Евгений Сухов - Один против всех

Однако, как ни крепок был Шевцов, подобное дело было не для его слабых клыков. Слишком много вопросов должно было возникнуть во время следствия. Но он сумел ответить на многие из них уже в первую неделю, как бы мимоходом выяснив, что в обгорелой машине «Ниссан» вместо Куликова лежал его прокопченный двойник.

Шевцов дышал в затылок, и от его нестерпимо горячего дыхания потягивало затхлым воздухом камер. Он не сбивался со следа, а только порой слегка отставал, но на следующем витке погони увеличивал темп до такой степени, что от быстрого бега спирало дыхание.

Встреча их была предначертана. По-иному это называется судьба. Они жили в разных концах города, не подозревая о существовании друг друга, чтобы однажды столкнуться лбами и, скрывая обоюдный интерес, лениво встретиться глазами.

Портьеры в окнах четвертого этажа слегка раздвинулись, и Куликов увидел правильный женский силуэт. Что она там делает? Ага, поливает цветы. В ее исполнении обыкновенная житейская процедура очень напоминает эротический танец, нетрудно представить, какие чувства взыгрывают в милицейской душе, когда возлюбленная перешагивает через упавшее к ногам платье.

Его с майором объединяет даже страсть к красивым женщинам. Наверняка в постели он такой же неутомимый выдумщик. Портьера, колыхнувшись, задернулась, оставив белоголовые лилии скучать в одиночестве.

Встреча должна состояться. Но не сегодня. Стась Куликов поднялся со скамьи, бросил прощальный взгляд на знакомое окно и, старательно обходя песочные нагромождения, затопал к машине. Его не покидало ощущение, что через махонькую щелочку между шторами за ним наблюдает пара внимательных синих глаз, и он едва удержался, чтобы не помахать им рукой.

Самый сведущий человек в ресторане — это метрдотель. Ежедневно он видит десятки людей, он большой психолог и солидного посетителя от обладателя тощего кошелька отделяет так же легко, как торговка семечками шелуху от зерен. Настоящий метрдотель всегда серьезен и в меру говорлив.

Григорий Моисеевич был именно таким. С высоты своего роста, сравнимого разве что с буровой вышкой, он смотрел на людей снисходительно, будто на каждого у него хранилось толстенное досье, и всякий, кто встречался с ним глазами, не выдерживал взгляда его вороватых цыганских глаз. Казалось, его глаза, подобно высокотехнологичному сканеру, считывали с закоулков души любую грешную мыслишку.

Родись Григорий Моисеевич на несколько столетий пораньше, он мог бы запросто украсить собой даже великокняжеский двор. С огромной лопатовидной бородой и усами, свисающими на грудь, он словно сошел с полотна старинного художника.

Григория Моисеевича боялись. И было отчего. В изнаночной жизни ресторана он принимал немалое участие, и каждая проститутка, как благодетелю, отдавала ему небольшой процент от своего нехитрого бизнеса. Он умел уважить любого клиента: богатому предлагал красивых провинциалок, еще год назад штурмовавших подиумы всевозможных конкурсов красоты, человеку с более скромным достатком рекомендовал девиц постарше, а по желанию мог открыть цветной альбомчик, где девушки представали в самых завлекательных видах.

С братками Григорий Моисеевич тоже умел дружить и не однажды предупреждал их о рейдах омоновцев в бронежилетах и с автоматами в руках. Эти ребята любили завалиться в ресторан и, угрожающе потряхивая оружием, невзирая на чины и звания, уложить всех присутствующих на паркетный пол.

Капитану Васильчикову стало известно, что с недавних пор его услуги значительно расширились и, кроме барышень, особо доверенным клиентам он предлагал махонькие пакетики с героином, который в последнее время стал необычайно популярен среди «золотой молодежи».

Ресторан был открыт, и Григорий Моисеевич, словно лев, помещенный в узенькую клетку, неторопливо аршинными шагами мерил широкий холл. Он любил вечер за множество огней, за музыку, за веселые застольные разговоры и дожидался позднего часа с таким же нетерпением, как священник Пасхальной проповеди.

— Чего хотели, господа? — спросил Григорий Моисеевич, направляясь к Васильчикову.

Метрдотель двигался быстро и напоминал валун, сорвавшийся с кручи. Первое желание, какое испытал капитан, это теснее прижаться к стене, чтобы громадина не подмяла его своим весом.

— У меня есть к вам пара вопросов, Григорий Моисеевич. — Васильчиков вытащил удостоверение. — Уголовный розыск.

