Богдан Сушинский - Севастопольский конвой
– Достаточно давно, – обронила Римма и тут же уточнила: – Благодаря нашему общему другу – полковнику Бекетову.
Кажется, имя заместителя начальника контрразведки флота как-то сразу же охладило Горшкова. Он тут же потерял интерес к Верниковой и как можно строже взглянул на майора.
– Полк уже на кораблях?
– Так точно.
– Без происшествий?
– Без.
Он взглянул на приближающийся к причалу катер, сказал: «Кажется, нам тоже пора, майор» и направился к месту швартовки.
Вновь оставшись наедине друг с другом, майор и Римма облегченно вздохнули. Минуты прощания уже не тяготили их, а наоборот, избавляли от еще более тягостного продолжения разговора.
– Кстати, ты мог бы очень легко оправдаться, – молвила Римма.
– В связи с чем?
– С появлением другой женщины, – сейчас она вела себя как девчонка, для которой важны были не чистота смысла и жизненной правды, а исключительно красота возвышенных слов.
– Каким же, интересно, образом?
– Сославшись на то, что считал меня погибшей. Ведь так оно и было: Бекетов, а вслед за ним и ты считали, что я погибла на госпитальном судне.
– Все совершенно не так, доктор Верникова, – вдруг решительно возразил Гродов, уже намереваясь идти вслед за командиром конвоя. – Это я сейчас считаю вас погибшей, во всяком случае, для меня. А тогда, вопреки сведениям и здравому смыслу, я мучительно верил, что чудо все-таки состоялось и вы каким-то образом уцелели.
– Вот оно как… – растерянно проговорила Римма, с тоской глядя вслед мужчине, которого, как оказалось, все еще продолжала любить.
– Часто вспоминаю вас в седле трофейного скакуна, доктор Верникова! – крикнул майор уже издали, чтобы как-то скрасить сумбурность их расставания. – Все еще видитесь мне верхом, на приморском лугу! Не оставляйте вольтижировки, Римма, вы – прекрасная наездница!
– Спасибо, утешил, – процедила вслед ему женщина, обиженно поджимая губы.
13
Заглянув в офицерский кубрик, Райчев взял свой «бесценный» портфель, о существовании которого на какое-то время успел забыть, и вернулся с ним в кают-компанию. Сопровождавший его адъютант командующего напомнил о персональном плотике, свернутом в виде коврика, – недавнем изобретении спасателей, однако Райчев безнадежно махнул рукой:
– Что суждено, то суждено…
– Небесных судеб море не признает, – назидательно объяснил ему адъютант, – у него своя крапленая колода и своя рулетка.
Райчев настроился было вновь подняться наверх вместе со старшим лейтенантом, поскольку в замкнутом пространстве корабельного чрева чувствовал себя, как в западне. Но в это время мимо них в сторону лазарета пронесли окровавленного матроса, и полковник флота вспомнил, что новое появление его на палубе превратится в появление еще одной беззащитной жертвы военных страстей.
– Постарайтесь уговорить адмирала спуститься вниз, – попросил он адъютанта, явно не спешащего покидать их укрытие.
– В подобных случаях у него зарождается дух противоречия. Чем упорнее уговариваешь его, тем упорнее он утверждается в собственном решении. Пусть даже самом абсурдном.
– Очевидно, он не один впадает в подобный психологический блуд.
Вернувшись в кают-компанию, Райчев положил свою штабную «суму» на стол, прижался щекой к ее потертой, шершавой коже и обхватил руками вместе с собственной головой. Больше всего ему хотелось сейчас уснуть; пережить этот жуткий налет в забытье, как под наркозом.
Проходила минута за минутой. Корабль содрогался от орудийных выстрелов и раскачивался на взрывной волне. Поражаясь мужеству своей команды, он в то же время мужественно противостоял осколочной ненависти вражеских пилотов.
На несколько минут бой затих, и Райчев уже решил было, что эсминец в этой схватке устоял, и даже вновь возродил в себе желание подняться на палубу. Однако с трапа его вернула назад чья-то басовитая команда: «Всем лишним – вниз! Укрыться под металл!», и он понял, что та четверка пикирующих бомбардировщиков Ю-87, которая навязала «Фрунзе» бой, попросту истратила боезапас, и на смену ей пришли две новые пары.
Из тех реплик, которыми обменивались пробегавшие мимо кают-компании моряки, Райчев узнавал, что какой-то из «юнкерсов» все же подбит, и что получившая еще одно повреждение канонерка «Красная Армения» продержится на плаву не более десяти минут. Спустя еще какое-то время до его слуха дошло, что командир эсминца то ли погиб, то ли тяжело ранен, поэтому командование принял на себя контр-адмирал.
