Андрей Константинов - Мент
— Хорошие у тебя котлы, — сказал вертухай.
— Да, — сказал Зверев.
— Продай, — сказал вертухай.
— Нет, — сказал Зверев. Эту шикарную «Омегу» ему подарил Лысый. Продавать или обменивать ее на что-либо он не собирался.
— Зря, — сказал вертухай. На «Омегу» он смотрел с вожделением. Через два дня он снова вернулся к этой теме:
— Продай.
— А письмишко можешь отправить? — спросил Сашка.
— Письмишко?
— Да, корешу весточку, — сказал Зверев и протянул служивому часы: на, смотри. Он сделал это с умыслом: когда человек уже подержал в руках понравившуюся вещь, уже примерил ее и почти ощутил себя владельцем, отказаться ему труднее. Вертухай покрутил хронометр и так и этак, надел браслет на руку… вздохнул и сказал: письмишко нельзя. Давай, мол, я тебе водочки, или пожрать… или чаю-курева.
— Нет, — сказал Зверев и забрал хронометр обратно. Еще через два дня вертухай дозрел: давай свое письмо. Только — смотри! — никому.
Так в Питер ушло послание с просьбой о помощи. Сашке оставалось только ждать и надеяться. Он даже не мог быть уверен, что вертухай сдержит слово. А что, собственно, мешает ему просто выбросить Сашкин SOS в урну? Ничего, кроме совести. А совесть… ну, в общем, совесть человеческая чем-то похожа на надувной шарик. И размер ее, и форма могут сильно меняться в зависимости от обстоятельств. Звереву оставалось только надеяться, что ценитель хороших часов не обманет.
Одновременно Сашка послал несколько писем по официальным каналам. Два из них — Семену Галкину и Лысому. Прочитает лагерная цензура? Пусть читает. А третье — в прокуратуру — цензор вскрывать не имеет права. Все три письма были страховкой, все три несли информацию о том, что содержат Зверева в ПТК. И содержат незаконно.
Прокуратура, конечно, Сашкиной жалобой не особо-то будет заниматься: что, осужденный жалуется? Так они все жалуются… ну-ка, что там такое? Так… вот, систематический (!) отказ от работы… неподчинение… решение судьи. Так чего он хочет? Все законно! Еще и мало дали, надо бы больше… Резолюция. Печать. Подпись прокурора… СИДИ, УРОД, НЕ РЫПАЙСЯ.
…Семен Галкин получил от Зверева и еще одно письмо, но уже отправленное через вертухая. Прочитал, выпил водки. Прочитал еще раз. Потом выругался и позвонил Стасу. Через час опер (вернее — бывший опер, нынче пенсионер) и бандит встретились в маленьком, кафе. Стас выслушал Семена, матюгнулся и сказал:
— Будем решать вопрос. Завтра… нет, послезавтра лечу в Тагил. Я там кой-кого знаю, помогут.
Стас не сказал Галкину, что Лысого тоже прессуют и в Архангельскую область тоже уехали решать вопрос. Стас ничего не сказал Галкину про то, что он и сам отсидел в ПКТ больше пяти месяцев… Послезавтра он вылетел в Екатеринбург, а оттуда на частнике рванул в Нижний Тагил. Стасу не очень хотелось помогать менту. Да, они вместе ходили на дело, и Зверев вел себя нормально, не мандражил… да, Зверева фактически приняли в команду. Но все равно он оставался ментом.
Помогать менту, хоть и бывшему, не очень хотелось, но за Зверева стоял Лысый. И еще — Стас предчувствовал свой конец… хотелось сделать напоследок что-то хорошее… Через месяц Стаса убьют во время рядовой стрелки. Он предчувствовал свой конец и торопился что-нибудь доброе сделать напоследок.
В Тагиле он встретился со старым лагерным корешем, изложил проблему под косяк хорошей анаши. Кореш, в отличие от Стаса, воровских традиций держался крепко и помогать менту отказался наотрез.
Кореш отказался, но свел Стаса с местной братвой. А братаны держали директора химзавода. А директор химзавода по жизни был хорошо знаком с прокурором по надзору за исполнением наказаний.
Всего этого Зверев не знал. Вернее, он не знал всей цепочки, первым звеном которой стал ветеран ленинградского сыска Семен Галкин, а последним — нижнетагильский прокурор Филипчук. Зверев сидел в ПКТ уже месяц. Теплое апрельское солнце он видел по часу в день. Через стальное плетение сетки рабица в крошечном прогулочном дворике. Он ждал. Ему казалось уже, что вертухай обманул, или почтальоны ушли в запой и сдали в макулатуру нелегальное письмо стоимостью в одну «Омегу»…
В один прекрасный день, когда пошел уже второй месяц пребывания Зверева в крытке, в УЩ 349/13 прибыл прокурор по надзору. Круглое лицо Ивана Кимовича Филипчука носило следы вчерашнего… Надзорных прокуроров не любят. А Филипчука после вчерашнего боялись панически. В неопохмеленном состоянии он крут бывал безмерно.
