Олег Приходько - Прыжок рыси
Получив деньги, высланные сестрой, Евгений часа полтора бродил по городу, чтобы убедиться в отсутствии слежки. Свободы его передвижений никто не стеснял. Купив красивую коробку с английским чаем и корзинку свежей клубники, он вечерней электричкой отправился в Сутеево…
Чай и, главным образом, клубника привели неизбалованную деликатесами Алевтину Васильевну в восторг. Она охала, ахала, и Евгению пришлось долго упрашивать ее съесть ягоду, доставленную из-за моря в марте.
— Да что я, мафиозо какая-нибудь, что ли? — улыбалась Алевтина Васильевна. — Женечка, зачем же вы такие деньги…
— Ешьте, Алевтина Васильевна. Уверяю вас, вы ничем не хуже мафиозо. Ее нельзя оставлять до завтра, она и так с прошлого года на складе лежала.
Козлова приняла его радушно, расспрашивала, где он остановился, звала остаться у нее, чтобы не тратить деньги на гостиницу, но Евгений отказывался под предлогом расстояния, на самом деле опасаясь, что невольно впутает ее в темную и, по всему, дурно пахнущую историю.
— Алевтина Васильевна. — сказал он, когда с ужином было покончено, — я нашел видеокассету, которую Павел показывал вам у Полянских.
— Да?.. И где же она была?
— Под кроватью завалялась. Мы не могли бы ее посмотреть где-нибудь вместе?
Она задумалась ненадолго.
— В школе есть видеомагнитофон, — вспомнила, — в кабинете директора.
Шел девятый час, но было еще достаточно светло.
— А сейчас это никак нельзя организовать?
— Попробуем. Я позвоню Ангелине Степановне, чтобы она предупредила сторожа. Только я не умею включать.
— Ну, с этим я как-нибудь справлюсь.
В школьных коридорах пахло мастикой и чем-то еще — неуловимым и стойким, вечным, чем пахнет всегда в школах, причем во всех одинаково. Евгений шел за учительницей и сторожем, прикидывая, сколько же лет прошло с тех пор, когда он в последний раз сидел за партой. Получалось — ровно половина жизни.
Старый школьный сторож сам отпер дверь кабинета директора и включил свет.
— Ежели понадоблюсь, Алевтина, позвони, — сказал он с видом человека, который чувствует себя незаменимым на своем посту.
— Спасибо, Александр Трофимович, обязательно. Ключи-то оставьте запереть.
— Сам запру, — сказал он на ходу и удалился, постукивая клюкой по паркету.
— Забавный старикан, — сказал Евгений, изучая новенький «самсунг» на тумбочке у телевизора.
— Он учился здесь, когда эта школа была еще семилеткой. Потом воевал. Учительствовал — преподавал математику. Завучем работал, директором. Теперь вот сторожит. Представляете — всю жизнь в одной школе? Многие их тех, кого он учил, уже поумирали. Вот и Паша…
Евгений подождал, пока она успокоится.
— Алевтина Васильевна, — подсел он к ней, — вы, пожалуйста, только посмотрите — и все. Просто посмотрите. А я по ходу задам вам несколько несложных вопросов. Поехали?
Она кивнула, вцепилась глазами в экран. Шпили собора Парижской богоматери… Стена… Химеры на ярусах… Башня…
— Это Климанкович?
— Да, это он…
Набережная Сены. Климанкович с Павлом…
Несмотря на то, что Евгений видел эти кадры, он следил за каждой деталью с пристальным вниманием, по опыту зная, что всякий раз есть шанс увидеть что-нибудь новое и важное даже в хорошо известном.
— Это Римма?
Ответа не последовало.
Он повернулся к Алевтине Васильевне. Она сидела, потупившись, и не смотрела на экран. Плечи ее вздрагивали, по щекам текли слезы. Евгений остановил изображение. О том, какое впечатление произведет на мать оживший на экране сын, которого она уже никогда не увидит, он не подумал…
— Извините.
Утешать ее было бессмысленно. Оба надолго замолчали. Школа, где учился Павел, тоже молчала. Тишина длилась так долго, что казалось, остановилось само время.
— Не хочу, — замотала женщина головой. — Не надо… Ни следствия никакого, ни поиска убийц, ни причин — ничего не хочу. Он не оживет уже. Никогда не оживет. — Она достала из кармана пальто платочек, принялась утирать слезы и сморкаться.
Евгений тяжело вздохнул и отошел к окну. Море уходило в бесконечность, источая почти физически ощутимую угрозу. Но стоило повернуться к нему спиной, и мир обретал реальные очертания; обстановка директорского кабинета внушала уверенный покой.
Сейчас Евгений не знал, какому из этих полюсов отдать предпочтение.
