Сергей Зверев - За колючкой – тайга
Привкус крови. От него тошнило человека, неловкой походкой бегущего по тайге. Он не замечал ни этого волшебного букета запахов, ни чистоту воздуха. Голод вел его. Жажда свободы, желание увидеть тех, кто дорог и незабвенен.
Вика не пишет, Вика забыла. И внушает, наверное, сыну, что папа летчик, разбившийся при испытании нового самолета. И даже, быть может, сходила с Ванькой в отдел игрушек, чтобы купить ему тот самый, на котором папа разбился. Получает письма, читает, может быть, даже плачет – ведь должна же она хоть что-то чувствовать, и рвет их сразу же, чтобы не попались на глаза малому.
Он ковылял по кочкам, обходил сучья и думал о том, как, наверное, неловка будет эта встреча, если она будет. Лицо, расчерченное шрамами, кривые губы, сросшиеся в карцере, половины зубов нет, и оттого лицо перекошено, как в гримасе. Кривой на бок, с разорванной душой…
Литуновскому хотелось плакать, но исполнение этого желания грозило потерей сил. Они уйдут, как песок сквозь расставленные пальцы, и их не останется для того, чтобы бежать.
– Чирк!.. – испуганно прокричала птаха на кедре. Она в жизни не видела такого урода.
Он смотрел на солнце и очерчивал круг. Уйдя в западном направлении, он через несколько километров сменил курс и теперь двигался на северо-запад. Там ручей. В прошлый раз эта струйка воды спасла ему жизнь и вывела на дорогу. Сейчас нет уверенности ни в чем. Лая собак он не слышал, не было и вертолета над головой, зато хорошо понимал, что погоня рядом. Он не прошел и пятисот метров от зоны, когда за спиной послышалась автоматная очередь часового на вышке. Лестница, конечно, обнаружена.
Конечно, по его следам идут.
Вика…
Наверное, она не может простить его за этого Скольникова. Она и раньше жалела его, уходила от Андрея дважды, но всякий раз, каясь, возвращалась. Сейчас она хотела бы покаяться, да не в чем. Потому как понимает – простить можно все, но не смерть. А он мог поступить иначе? Он мог позволить убить себя ради того, чтобы женщине не пришлось ковыряться в догадках, что происходит?
Литуновский и раньше говорил о необходимости выбора. Он всегда об этом говорил. Когда впервые пригласил ее в ресторанчик при кинотеатре, когда впервые они спали на его широкой кровати, мысля каждый о своем, когда наутро, приняв решение, сошлись.
Пять лет. Пять лет разделяло ее от прошлого, и он готов был поверить, что она забыла и Скольникова, и прежнюю жизнь. На поверку выходит, что ей просто не хватало стимула, чтобы к этой жизни вернуться.
Все возвращается на круги своя. Так принято. Вот и он возвращается. Никто не совершенство.
Она не пишет, потому что сделала выбор. Для Вики он, выбор, всегда был важен. Эта женщина никогда не принимала полярных решений, не взяв тайм-аут, чтобы найти для этого правильные доводы. Тогда она их нашла. И родился Ванька, желанный и здоровый. И было пять лет счастья, пока не приключился этот проклятый вечер. Он до сих пор пахнет сгоревшим порохом, шумом в голове и едва уловимым привкусом крови в ноздрях и на губах. Чужой крови и своей.
Яма…
Он упал, больно ударившись грудью о лежащее дерево. Кто повалил его здесь, в глубине бескрайней тайги?! И… Только не это…
Кашлянув раз, Литуновский понял, что уже не остановится. Туберкулез вспыхивал в его организме, как не до конца потушенный торфяник. Затихал на время, давая возможность набраться сил, и снова начинал тлеть. Нельзя бегать, нельзя курить, нельзя заниматься тяжелой работой и плохо питаться. И тогда с туберкулезом жить можно. Плохо, но можно.
На то, чтобы остановить собачий лай, рвущийся из его легких, ушло минут десять. Так по крайней мере казалось ему. Это значит, что погоня стала ближе на сотню метров. Он понял еще одно, то, о чем, в пылу жажды бегства, не задумывался никогда. Пилотам военной авиации вручают перед полетом радиомаячок. Собьют штурмовик, пилоты катапультируются, и по сигналам радиомаячка их найдут. Спасут, если успеют.
У Литуновского тоже есть маячок. Но предназначен он не для спасателей, а для палачей. Туберкулезник, кроссирующий по лесу… В радиусе километра не нужно даже собаки, чтобы понять, где он находится.
До ручья около пятнадцати километров. До дороги – двадцать пять. Маршрут он знает, и все, от чего теперь зависит его свобода, в нем самом. Самое обидное, когда знаешь в тайге, куда идти, но на это нет сил. Как счастлив, наверное, странник, заблудившийся в лесу и услышавший родную речь. Он среди людей, он спасен.
