Елена Крюкова - Аргентинское танго

Иван, играя, повалил меня на отельную кровать и выдохнул мне в ухо: «А знаешь, кроме шуток, кто мне звонил сегодня?.. Твоя капустная гусеница… Надя!.. Я оставил ей номер своего телефона на всякий случай. Ты же свой отключила, Машка! А зачем? Поклонники измучили, надоедают?.. Так я ж не ревнивый…» Странная кривая улыбка застыла на его красивых губах. Я вздрогнула. Надя? Зачем звонила Надя? Что-нибудь случилось в Москве? «Да нет, ничего особенного. — Иван потрепал меня по щеке. — Не бери в голову. Просто, мне кажется, эта твоя гримерша в меня как кошка влюблена».

Я видел ее сегодня во сне.

Она и Иван, ее партнер, сын этой сволочи Метелицы, в моем сне стояли на летном поле, в аэропорту, и садились в самолет. Уже к самолету подвезли трап, и пассажиры поднимались по ступеням, по резиновому ковру, и стюардессы стояли в дверях, проверяя билеты, и я так ясно видел этих двоих — этого хлыща, красавца Ивана Метелицу, мнящего себя суперзвездой, и эту наглую испанскую ведьму, эту танцующую дрянь, посмевшую… А что она посмела, впрочем? Она посмела всего лишь дать мне пощечину. Она унизила меня. Она совершила надо мной казнь — хуже настоящей казни. Она смогла это сделать! Никто не смог!

Я видел во сне — они садились в самолет. И я хохотал про себя, злорадно, я знал — самолет должен разбиться, он обязательно должен разбиться. Он грохнется, этот красавец самолет, потому что я приказал подложить в него взрывчатку. И мина взорвется тогда, когда самолет будет лететь над океаном. И они оба утонут. Нет, позже! Он взорвется над городом. Над аэропортом. Над посадочной полосой. И самолет упадет на серый бетон, и развалится надвое, и у него отвалится хвост, и в салонах будут гореть и кричать люди, и они, эти двое, они тоже сгорят. Ее волосы! Его руки! Их поглотит пожар. И их глаза лопнут и вытекут. Жаль, я этого во сне не увижу.

Она не моя. Она не стала моей. Она только раз была моя — там, на полу моей гостиной. Она отвергла меня. Она любит другого. Она наставляет Ивану рога. Если бы она была моей женой и изменила мне — я убил бы ее. Зачем медлить? Она отвергла меня — я уничтожу ее. Ах, жаль, Метелица-старший сгинул! Иначе я заказал бы ему — ее. Возлюбленному — возлюбленную. Ах, какая дивная мелодрама! Во сне не приснится!

Во сне я видел их обоих, Ивана и Марию. А вот Кима не видел. Ким был по ту сторону сна. Ушел во тьму. Такие киллеры, как Ким, на дороге не валяются. Если он задумает отомстить мне — он выстрелит метко, особенно, если добудет хорошую винтовку с оптическим прицелом и подстережет меня где-нибудь на верхнем этаже. Выстрел из окна в собственного шефа… в бывшего шефа. Ах, как романтично! Его пуля разнесет мне голову вдребезги. У моего киллера никогда не бывало промашек.

Но Метелица не сделает этого. Метелица по-дурацки благороден. Он выше этого, так он думает. Неподкупный. Он не будет убивать из мести. Хорош неподкупный. Я ему по десять штук «зеленых» за убийство платил. Ну, ведь не каждый день он выезжал на работу. Отдыхал месяцами. Нет, нет, все-таки я его плотно загружал. Горячее времечко было.

Сон, чем ты закончился? А ничем. Они сели в самолет, и самолет взлетел. И, когда он взлетел и уже прочерчивал, прорезал темное ночное небо огненной полосой, я до крови закусил во сне губу — и проснулся.

И сказал себе: нет, Арк, ты должен их обоих найти и поставить все на место.

Ее — уничтожить.

Его — тоже.

Ее — страшно. Чтобы сполна вкусила ужас униженья.

Его — милостиво. Он все-таки был мой работник. И много сделал для меня. Пусть он разобьется во взорванном мною самолете.

А Ивана пощажу. Иван не сделал мне ничего плохого. Иван отличный танцовщик. Пусть живет и танцует дальше. Он забудет ее. Столько красивых девушек на свете.

Ишь ты, какое солнышко! Зимнее солнце, золотым гвоздем стоит в густо-синем небе. Москва вся горит и вспыхивает, как глазурь на прянике. Машины заносит на обледенелых дорогах. Вчера мне мой приятель позвонил, шишка в министерстве, голосок дрожит-трясется: «Лолочка, душечка, вы мне все правильно нагадали, спасибо вам не знаю какое, вы ведь как в воду глядели, махаончик мой, я чуть на машине в стену храма Божьего не врезался, так меня протащило, — гололед!..» Я засмеялась в трубку: верь мне, голубчик, верь! Карты все правильно говорят! Особенно если на них посидеть, попочкой их погреть, чтобы они еще тепленькими разбросились…

Что-то Мара давно не звонит. Ну, да Мара — известная гастролерша. Небось, все по своим Америкам да по своим Индиям мотается. Жизнь в самолете, как не надоест? Фигаро здесь, Фигаро там… А что, если на Мару погадать?.. Картишки-то сейчас все мне про нее и откроют.

