхоз 16-го отряда выглядел веселым, пил сок и вместе со всеми травил байки из ментовского прошлого… Вот только разговоры об амнистии он не поддерживал… Все срока кончаются, говорил он себе. И я сделаю все, чтобы мой срок кончился быстрее. Не зря же я упираюсь тут рогом, чтобы быть лучше всех. Избегаю авантюр, драк, выпивки, даю высокие производственные показатели, поддерживаю в отряде железную дисциплину, выпускаю стенгазету и веду музыкальную передачу «По вашим заявкам». Не зря я ношу косяк на рукаве… Нет, Настя, все это не зря! Я вырвусь из-за колючки, вернусь в свой родной город и решу все вопросы. Я обязательно их решу, Настя.