Литуновский, если окажется среди людей, пропал. Теперь уже навсегда.
Он остановился, прислонился к стволу и сполз на землю.
Дотянулся губами до торчащего пука травы и скусил остатками зубов сочный, хрустящий стебель. Заячья капуста…
Она же – живая трава, она же – сайгачье молодило…
Литуновский втянул в рот несколько стебельков и вяло пожевал губами. Так и есть, заячья капуста – он укололся зубчиками листьев. Значит, нужно копать…
Листья тоже можно жевать, они рекомендованы против цинги, а если листья долго жевать, не глотать, перемешивая кашицу со слюной, то лучшего ранозаживляющего средства не найти. Корни сейчас слабые, неразвитые, но все равно это лучше, чем собирать землянику, коей усыпана маленькая поляна. Заворот кишок или диарея обеспечены на долгое время.
Стерев, как смог, землю с корешков, Литуновский поднялся на ноги, минуту постоял, слушая себя, и, когда все понял, всхлипнул.
Ноги, его ноги, ранее бывшие твердью его и силой, подкосились, как былинки. Он сел на землю, как китайский болванчик, и беззвучно завыл.
Трава, перемолотая редкими зубами, валилась из его рта, как из мясорубки. А он сидел и выл. Сначала это был неуловимый для слуха стон, потом он превратился в монотонный хрип, и через минуту в настоящий вой.
Он не пройдет эти двадцать километров. Он обречен.
И стало даже легче, когда он увидел, как над ним, разметывая в стороны кроны деревьев, завис «Ми-6». Его нашли. Вертолет стоял в небе прямо над ним, и из его двери уже вываливался длинный фал.
Знакомая открытая рампа зияла темнотой и была похожа на ворота СИЗО, распахнутые для приема гостей.
И стало легче на душе. Исчез целый ворох проблем. Когда же Литуновский увидел спешащих к месту небесной остановки Кудашева и троих из конвоя, улыбнулся.
Теперь спешить некуда. Небо с вертолетом перевернулось, и Литуновский вдруг почувствовал, что он находится вверху, а небо внизу.
– Стоп, стоп, – успокоил он сам себя. – Это неправильно.
И перевернулся на живот.
Что осталось?
По веревке, словно альпинист, скользнул сначала один спец в камуфляже, потом второй.
Что осталось? Осталось терпеть боль и стараться делать так, чтобы ботинки попадали в мягкие ткани, а не в кости. И, конечно же, не в голову…
Подумав об этом, Литуновский вдруг оцепенел. Что это? Он превратился в животное. В собаку, которую настигла свора дикарей с подпалинами на боках?
– Так дело не пойдет… – выдавил он вместе с остатками заячьей капусты и встал на колени.
Вот он, Кудашев с бурятами, в десяти шагах. Спешит оказаться рядом с Литуновским быстрее СОБРа. Похвально, майор, похвально… И СОБР спешит. Важно, как изначально будет выглядеть рапорт о задержании рецидивиста. «Я, майор Кудашев, при содействии спецотдела быстрого реагирования…» очень отличается от: «Я, командир взвода быстрого реагирования, при взаимодействии с группой майора Кудашева…» По заслугам чины, и по вере вашей да будет вам.
Помочь людям с определением правильного текста? Зачем им так рвать одежду, спеша первым повалить беззащитного зэка? Пусть поровну премию делят. Как это у нас, в МВД, принято.
Литуновский стоял неподвижно до того момента, пока к нему не подбежал один из малышей-крепышей в масках. Подбежал и, ощущая, наверное, скрытую угрозу, встал в странную стойку. В такой обычно начинают контактный спарринг. Подался вперед.
Литуновский наклонился, поднял с земли иссохший кол и что было сил опустил его на голову крутого бойца.
Вот так. А теперь делите награды, потому что ломать зэка будете все вместе. Кажется, это что ни на есть сопротивление сотрудникам правоохранительных органов. В данном конкретном случае – сотрудникам уголовно-исполнительной системы.
От неожиданности спец, одаренный навыками рукопашного боя, отшатнулся, схватился за голову, которую до удара дрыном прикрывала лишь маска из тонкого хлопка, и заорал как резаный. Смешно, ей-богу. Оказывается, не готов был. Ей-богу, смешно…
Удивительно, но бить его не стали. А бить было за что. За непокорность. За обиду. За поруганную спецназовскую честь. За испуг, который испытали.
Но Кудашев бить не разрешил. И даже наотрез отказался списать кровь на активное сопротивление при задержании. По всей видимости, картина избиения Литуновского надоела Кудашеву до такой степени, что он уже не находил в ней удовлетворения.
– Тащите эту падаль на борт, – не находя, куда теперь списывать адреналин, сказал командир взвода, стирая маской ручьями льющийся с лица пот. – Верников, ты как? Я сколько учил тебя – сначала обманка, потом – атака в колено! Не давать шансов противнику, не давать!
