Евгений Сухов - Оборотень
Вторая группа заключенных – люди Мякиша – по численности превосходила первую. Здесь костяк составляли люди, успевшие привыкнуть к власти, дарованной им Беспалым. Они умели гонять заключенных так же лихо, как это делал сам Тимофей Егорович со сворой псов, и дополнительная пачка папирос была для них куда важнее, чем интересы заключенных. В эту группировку входили бригадиры, активисты и те, кто хоть немного вкусил сладкий плод власти. В Мякише они интуитивно угадывали удобного для них пахана и прекрасно сознавали, что их собственное благополучие на зоне будет незыблемым до тех пор, пока смотрящим колонии будет он. В окружение Мякиша входили многочисленные шестерки.
Они представляли собой тип людей, которые всегда принимают сторону сильного.
Шестерки встречаются всюду: в тюрьме, в СИЗО, но особенно велико их число в колониях. По указке хозяина они готовы затравить любого зека, на кого он покажет пальцем. Приручить их просто – небольшая подачка мгновенно делает их послушными и достаточно произнести: «к ноге!» – как они мгновенно выполняют приказ. Эти людишки преданы хозяину, пока тот находится в силе, но достаточно ему потерять былую власть, как они не только начисто забудут о прежних привязанностям, но готовы будут вцепиться зубами в глотку прежнему покровителю.
Третью группу составляли «бандиты» – совершенно новая каста арестантов, которая не терпит над собой ничьей власти, будь то воля тюремной администрации или воровской закон. Даже упрятанные за колючую проволоку, они ходят в «отмороженных» и всегда готовы разделаться с обидчиками. «Бандиты» распознают друг друга издалека, очень тесно сходятся и даже по возвращении на волю устанавливают крепкие связи и создают целые сообщества.
…Воздух на зоне был наэлектризован. Над колонией нависли тучи.
Пахло грозой. Достаточно было одного резкого слова, чтобы грянул гром. Зеки тайком мастерили заточки, шептались о чем-то. И даже в сортир ходили стаями. А одиночки, не пожелавшие пристать ни к одной из групп, с опаской озирались по сторонам, понимая, что при большом разборе тихушникам тоже достанется. Даже лица самых больших оптимистов были озабоченны.
Бирюк помнил случай, когда на одной из сибирских зон поссорились два крепких блатаря. За штаны каждого из них держалась целая свора шестерок, которые готовы были умереть за своего пахана. В конфликт невольно был втянут весь лагерь. Зеков, которые не стали на сторону одного блатаря, подкарауливали и закалывали без шума. Сторонники другого блатаря делали то же самое. Заходить на территорию лагеря опасался даже караул: быки стаскивали трупы к воротам, а утром следующего дня молоденькие солдаты увозили их на тюремное кладбище. В это время из колонии была удалена вся администрация, и зеки сделались полноправными хозяевами. Сама зона была окружена войсками, боялись, что этот беспредел перекинется в соседние лагеря. Противостояние блатных продолжалось несколько недель. И только когда в очередной драке был зарезан один из лидеров, обстановка на зоне неожиданно нормализовалась, и новый пахан охотно принял от враждующей стороны заверения в полном ему подчинении. Это противостояние стоило тогда трех десятков трупов. Бирюк подумал, что сейчас ситуация может повториться. Смерти он уже давно не боялся, но ему было жаль мужиков, которые без оглядки, как заботливому отцу, доверяли ему свои жизни.
Трижды к Бирюку подходили блатари и предлагали порезать «козлов», но тот остужал их разгоряченные головы:
– Нет. Будем ждать. Надеюсь, что они одумаются. Резать зека – это все равно что руку на брата поднять.
Больше всех горячился Мулла. Старый зек не раз говорил, что Мякиш давно стоит у него поперек горла и он готов засадить его в сортир и мокнуть в очко его противную башку.
Бирюк, слушая проклятия Муллы в адрес пахана, только улыбался: имеющий едва ли не полувековой срок кипел и горячился как первоходок, едва ступивший на тюремный двор. Видно, лихим он был парнем во времена своей юности!
Расцвет его воровской карьеры пришелся на борьбу с «суками» – самое смутное время во всей истории советского уголовного мира. Бирюк был уверен: если дать волю Мулле, то он загонит весь лагерный актив в сруб и, не моргнув глазом, спалит его.
Хуже всего было то, что Мякиш сумел найти общий язык с бандитами, которых Бирюк раздражал своим строгим воровским уставом. Значительную часть в группировке Мякиша составляли смертники, проигравшие свою жизнь в карты. Их жизнь не стоила ни копейки, и в случае «войны» они обязаны будут идти в первой шеренге.
