Евгений Сухов - Оборотень
– Хорошая у меня баня! – не без гордости произнес Мякиш и плеснул ковш воды на аккуратно уложенные голыши. Камни протестующе зашипели, а в воздухе запахло мятой. – А дух-то какой! – Он вынырнул из клубов пара. – Сказали мне «мужики», дескать, трудно без бани, так я в лепешку разбился, малявы во все концы Урала разослал и бревна нашел какие надо! Врать не буду – баня моя удалась, где я только ни парился, а чтобы жар держался так долго, как здесь, не встречал! Да она лучшая за тысячи километров вокруг! Бля буду, не вру! – хвастался Мякиш. – Ведь не для себя старался, а для «мужиков». И без того тянуть срок в этих похабных местах не в радость, а тут хоть какая-никакая, а отдушина имеется.
Бирюк подумал, что Мякишу хотелось выглядеть добрым помещиком, пекущимся о благе крепостных крестьян.
На самом деле Мишка установил такой порядок: каждый зек должен был отчислять на общак десятую часть заработанных денег. Он обложил данью всех картежников, всех спорщиков и посягнул даже на деньги «мужиков», что в иных правильных зонах посчитали бы за полнейший беспредел. Но Мишка ссылался на решение регионального смотрящего, по чьей маляве собирались гроши. Однако ходили разговоры, что в центральную кассу от его колонии не поступило даже рубля, и Бирюк решил, что наступило самое время, чтобы напомнить ему об этом.
– Баня у тебя действительно крепкая, Мишка, – качнул головой Станислав. – А вот мне хотелось бы узнать, куда деваются башли, которые ты выколачиваешь из мужиков под предлогом общака.
Даже за густым паром было видно, как Мякиш нахмурился – на узком его лбу собрались мелкие складки, а под носом обозначились две глубокие морщины.
Братва приговаривала на смерть и за меньшие провинности. И если участь его уже решена, то, возможно, в предбанничке ссученного вора дожидаются два человечка, которые без особого шума затянут у него на шее длинное махровое полотенце.
– О чем ты говоришь. Бирюк? Все деньги я переправляю в общак, а если курьеры берут себе на дорогу, так это с них нужно и спрашивать. Если и можно меня в чем-то упрекнуть, так это в том, что я очень доверяю людям.
Но два дня назад Бирюк получил маляву, в которой были описаны «подвиги» курьеров регионального сходняка. Забрав «капусту», они ринулись в первый подвернувшийся ресторан и стали швыряться там деньжатами, как будто это были фантики от конфет. На ночь они приволокли в гостиницу с десяток шалав и устроили в своих номерах такой бардак, что подняли на ноги всю администрацию.
Загул курьеров не остался безнаказанным. Смотрящий региона велел изловить шальных «мужиков» и вытрясти из них правду. Расколоть их оказалось просто – курьеров достаточно было посадить на ночь в свежевырытую могилу и закопать по шею, чтобы они без утайки поведали не только о собственных подвигах, но и о хитростях самого Мякиша. И получилась весьма неприглядная картина: больше половины собранных денег Мишка каждый раз оставлял себе, хотя постоянно твердил о том, что часть общака уходит на подкуп администрации и на «дорогу».
– Твои слова мне напоминают байку о девке, что доверилась прохожему, да сама не заметила, как стала бабой. Не так уж ты наивен, как им хочешь показаться! – ехидно заметил Станислав.
– Бирюк, мне бы очень не хотелось, чтобы отсюда мы вышли врагами.
Мне трудно тягаться с твоим авторитетом, ты – смотрящий Ленинграда, знаменитый вор, но я хозяин в колонии, и мое слово – указ для всех… включая и тебя! – жестко отрезал Мякиш.
Он взял ковшик и снова плеснул воду на раскаленные голыши. Бирюк почувствовал, как кожу обожгло жаром, и ему потребовалось сделать над собой немалое усилие, чтобы не вскочить с раскаленных ступеней. Похоже, Мишка зазвал его в парную для того, чтобы убить жаром: можно было догадаться, с какими насмешками шестерки смотрящего колонии вытащат из баньки его голый труп.
– Я ценю твою выдержку. Мякиш. Вижу, что ты сторонник не только крепких бань, но еще и спокойных бесед, а поэтому давай расставим все точки над "и". Определимся со всеми вопросами, чтобы потом между нами было дальнейшее взаимопонимание. Первое, что хочу тебе сказать, – я не допущу того, чтобы эта зона из сучьей переродилась в еще более сучью. Второе, мне очень не нравится беспредел, который процветает на зоне.
– Что ты имеешь в виду, Бирюк?
– Очень многое, Мякиш. Первое, ты не должен обижать мужиков и на радость администрации вытягивать из них все жилы. Им и без того достается, – они вкалывают по три нормы, их давят «дубаки», а тут еще и ты наседаешь на них со своими шестерками.
