Стивен Хантер - Жарким кровавым летом
— Я не собираюсь ехать в те места. Я один. Это не облава и не ночная проверка. Я офицер полиции.
Эрл вынул из кармана бумажник и показал свой значок и удостоверение личности, украшенное отчетливым оттиском печати штата Арканзас.
— Я не могу помочь вам, сэр. Вы белый человек, а я негр. Это пропасть, через которую не переступить. Здесь живут люди, которые могут причинить моей семье большой вред, если узнают, что я оказывал медицинскую помощь белому человеку. Такие здесь обычаи.
— Я думаю, что я не совсем такой, как большинство остальных. Док, мне нужна помощь. У меня под кожей сидят несколько дробинок, от которых мне чертовски больно и ужасно хочется выпить, а если я снова начну пить, то потеряю все. У меня есть наличные деньги, так что не придется делать никаких записей. Никто меня не видел. Когда вы закончите, я потихоньку уйду. Я прошу вас о большом одолжении. Если бы я мог обойтись без помощи, то не стал бы уговаривать вас.
— Вы говорите, что вы не преступник?
— Нет, сэр, не преступник.
— Вы вооружены?
— Да. Я запру оружие в багажнике автомобиля.
— Тогда идите и заприте. Но вы не сможете остаться здесь после того, как я удалю дробь.
— Об этом и речи не идет.
— В таком случае убирайте оружие и входите.
Эрл положил кобуру с пистолетом в багажник и быстро проскользнул в дверь. Врач провел его в бедно обставленный, но очень чистый смотровой кабинет. Эрл снял рубашку и сел в гинекологическое кресло, снабженное какими-то стременами. Он бросил на них лишь один взгляд и поспешно отвел глаза.
— По-моему, их должно быть всего шесть, — сказал он. — Та, что в руке, почему-то беспокоит просто нестерпимо.
Врач, сухопарый негр средних лет с желтоватой кожей и отливавшими рыжиной волосами, задержал взгляд на многочисленных шрамах, покрывавших торс непрошеного пациента.
— Война?
— Да, сэр. Тихий океан.
— Как я понимаю, вы знаете, что такое боль, и можно не опасаться шока. Вам будет больно. У меня здесь нет анестезирующих средств.
— Хорошо. Не имеет значения. Я могу выдержать все, что угодно, если получу твердое обещание, что на той стороне будет лучше.
Доктор тщательно вымыл руки, извлек из стерилизатора длинный заостренный зонд и принялся за дело. Первые три дробинки вышли достаточно легко, хотя не без боли. Врач продезинфицировал каждую рану спиртом, что должно было вызвать у пациента еще более резкую боль, чем при зондировании. Затем ранки были прикрыты кусочками бинта и заклеены пластырем. Четвертая и пятая дробинки сидели глубже, и процедуры с ними оказались еще более болезненными. Но последняя, в руке, была прямо-таки пакостной. Она никак не желала выходить, и даже казалось, что чем усерднее врач пытался подцепить ее, тем глубже она зарывалась в мышцу. Но Эрл не шевелился и даже не стонал; он закрыл глаза, попытался отстраниться от испытываемой боли и думал о других местах и лучших временах; он так стиснул зубы, словно хотел раскрошить их в порошок. Но вот наконец-то он услышал негромкое звяканье, с которым последняя дробинка упала в эмалированный лоток.
— Вы не из здешних мест, — констатировал врач. — Ни один белый человек не позволил бы черному причинить ему такую боль, не обозвав его ниггером хотя бы десять раз.
— Забавно, мне это и в голову не приходило. Я вырос в округе Полк.
— Нет, я сказал бы, что вы выросли на островах Тихого океана и стали больше чем просто человеческим существом. Вы стали человеком.
— Ничего не могу сказать на этот счет, сэр.
— Я не стану спрашивать вас, как вы получили эти раны. Сомневаюсь, что это был несчастный случай на охоте. Сейчас не сезон стрелять птицу. К тому же я слышал разговоры о большом сражении в Хот-Спрингсе, но я уверен, что вы не из Грамли. Тем более у вас значок служителя закона, поэтому я предполагаю, что вы хороший человек. Должен заметить, что вам повезло: дробь номер семь может причинить куда более серьезные повреждения.
— Мне всю жизнь везло. Сколько я вам должен?
— Ничего. Это не проблема. Продолжайте принимать аспирин, а послезавтра посетите другого врача. Возможно, он пропишет пенициллин, чтобы не было опасности заражения. А сейчас вы должны идти.