Бирюк со злостью подумал о том, что суки ни в грош не ставят человеческую жизнь и, хотя Мякиш числился в ворах, характером он напоминал суку и даже первейшую шлюху. Даже порядки в лагере у Беспалого были сучьи, и многие зеки бегали к «куму» с доносами на других. Все здесь было против воровских правил и действовал только сучий закон. Бирюку приходилось не раз наблюдать, как Мякиш заставлял петушиную масть мыть полы языками, а по утрам выстраивал запомоенных в шеренгу и обязывал проводить петушиную перекличку, которую он называл «предрассветной побудкой».
Официально Бирюк не был смотрящим на зоне и только иногда говорил Мякишу, что в его хозяйстве творится беспредел. Однако Мишка каждый раз протестовал и не хотел с ним соглашаться.
Бирюк вдруг понял, что становится другим. Каких-нибудь пять-шесть лет назад он распорядился бы тайком придушить непокорного авторитета. Такую операцию он называл хирургическим вмешательством: так удаляют злокачественную опухоль, которая может навредить всему организму. Но сейчас, следуя опыту законников старой школы, он больше склонялся к беседам, в которых пытался убедить собеседника в своей правоте весомыми доводами.
Противостояние – это всегда не только напрасные жертвы, но и серьезный удар по воровской идее. Свою задачу Бирюк видел не в том, чтобы укрощать непослушных, а в укреплении воровских традиций. И он в этом преуспел настолько, что даже отмороженные уважительно понижали голос, разговаривая с именитым законником.
У Бирюка хватило бы авторитета превратить быков Мякиша в жалких дворняжек. При особом старании он мог бы даже Мишку затолкать под нары, подведя его под крупный косяк, как это делали иные блатные, расправляясь со строптивыми зеками. Но он обязан был выбирать только тот путь, чтобы впоследствии ни один блатной не смог упрекнуть его в недозволенных действиях.
Поразмыслив, Бирюк решил вызвать Мякиша на откровенный разговор. А почему бы в принципе не поболтать двум ворам, глядишь, до чего-нибудь и докумекались бы…
Мякиш предложил встретиться в бане – тихом, уютном домике. Выложена банька была из огромных сосновых бревен, которые с успехом подошли бы для постройки океанской шхуны. Баня была главной гордостью Мякиша, она свидетельствовала о том, что смотрящий может не только гонять по локалке запомоенных «петухов», но и печься о братве, об их удобстве. А слава об этой бане разошлась так далеко, что париться туда приезжало даже обкомовское начальство.
Мякиш любил баню и проводил на ее жарких полках немало часов, твердо веря в то, что вместе с потом из его пор выходят и прошлые грехи.
Возможно, поэтому, вопреки воровской традиции, он не носил на шее креста, ни разу не исповедался, а в своей каморке вместо икон развесил на стенах голых баб.
Подпаханники Мякиша и Бирюка мирно толковали у порога бани, пока законные, закрывшись в парилке, помахивали над распаренными телами пахучими дубовыми вениками.
Жар был крепок, и Бирюк чувствовал себя так, как если бы он забрался в топку паровоза. Он не был большим любителем бани, но сейчас решил не отставать от Мякиша и залез под самый потолок, где воздух был настолько раскален, что невозможно было дышать. Мякиш, привыкший к пару этой бани, с усмешкой поглядывал на Бирюка, дожидаясь, когда тот спустится пониже, но Станислав знал, что скорее сварится на горячих полках, чем даст повод Мишке позлословить. Кроме того, он считал, что большие поражения всегда начинаются с маленьких потерь. Бирюк же непременно хотел выиграть эту битву.
– Хорошая у меня баня! – не без гордости произнес Мякиш и плеснул ковш воды на аккуратно уложенные голыши. Камни протестующе зашипели, а в воздухе запахло мятой. – А дух-то какой! – Он вынырнул из клубов пара. – Сказали мне «мужики», дескать, трудно без бани, так я в лепешку разбился, малявы во все концы Урала разослал и бревна нашел какие надо! Врать не буду – баня моя удалась, где я только ни парился, а чтобы жар держался так долго, как здесь, не встречал! Да она лучшая за тысячи километров вокруг! Бля буду, не вру! – хвастался Мякиш. – Ведь не для себя старался, а для «мужиков». И без того тянуть срок в этих похабных местах не в радость, а тут хоть какая-никакая, а отдушина имеется.
Бирюк подумал, что Мякишу хотелось выглядеть добрым помещиком, пекущимся о благе крепостных крестьян.
