Андрей Воронин - Фаянсовый череп
«Стоп, – сказал себе Филатов. – Стоп-стоп-стоп! Не гони, приятель, не беги впереди паровоза. Теоретик из тебя сам знаешь какой. Особенно когда время поджимает. Нафантазировать разных ужасов может любой дурак, а вот как, интересно, ты будешь выглядеть, когда вынесешь свои фантазии на суд общественности? Дураком ты будешь выглядеть скорее всего. Истеричным дураком, насмотревшимся телевизора и принявшим все, о чем там лопочут, за чистую монету. Общественность будет по полу кататься, задыхаясь от смеха…»
"Хорошо, – сказал он себе. – Бог с ней, с общественностью, забудем о ней. Можно также на время забыть о моих теориях. В конце концов, наилучшим доказательством моей правоты послужил бы труп Светлова, а мне что-то совсем не хочется, чтобы моя правота была доказана подобным образом. Я ведь действительно не теоретик, а грубый практик. Ну-с, а что я могу сделать в данной ситуации именно как практик?
Например, поехать к Мирону, поломать немного мебели, набить ему морду и попытаться убедить его в том, что он поступает непорядочно. Так ведь он и сам об этом прекрасно знает, и вряд ли мои аргументы перевесят ту сумму, которую Мирону заплатили за всю эту историю.., если, конечно, я прав и какая-то история была. И потом, Мирон – бывший боксер-тяжеловес, а у меня – чертово порезанное плечо. Так что еще неизвестно, кто кому набьет морду. Нет, это не выход. Ну а если по-другому? Мирону нужно что? Мирону нужно, чтобы никто не знал, где Светлов, а тот, кто знает – в данном случае это я, – помалкивал в тряпочку. А Светлову на озере скучно, и дрова колоть нечем. Рубить, колоть и резать… А вилки и ложки – слабоватое оружие против тех, кто придет в домик на озере, чтобы довести дело до конца. Вот так-то. А теперь предположим, что Светлов оттуда тихо исчезает и поселяется.., где? Да хотя бы прямо вот тут, в этой самой квартире, на диванчике. Что от этого меняется? Да ничего! Никто по-прежнему не знает, куда он подевался, я по-прежнему изображаю из себя глухонемого, и не надо никуда бежать, ломать мебель, бить морды и выставлять себя на посмешище. А если кому-то и вправду интересно выпустить из Димочки кишки, то узнать, где он прячется, можно будет только через меня. И уж тогда-то я точно что-нибудь сломаю!"
«Ну и как тебе это? – мысленно обратился он к своему отражению в зеркале. – Довольно изящно. Только надо пошевеливать задницей, пока кто-нибудь меня не обскакал.»
Выйдя из ванной, он ненадолго остановился возле телефонного аппарата, думая, не позвонить ли для начала Мирону, но потом махнул рукой. “В самом деле, – подумал он, – что я ему скажу? И главное, что он мне ответит? Он в любом случае скажет, что я свихнулся. Если он ничего не знает (что маловероятно), то он решит, что у меня не все дома. А если он действительно в этом замешан, то обозвать меня идиотом и поднять на смех ему сам Бог велел. Так что нечего ему звонить, нечего."
Один из двух существовавших в природе ключей от редакционной “каравеллы” висел у Юрия на том же кольце, что и ключи от квартиры. Машина, если на ней никто не колесил по Москве, должна была стоять на стоянке в трех кварталах от редакции. “Бедный драндулет, – подумал Юрий, натягивая кроссовки. – Ночью на той дороге ему достанется даже сильнее, чем днем. Ничего. Машина – не человек, ее починить легко. А счет – Мирону, пусть платит. Похоже, скоро ему за многое придется платить."
Глава 14
Сказать, что, готовясь покинуть Москву, Вадим Севрук был совершенно спокоен, значило бы покривить душой. В подобной ситуации спокойным мог оставаться разве что покойник или клинический дебил, – дебил в самом прямом, медицинском смысле слова. Вадим Севрук дебилом не был. Не был он и покойником, по крайней мере пока, и собирался сделать все, чтобы такое положение вещей сохранилось как можно дольше.
Разумеется, он был испуган, крайне раздосадован и, прямо скажем, чертовски зол на своего дядюшку, который оказался намного хитрее, чем можно было предположить. Старый боров провел его как мальчишку, отдав с пустыми карманами на растерзание прокуратуре, прессе и вообще всем, кому не лень поупражняться в затаптывании человека в грязь. Но при всех своих недостатках Вадим Александрович Севрук был неглуп и отлично знал, что, пока человек жив, его судьба остается в его собственных руках. Все на свете поправимо, кроме смерти. Бизнес – это азартная игра без правил, в которой нужно уметь проигрывать, но всегда остается шанс отыграться.
Помимо всего прочего, ситуация, в которой оказался Вадим Севрук, была для него не нова. Однажды ему уже пришлось бежать через всю страну, спасая даже не деньги, а собственную шкуру. Тогда все обошлось более или менее благополучно, и теперь, когда речь шла о сумме, многократно превышавшей все, о чем он когда-либо мечтал, Вадим Севрук собирался превзойти самого себя в стремлении выжить и вернуть деньги.