– Бирюк…
– Это еще не все. Ты понапрасну обижаешь петухов. Да, это самая гнилая масть, не буду с тобой спорить о том, что дальше порога их пускать не следует и самое подходящее для них место – крышка параши. Но ты забываешь, что они тоже зеки и ты, как смотрящий, должен и о них тоже заботиться. Ты ведь отец для всех зеков! Не случайно смотрящего на зоне называют паханом. Пускай петухи не самые любимые твои сыновья, но слова утешения ты обязан найти и для них. Ты же, вместо того чтобы наводить порядок у себя на зоне, начал с того, что душишь целые масти!
– Бирюк, я уже вышел из того возраста, когда большие дяди грозили мне пальчиком и делали замечания. Я сам, как ты выразился, папаша, так что советы свои оставь при себе, а в свои дела я тебе вмешиваться не дам. А что касается петухов, то я им еще устрою петушиные бои, – расхохотался Мякиш и, вылив на себя таз холодной воды, произнес:
– Жарко здесь. Пойду. Видно, придется париться тебе в одиночестве. А напоследок хочу тебе сказать: я сюда послан сходняком, только сходняк вправе меня и разжаловать. – И, стараясь не поскользнуться на мокрых ступенях. Мякиш стал медленно спускаться вниз.
Во всю спину Мишки был наколот огромный пятиглавый собор, – некое тюремное пижонство, – и, остановив свой взгляд на звездчатых маковках, Бирюк негромко произнес:
– Мишка, ты забываешь о том, что сходняк тебя сюда послал сидельцем, а как ты тут паханом стал, еще надо проверить…
Мякиш резко обернулся. Рот его скривился в усмешке, обнажив золотую фиксу.
– Ты мне угрожаешь? Да здесь твое слово значит куда меньше, чем приказ какого-нибудь солдата-первогодка!
– Жаль, что мы не договорились с тобой. Мякиш. Ты мне не оставляешь выбора…
– Выбора, говоришь… Хочешь жить по понятиям? А может быть, зекам действительно тогда стоит выбрать нового смотрящего зоны? Блатных здесь предостаточно, как они решат, так и будет. Чего же ты молчишь? Или боишься, что зеки опять выберут меня?
Это был вызов, и Бирюк принял его.
– Тебе следовало бы знать. Мякиш, что я свое отбоялся еще при первом сроке. И теперь меня не испугают ни блатари, ни мусора. Ладно, так и быть, принимаю твое предложение. Но если ты проиграешь, обещаю тебе, что ты не будешь даже подпаханником.
Мякиш открыл дверь, и клубы распаренного воздуха вырвались наружу.
– Проиграю, сукой буду, если не уйду в мужики! – отрезал Мишка и громко крикнул:
– Эй, пидоры, ваш батянька вышел, идите одевайте меня!
Глава 40
Колонию около поселка Североуральск называли сучьей по преобладанию в ней «козлиного» элемента. «Козлы» жили в отдельном бараке, который был отгорожен от общежития блатарей высоким забором, на самом верху в два ряда была протянута колючая проволока. Мера эта была не лишняя – между блатными и «козлами» существовала давняя неприязнь, которая готова была перерасти в открытую войну. Локалка на ночь предусмотрительно запиралась, а вертухаи на сторожевых вышках пристально следили за малейшим передвижением по территории зоны и готовы были в любую секунду поднять тревогу. Они не доверяли никому: ни «козлам», которые ближе остальных стояли к администрации, ни блатным, которые в открытую презирали сучий режим.
Инструктированные начальством, они знали, что, несмотря на все противоречия и ненависть, которая разделяла блатных и «козлов», во имя общей цели – улучшения условий содержания – они могли объединиться против администрации и подпалить не только собственные бараки и промышленную зону, но и вышки вместе с охранниками. Можно только догадываться, какой смех у всего блатного мира вызвал бы поджаренный вертухаи.
Молодому поколению рассказывали легенду о том, как произошло «размораживание» колонии много лет назад: четыре тысячи зеков в один день объявили голодовку, протестуя против произвола администрации и ухудшений условия содержания: дрянная пища, бесконечные шмоны, проверки и зуботычины. Не помогали ни уговоры, ни угрозы; блатных заталкивали в изолятор, держали в карцере, но сопротивление только крепло. И тогда лагерная администрация отважилась на отчаянный шаг – решили ввести в зону армейскую роту.
Появление солдат с автоматами в руках вызвало неожиданный отпор. И вчерашние недруги – блатные и «козлы», спаянные общими интересами и ненавистью к милицейской форме, ожесточенно защищались: в ход пошли ножи, заточки, обломки мебели, камни. Солдаты, не ожидавшие такого яростного сопротивления, отступили, прихватив с собой с десяток раненых и троих убитых.