«Бессмысленная акция… Бессмысленная борьба. Убили Пьера. Он хотел остановить банду, которая угрожала человечеству. Убили генерала Хоботова. Он хотел спасти неизвестных ему людей, в которых могли полететь начиненные красной ртутью ракеты. Погибли совершенно непричастные ни к мафии, ни к розыску Джек Батурин, Микола… Десятки раз стреляли и в меня, пытались сбить машиной, ломали ребра, отбивали легкие. Я треть жизни охочусь за смертью, а она охотится за мной. Я одинок. У меня нет семьи, я не уживаюсь с людьми, теряю друзей. Я утратил ощущение жизни и пытаюсь вернуть его какими-то искусственными упражнениями и образом жизни, в котором нет ни системы, ни цели. А зачем?.. Зачем Паша Козлов влез в дела, в которых ничего невозможно изменить? Писал бы себе про цветы. Люди убивают и убивают друг друга — за деньги, за власть, просто так, а мир все не наступает и не наступает. Пора и мне на покой. Наверно, Паша был прав, когда говорил о том, что все в этом мире — потомки Каина, а жестокость — наша общая дурная наследственность».
— Вам он тоже говорил об этом? — тихо спросила Алевтина Васильевна.
— Что?..
Евгений обернулся. В устремленном на него взгляде темных мокрых глаз прочитывались сочувствие и любопытство. Он понял, что произносил свои мысли вслух.
— Давайте смотреть, Женя. Я не стану больше плакать.
Он вернулся на место и включил воспроизведение.
— Это кто?
— Римма, жена Левы…
Французская часть кончилась. На экране возникла Москва.
— Когда вы были у Павла в общежитии?
— Десятого, во вторую субботу февраля. У нас пятидневка, я поехала к нему на выходные.
С появлением Полянского Евгений остановил изображение.
— Скажите, Алевтина Васильевна, это все, что вам показывал Павел?
— Да.
— Ничего не вырезано? Вспомните.
Она задумалась, виновато пожала плечами.
— Я смотрела это один раз. Павел комментировал. Тут ведь нет ни сюжета, ни каких бы то ни было событий — так, разрозненные куски. По-моему, все.
— А по-моему, нет, — покачал головой Евгений. — Здесь не хватает довольно большого куска. Давайте посмотрим сначала?..
Во время повторного просмотра никто из них не проронил ни слова.
— Ну? — Евгений снова остановил изображение на Полянском.
— Нет. Не помню. Извините… Все так и было…
Домой они возвращались в двенадцатом часу.
На бархатно-черном небе светились звезды. Евгений слушал неторопливый рассказ о детстве Павла и думал, что где-то там высоко витает сейчас его душа.
— А Павел никогда не рассказывал вам о книге, которую он писал?
— Разве он писал книгу?
— На его столе нашли рукопись романа под названием «Казанская сирота».
— Ничего не знала об этом. Разве только то, что прочла в его блокноте. Думаю, что роман этот навеян Нелли.
— Почему?
— Знакомые мотивы. Нелли родилась в Казани, воспитывалась в детдоме.
— Где?
— В Казани. Это мне Паша сказал, сама она о себе ничего не рассказывала. Мы не успели подружиться… Я постелю вам в доме? В сарае холодно, не топить же всю ночь?
— Нет-нет, Алевтина Васильевна, я не собираюсь топить. Пробегусь по берегу. А потом укроюсь, и будет тепло.
— Пробежитесь?
— Привычка. Спокойной ночи!..
Он бежал краем моря. Звездный свет тоненькими холодными лучиками пронизывал тело. Перерыв в тренировках сказался на ритме дыхания, который удалось установить не сразу, но через пару километров привычное самочувствие вернулось, и все, что не вписывалось в этот иллюзорно-первозданный мир, отошло в небытие — только ночь, море и звезды…
«Где же еще фигурировала эта чертова Казань? Где? — силился вспомнить Евгений. — «Казанская сирота» в названии романа — вовсе не фразеологизм: Нелли действительно сирота и в самом деле из Казани. Что это дает? Пока ничего. Но где-то Казань встречалась еще… Где?..»
Он пробежал пять километров, вспоминая каждый эпизод своей приморской эпопеи до мельчайших подробностей. После трех рывков — по сто метров на предельной скорости — тело пропиталось усталостью и стало менее послушным, что предвещало короткий, но глубокий сон.
В поселке все давно спали. Только в одном из домов окошко светилось синеватым мерцающим светом.
«Телевизор! — осенило Евгения вдруг. — В самый первый день в гостинице «Парус» я смотрел телевизор. Транслировали интервью с Гридиным. Он как раз возвращался тогда из Сутеева, сидел за рулем «волги» и отвечал на вопросы невидимого корреспондента. «Вы росли в семье один?» — спросил корреспондент. «У меня есть старшая сестра, — ответил Гридин. — Живет в Казани, на родине». Кадры относились к 1992 году, там был титр. И сразу же — интервью, которое брала у него Грошевская четыре года спустя в студии… Вот это да! Значит, и Грошевская, и Гридин родом из одного и того же города?.. Что бы это могло значить?..»