Поэтому, закончив телефонный разговор с Караваевым, он не стал бушевать, ломать мебель и кричать на секретаршу. Спускать пар подобным образом можно было, когда речь шла о мелких неприятностях, но теперь на кону стояла его собственная жизнь, и Вадим Севрук не собирался терять время.
Очень спокойно он открыл сейф и выгреб оттуда всю наличность – что-то около ста тысяч долларов и примерно половину этой суммы рублями. Небрежно свалив деньги в плоский пластмассовый кейс, он защелкнул кодовые замки, закурил и ленивой походочкой человека, которому совершенно некуда спешить, покинул кабинет, чтобы больше никогда туда не вернуться.
Дрессированная сучка в приемной лишь молча кивнула в ответ на его небрежное: “Я на объект, вернусь после обеда”. Шагая по длинному коридору с лепным потолком в сторону лифта, Севрук так вошел в роль, что чуть было не начал насвистывать, но вовремя спохватился.
Джип стоял на стоянке перед зданием – огромный, черный, пупырчатый от осевших на полированном металле мелких капель дождя. Из-за них лобовое стекло казалось матовым, как плафон люстры или окошко в сортире. Где-то далеко громыхнул гром. Севрук подумал, что мокрый асфальт ему сейчас абсолютно ни к чему, но, с другой стороны, дождь в дорогу – хорошая примета.
Он сел в машину, завел двигатель и включил “дворники”. Под их мерный шорох и постукивание Вадим вывел машину со стоянки и притормозил, решая, куда податься.
Здоровенный, вызывающе черный японский джип умнее всего было бы бросить и уехать из города на первом же подвернувшемся под руку поезде. В течение нескольких секунд Севрук обдумывал эту идею и решил, что расстаться с машиной никогда не поздно. До времени, указанного в полученной с утренней почтой повестке, у него оставалось еще почти двое суток, в течение которых у милиции не возникнет к нему никаких вопросов. На хорошей машине за двое суток можно уехать в места, где ему ничто не будет угрожать. И потом, купленный за двадцать пять тысяч джип можно было по-быстрому толкнуть перекупщикам тысяч за десять-двенадцать – уж кто-кто, а Вадим Севрук в таких вещах разбирался получше многих. А десять штукарей на дороге не валяются. Попробуй заработай такие бабки! Нет, бросать машину рано, тем более что в данный момент никакой непосредственной угрозы жизни не было.
Сидя в мерно вибрирующей машине и задумчиво барабаня пальцами по обтянутому мягкой резиной рулю, Вадим Севрук вдруг ухмыльнулся. Казалось бы, ничего веселого в его жизни в данный момент не происходило, да и перспективы на ближайшее время были, мягко выражаясь, так себе. И тем не менее он уже давно не ощущал себя таким молодым, полным энергии, веселым и бесшабашным, как в эту минуту. У него было почти два дня форы, деньги – все, что удалось унести в клюве, – лежали на соседнем сиденье в плоском пластиковом кейсе, а впереди – полная приключений, совершенно свободная жизнь под новым именем, с новыми документами и новой биографией. Денег было не так уж мало; отправляясь в Москву из Владивостока, он и мечтать не мог о такой сумме. Его тогдашний долг, за который Вадима мечтали закопать кореша, составлял едва ли пятую часть той суммы, которая сейчас была при нем. Смешно, ей-богу! Он тогда драпал без памяти, потратив на железнодорожный билет последние оставшиеся после похорон матери гроши. Теперь у него была отличная машина и добрых полторы сотни тысяч баксов – мало, что ли? Кому мало, пусть пойдет и заработает хотя бы столько…
У Вадима было сильнейшее искушение рвануть прочь из этого чокнутого города прямо сейчас, в чем был. Ха, в чем был… Японский джип девяносто девятого года выпуска – совсем не ерунда, если разобраться. Да плюс к тому золотишко – то, что на пальцах и на шее. Его, даже по самым скромным подсчетам, наберется штуки на три – три с половиной.
Зеленью, разумеется…
Но дома оставалось еще кое-что. Потом ведь не вернешься, не заберешь. Конечно, возиться с бытовой электроникой, со всякими там телевизорами, микроволновками, лазерными проигрывателями и пылесосами было бы несолидно, да Вадим и не собирался этого делать. Но в тайнике за унитазом у него хранилось около восьми тысяч долларов, немного немецких марок и английских фунтов – запас на черный день. Там же лежал пистолет – не “беретта”, конечно, не “магнум” и не кольт, а вполне исправный, безотказный и весьма смертоносный отечественный “ТТ”. В сложившейся ситуации Вадим Севрук считал нелишним иметь при себе что-нибудь в этом роде – исключительно для самозащиты, разумеется. Марать руки, самолично вышибая из дядюшки Владика мозги, он не собирался. В конце концов, для этого есть Караваев – дядюшкин любимец Максик, или Сушеный Макс, как зовут его некоторые подчиненные. А вот когда дело будет сделано и денежки снова окажутся в пределах досягаемости, тогда,.. Что ж, тогда Сушеного Макса можно будет немножечко замочить. Ему это не помешает, и плакать о нем никто не станет.