Накануне прокурор пил с директором химзавода. После того как раскатали первую бутылку и уже начали вторую, директор сказал:
— Что за х… такая, Кимыч? Мне звонит друг из министерства, жалуется, говорит: произвол у вас в Тагиле… произвол в зоне красной. Его племяш, отличный парень, по сфабрикованному делу сидит в тринадцатой. Совсем парня запрессовали там, у Ивана-то Жарова… из карцера не вылезает. Из… как его?… ПКТ.
— Фамилия? — выкатывая глаза, строго спросил прокурор.
— Зверев, — сказал директор. — Александр Андреевич Зверев.
— Я им, блядям, хвоста накручу… мало не покажется.
— Да, ты уж разберись там, пожалуйста, Ваня… Осетринки?
…В тринадцатой прокурор затребовал личные дела злостных нарушителей, находящихся в ПКТ. Произвольно отложил пять папок. Четвертой лежала папочка Зверева, племянника большого человека из министерства.
Дорогой, изящный, высокоточный хронометр «Омега» на руке прапорщика Кускова шел как… как хронометр! Прапорщик был очень доволен.
— У вас, Зверев, жалобы есть? — спросил Филипчук, глядя на Зверева глазами в красных прожилках. Ивану Кимовичу хотелось поскорее закончить всю эту рутинную мутоту. Ивану Кимовичу хотелось пива.
— Есть, — ответил Зверев. — Меня необоснованно содержат в ПКТ. Я уже направлял вам жалобу.
— Жалобу… жалобу он направлял. Не вижу, почему вы считаете, что вас содержат необоснованно. Вот — извольте — приговор судьи Мельникова… отказ от работы. А перед этим вы помещались в ШИЗО. Основание — отказ от работы.
— Это не так, гражданин прокурор. Я не отказываюсь от работы. Я согласен на самую тяжелую работу.
— Ничего не пойму. Поясните, Зверев.
— Я отказался только от уборки туалетов. Вы, должно быть, знаете, что в зоне туалеты убирают только опущенные. Меня по-человечески это оскорбляет… На любую другую работу я пойду.
— Опущенные, Зверев, не юридическое понятие, — сказал Филипчук строго. — Идите. Ответ на свою жалобу вы получите в установленном порядке.
Зверев вышел с нехорошим чувством. Похоже, что письмо все-таки до Галкина не дошло. Эта пропитая прокурорская рожа даже и не попробовала вникнуть… Зверев ошибался. Когда дверь за ним закрылась, Филипчук, не глядя на заместителя начальника по воспитательной работе, сказал:
— Вы что же творите?
— Иван Кимыч…
— Да вы что делаете? Второй месяц мужика в ПКТ держите за то, что у него человеческое достоинство есть? За то, что вместе с петухами сортиры драить отказался? Черт знает что!
— Иван Кимыч, я думаю, вышла ошибка… Этот Зверев…
— Вы это мне бросьте! Бросьте произвол насаждать! Освободить немедленно, я это дело лично беру на контроль!
…Ох, хорошо ходит хронометр «Омега» на руке у прапорщика Кускова.
Осужденный Зверев вышел из ПКТ. Из трех месяцев он отсидел в зоновской крытке тридцать восемь суток.
Сашка подставил апрельскому солнцу бледное лицо и улыбнулся.
Он понимал, что это только начало, что администрация лагеря сильно раздражена… Еще бы — из-за какого-то зэчары упертого чуть под прокурорский пресс не попали! А кому он на хрен нужен, вымогатель этот? С опера, курирующего Зверева, спросили: ты чего, охренел? Чего беспредельничаешь? На кой болт мороженый тебе дался этот Зверев? Филипчук чуть телегу не накатал, еле-еле отговорили за бутылкой… Опохмелился — подобрел. А то бы полный звездец. Прокуратуре палец в рот положи — всю руку до кости обгложут… отписываться устанешь от сволочей сутяжных. Плюнь ты на этого Зверева, Олег. Понял? — Да я что? Меня же питерский следак попросил. — Это, Олег, питерских гребет — пусть они сами и решают. Нам своих заморочек хватает.
Когда через несколько дней в Тагил позвонил следователь Филатов, ему сказали: На хер! Разбирайтесь сами!
— Так вы же обещали помочь!
— Ну, обещали… а теперь на нас надзорный так наехал — караул!
…Зверева вернули в отряд и оставили в покое. Но, чтоб жизнь медом не казалась, направили работать в литейку. В черную литейку. Работа тяжелая, вредная, грязная. Сашка впрягся и тянул эту лямку. Не жаловался, не ныл. Он и по жизни никогда не ныл, а в зоне — тем более. Тут человек на виду, каждый его поступок известен. И как бы ты ни хотел казаться своим, нормальным, но если ты дерьмо — тебя раскусят. Проверено.
Упорство Зверева в истории с уборкой сортиров уже было известно в зоне. Он завоевал авторитет. Еще небольшой. Еще недостаточный, чтобы его приняли в круг зоновской элиты. Но на него уже обратили внимание.