Села я не на стул, не на диван — на пол, на персидский ковер. Колоду новую открыла. Посидела на колоде, уж это как водится. Телом своим карты погрела. А то неправду скажут. Тасовала долго, пришептывала над ними: всю правду, карты, скажите, дайте верный ответ, в свидетели Бога Живаго призываю, Бога-отца Адонаи, Императрицу Тарокк и Белую Тару, женское воплощение великого Будды! Все боги, сюда, на помощь мне! И Ты, Божья Мать, не таись, головку-то с иконки склони ко мне, видишь, руки мои умелые снуют, карты по ковру разбрасывают… Марочка, Мара, где же ты, девочка моя, что так надолго запропастилась, своей Лолочке не звонишь, не приезжаешь…

Так. Червонная дама. Это ты, Мара. Твоя стать. Под сердце тебе карту положим… На сердце… Сюда отбросить — три, к тебе — одну… Отбросить — три, к тебе — еще одну… В головах положить… В ногах разложить… Слева… Справа…

Ах, вот ты о чем думаешь, Марочка дорогая!.. В головах-то у тебя сплошные удары! Так и мыслишь о том, что на тебя кто-то черный из-за угла нападет, больше ни о чем не думаешь, бедняжечка моя!..

А в ногах-то у тебя этот, молоденький твой, плясунчик, валяется… И ножками ты его попираешь… Этого, Ваньку своего… Однако не бросаешь, все танцуешь с ним, все танцуешь, потому что он для танца тебе нужен…

Так, так… На сердце у тебя… Откроем, ну-ка… Вот что у тебя на сердце, деточка!.. Вот что… Ревность у тебя на сердце, ревность… Да не твоя, крошечка моя, а змеи подколодной, что тебя, тебя ревнует… Тебя извести хочет… Черная дама, дама пик… Что она хочет приготовить тебе на закуску?.. Пулю?.. Веревку?.. Яд?.. Вот вино выпало, пьяная, винная карта… Может, в вино, сладкое, вкусное, она, ревнивица, тебе яд подмешает?!.. Да кто ж сейчас ядом-то пользуется, чтобы убить… Старинный способ это, ретро… Если у дамы денежки водятся — пачкаться не будет, киллера закажет… Наподобие этого, твоего, старого ловеласа, Метелицы…

Ну, раз-два-взяли… Перевернем… Ты, синий попугай с красной макушкой, что орешь, каркаешь хрипло, щелкаешь клювом-крючком?!.. Не гавкай, птица… «Жрр-р-рать!.. Жр-р-р-рать!.. Гор-р-р-рячо!.. Гор-р-рячо!..» Жрать хочешь, мясца дать?.. Хищник ты мой… Даже птица говорящая — и то хищник… Что ж о людях-то толковать… Под сердцем у тебя… Под сердцем…

Ты все о ребенке мне пела. Скажи да скажи, Лолочка драгоценная, когда я рожу! Когда забеременею!.. И кто у меня будет — девочка или мальчик!..

У тебя под сердцем — не твой ребенок.

У тебя под сердцем — он. Вот он, твой старик, Мара! Вот — дурацкая, роковая страсть твоя! Я ж говорила — выкинь, выкинь его из головы! Наемный убийца, сколько людей перестрелял… и ты, такая изящная, такая светлая, влюбилась — в такого!..

Господи, попугай, не каркай! Дай сосредоточиться… Так, разложу сейчас последний веер… Что было, что есть, что будет… Для дома, для сердца… И — чем сердце успокоится… Карты, карты, умоляю, не соврите, на всю правду гадаю, на всю кровь вас кидаю!..

Что было?.. А все было. Пальба была большая. Народу много полегло. Одни выстрелы, одни смерти и слезы, пиковые черные слезыньки. Что есть?.. Дороги есть тебе, Мара. Одни дороги. Дороги по земле; дороги по морю; опасные, быстрые дороги по воздуху. Да не ты ли мне сама говорила, что самолетов боишься?! Что будет… Ах, что же с тобою будет, красавица… Попугай, сволочь, да заткнешься ли ты наконец… Будет — праздник! Праздник сплошной выпадает, Марочка, карнавал! Пляши — не хочу! Гляди, и накрытые столы, и яства, и вина залейся, и павлины цветные хвосты распускают, и золотые райские птички на твоих плечах поют! Откуда карнавал-то?.. ума не приложу…

Для дома… Марочка, а что ж для дома-то тебе выпало? А нету у тебя дома. Нет, выходит так! Что с квартиркой-то с твоей на Якиманке станет?! А-а-ах… Карта — огонь… Пожар… Фу-у-у, ну и ну… Чьими же это ручонками?.. Сама, что ли, сигарету бросишь?.. Или кто из гостей обронит спичку, зажигалку, окурок?.. Или… кто со зла… нарочно… А для сердца… Для сердца…

Для сердца — вот она, любовь этого. Твоего крестового старого короля. Вот она, крестовая девятка, тут как тут. Не смоешь ничем. Не отлепишь. Зря стараешься. Впечатался в тебя этот убийца-старик этой черной крестовой девяткой. И эта любовь — не от добра, Мара, не от Бога. Убьет он тебя этой своей любовью. Потому что у него, кроме его безумной любви, ничего больше в целом свете нет. Я водила по нему руками. Его жизнь с его тела считывала. Он мужик будь здоров, все у него стоит, как у молодого. И сломался он на тебе, Мара, сломался!