— Ах, вот как! — Прищурившись, метрдотель заглянул в документ. — Таким гостям мы всегда рады, — ответил он, поморщившись, будто слопал зараз полкило лимонов. — У нас ведь такое дело, помогать нужно друг другу. А то, понимаете ли, развелось тут нечисти всякой. Никакой метлой не выгребешь. Вот что я вам, господа, предлагаю: в холле мы с вами не будем разговаривать, давайте пойдем в мою каптерку.

И Григорий Моисеевич, располагающе улыбнувшись, звонко брякнул ключами и важно устремился по коридору. Он напоминал баржу, встречавшиеся на его пути невольно отступали в сторону, словно мелкие суденышки, прибитые к берегу большой волной.

Григорий Моисеевич явно поскромничал, назвав свою комнату каптеркой. Она была обставлена мебелью из красного дерева и совсем не походила на укромный уголок ротного старшины. Здесь же двуспальная кровать с резными спинками в виде парящих ангелочков. В ресторане она пользовалась некоторой известностью — не один десяток путан начинали свою карьеру именно на этом ложе работы итальянских мастеров. Всякий раз Григорий Моисеевич непременно выступал в роли терпеливого и мудрого наставника, причащая каждую из путан собственным семенем. Он был по-солдатски прост и называл ночные проповеди не иначе как «курсом молодой жрицы».

В мини-баре, прижавшись друг к другу фигурными боками, стояли дорогие марочные вина, три бутылки коньяка — судя по наклейкам, метрдотель предпочитал французский.

— Так о чем пойдет речь, господа? — гостеприимно показал на кресла Григорий Моисеевич и, показушно спохватившись, добавил: — Может, желаете винца, водочки?

— Застолье — это всегда надолго, — улыбнулся Васильчиков, проваливаясь в низкое мягкое кресло, — а нам с сержантом хотелось бы побыстрее, — кивнул он на Алексея. — Зададим пару вопросов да разбежимся, я к жене, а он к любовнице.

Толстые пальцы, аккуратно обвившие медную ручку на дверце бара, разогнулись и уже нетерпеливо выбивали рваную дробь на самом краешке стола. Васильчиков едва подавил улыбку — метрдотель и не желал задерживать гостей.

— Я весь внимание. Мой долг — помочь родной милиции, — очень серьезно посмотрел он на Васильчикова.

— Вы знаете эту девушку? — положил капитан на стол фотографию.

Ничто так не выдает характер человека, как его глаза и руки. Но если с глазами у Григория Моисеевича были лады и даже, наоборот, они приобрели равнодушное и сонливое выражение, какое встречается у цыгана, решившего увести племенного жеребца, то руки подкачали — пальцы дрогнули, едва его взор коснулся фотографии. Григорий Моисеевич малость переигрывал — даже у самого незаинтересованного свидетеля не бывает во взгляде такой отстраненности.

— Что-то никак не могу припомнить, — в отчаянии он даже стукнул ладонью себя по колену. — А она бывает у нас?

Олег Васильчиков улыбнулся — этот громила неплохо владел актерскими приемами.

— Думаю, вы ее знаете, посмотрите внимательнее на фотографию.

— С чего вы взяли, что я ее знаю? — после паузы должно следовать недоумение, и Григорий Моисеевич изобразил его вскинутыми бровями. — Ах, да! Интерьер… да, это у нас. Столы, стулья, все как есть, — на мясистом лице гамма чувств, среди которых преобладает досада. — Но я ее не встречал!

— Девушка красивая, такие запоминаются. — Васильчиков выглядел почти обиженным.

Григорий Моисеевич перевел взгляд на кровать, это произошло невольно, но от капитана не укрылась искра в глазах метрдотеля.

— Знаете, молодой человек, сколько здесь бывает красивых женщин, — мечтательно протянул Григорий Моисеевич и уже суше, найдя деловую тональность, продолжил: — Разве всех их упомнишь. Скажу вам по секрету, красивые девушки не запоминаются. Как правило. Все они на одно лицо. Чтобы запомнить женщину, в ней должна присутствовать индивидуальность.

В чем-то старый развратник был прав.

Капитан Васильчиков посмотрел на часы.

— Кажется, наш визит начинает затягиваться.

На широком лице метрдотеля впервые за время разговора промелькнуло нечто похожее на улыбку.

— Жаль, что не сумел вам помочь, — он даже развел руки в стороны и пребольно хлопнул себя по бокам. — А так хотелось бы хоть чем-то облегчить нелегкий труд нашей родной милиции. — Он поднялся и теперь возвышался над сидящими горой, с которой могли скатываться опасные глыбы. — Если я вам понадоблюсь, может, по какому-то другому делу, вы непременно заходите, приятно было с вами познакомиться, молодые люди, — протянул он ладонь величиной с лопату.