Все это время полковник флота ощущал свое бессилие и свою полную ненужность на этом сражающемся корабле.
– Товарищ капитан первого ранга! – ворвался в его полуотрешенное состояние голос адъютанта командующего. – Контр-адмирал ранен. Ранение легкое, но эсминец получил еще две пробоины, не слушается руля и идет ко дну!
– Каковы в таком случае наши действия? – чужим, непослушным голосом поинтересовался Райчев.
– Адмирал требует вас к себе. Все, кто может, вплавь и вброд уходят к Тендровской косе. Мы пересаживаемся на спасательный буксир. За адмиралом обещают послать торпедный катер, на котором мы сможем уйти в сторону Одессы[39]. – Последние слова адъютант выкрикивал, уже выводя полковника флота сквозь задымленный трап на искореженную палубу, когда со всех концов корабельного чрева доносились крики: «Полундра! Все – наверх! Ложимся на дно!»
Канонерки рядом уже не было. Зенитчики все еще мужественно отстаивали свой эсминец, но уже было ясно, что он обречен. Последнее, что увидел Райчев, – это сражающийся неподалеку буксир ОП-2, который, получив большую пробоину на корме, сумел выброситься на мель. Он не мог знать, что в это время раненый командир эсминца тоже приказал рулевому выбросить судно на прибрежную отмель, в каких-нибудь десяти кабельтовых от Тендровского маяка. Поскольку спасти корабль уже было невозможно, командир пытался спасти как можно больше людей[40].
«Наверх вы, товарищи, все по местам! – вспомнились ему с детства врезавшиеся в память слова из «Гибели “Варяга”». – Последний парад наступает! Врагу не сдается…».
«Неужто настал и наш “последний парад”, други мои походные?!» – пронеслось в сознании полковника флота всего за несколько мгновений до того, как попавшая в корму эсминца бомба взрывной волной сбросила его с опасно накренившейся палубы в кипящее море.
* * *Потеряв два самолета подбитыми, немецкие штурмовики убрались, возможно, для того, чтобы уступить место другому звену. Впрочем, отказаться от вороньего пира их заставило и запоздалое появление над местом схватки двух советских истребителей. Именно это затишье позволило прибывшему с косы торпедному катеру снять с полузатонувшего, опрокинувшегося на левый борт буксира контр-адмирала, командира эсминца и нескольких других моряков и уйти с ними в сторону Одессы. Все остальные моряки с канонерки, эсминца и буксира то ли уже находились на Тендре, то ли со временем были сняты с отмелей бойцами, подоспевшими с косы на шлюпках.
Как только вместе с десятком других моряков раненый контр-адмирал оказался на борту торпедного катера, он тут же приказал тщательно осмотреть место гибели эсминца. Поняв, что ни капитана первого ранга Райчева, ни его бумаг уже не возродить, он велел взять курс на Одессу.
Рации на катере то ли вообще не было, то ли она оказалась слишком маломощной или же вышла из строя, но в течение нескольких часов судьба контр-адмирала и заместителя начальника штаба обороны в Одессе была неизвестна. Уже никто не сомневался, что эсминец ушел на дно, однако, по одним сведениям, раненый контр-адмирал был спасен, по другим – погиб вместе с Райчевым и бумагами. Эта неопределенность тут же заставила командующего обороной города Жукова собрать военный совет и назначить командиром операции по высадке и поддержке десанта того единственного, кто способен был это осуществлять – командира конвоя Горшкова[41].
Едва все эти действия были предприняты, контр-адмирал Горшков вызвал Гродова к себе в штабную каюту и сообщил о том, что произошло у Тендровской косы. Выслушав его, майор даже не решился уточнять: действительно Райчев погиб или все еще остается какая-то надежда? Он вспомнил, как происходило прощание, как полковнику флота не хотелось выходить в море на эсминце «Фрунзе» и вообще в море, и сказал себе: «Полковник флота предчувствовал, что это – последний его выход в море».
– Создается впечатление, – проворчал Горшков, глядя куда-то в сторону, – что с самого начала операции «Севастопольский конвой» все пошло не так.
– Начало, действительно, не самое многообещающее, – вынужден был признать Гродов. – Но события еще только разворачиваются. Все будет зависеть от нашего полкового десанта и его орудийно-авиационной поддержки.
– Убеждал же я Владимирского, что не нужно суетиться с предрассветным выходом эсминца, – почти после каждого слова нервно ударял контр-адмирал кулаком в полусогнутую ладонь. – Нет, он ослабил конвой, погубил эсминец, уменьшил орудийную поддержку десанта, словом, поставил под удар всю операцию. А все потому, что на первом месте у него были не здравый смысл, не тактический расчет, а непомерные адмиральские амбиции.