— Сэр, вот сто долларов. Я думаю, что вы не так уж много получаете от тех бедных женщин, которые к вам приходят, если вообще что-нибудь получаете. Могу точно сказать, что вы не из богатых врачей. Так что берите эту сотню, и пусть она будет за них.
— Это большие деньги.
— И достались не так уж легко, поверьте, но я хочу, чтобы вы их взяли.
Он вложил деньги в левую ладонь доктора Петерсона, пожал ему правую руку, оделся и вышел в темноту через черный ход, как и попал сюда.
* * *— Ну, чем мы не пара? — сказал он со смехом. — Ты раздутая, как бочка, а я весь в дырках.
— Эрл, — ответила Джун, — это совершенно не смешно.
— Да, мэм. Я вообще-то тоже так считаю.
Получив отповедь, он отхлебнул кока-колы и откусил большой кусок хот-дога. Раны, скрытые рубашкой, все еще побаливали, особенно рука, в которой доктор ковырялся с такой старательностью. Они сидели в парке Форт-Смита за столом для пикников, откуда открывался вид на реку Арканзас. Луговой берег полого уходил вниз, туда, где на берегу росли высокие сосны. Там, бешено крутясь в водоворотах, мчалась вздувшаяся черная вода; должно быть, выше, на севере, прошел сильный ливень.
А здесь не было никаких штормов. Стоял жаркий солнечный воскресный день августа, год спустя после того, как на японцев сбросили две большие новые штуки, и люди развлекались в тени старого здания суда, прославившегося в прошлом столетии многочисленными публичными казнями через повешение. Взрослые водили младенцев, неумело переставлявших ножки в хитроумных ходунках; молодые солдаты из Кемп-Шаффе прогуливались с местными красотками. Даже негры чувствовали себя почти непринужденно. Это был день Великой бомбежки, празднуемый в стиле Форт-Смита; в сияющем воздухе и в зелени сосен сверкали еще более яркие световые пятна, и вокруг если не резвились мартышки на цепочках, то не было недостатка в спаниелях на поводках. Все ели мороженое, в основном эскимо на палочке, или хот-доги и думали о будущем, и ничьи взоры не обращались надолго к юго-западу, поскольку в том секторе располагалось недавно расширенное кладбище ветеранов, бесконечные ряды холмиков и белых колонок, которые были установлены так недавно, что еще продолжали ярко сверкать на солнце. Помимо прочих здесь покоился один из признанных штатом героев, Уильям О. Дарби, молодой командир рейнджеров, прошедший через тяжелейшие бои с немцами в Италии и убитый в конце весны 1945 года крохотным кусочком металла — осколком артиллерийского снаряда, когда он стоял на холме и наблюдал за ходом одного из последних боев войны в Европе. Эрлу совершенно не хотелось посещать это место.
— Ты участвовал в тех делах, о которых шумели все газеты.
Это был не вопрос, а утверждение.
— Да, я был там.
— И именно поэтому у тебя все тело перевязано.
— Просто зацепило парой дробинок, только и всего. Это сущие пустяки. Я, когда бреюсь по утрам, почти каждый раз режусь сильнее.
— Эрл, пишут, что это была самая ожесточенная перестрелка в истории штата. Четырнадцать человек погибли.
— Одиннадцать из них были очень плохими парнями по фамилии Грамли, это такая низкая форма жизни, что ее исчезновение не наносит миру никакого ущерба. И им вовсе не обязательно было умирать. Они могли сдаться закону — проще вообще ничего не придумаешь.
— Это было не в их характере.
— Да, мэм, полагаю, именно так оно и было.
Он смотрел на жену. Черты ее лица заметно расплылись, плечи, ноги и руки пополнели. И все же, и все же... Чудесная женщина, ангел, золотоволосая, прекрасно воспитанная — самая лучшая во всей Америке. Она лизала свое эскимо с особым, присущим ей одной изяществом. Она была единственным человеком на планете, который мог есть мороженое в такой знойный день и не уронить ни капли.
Под ее грудями сидел ребенок, которому, похоже, не терпелось войти в этот мир, настолько сильно и часто он толкался в животе матери. Джун носила широкую красную блузу, чтобы спрятать живот, но эта хитрость совершенно не помогала: ее чрево, хранящее младенца, вызывающе выдавалось вперед.
— Я так боюсь, Эрл, что ты можешь погибнуть ни за что и я останусь одна с этим ребенком, — сказала она, доев последнюю крошку мороженого.
— Если это случится, ты получишь кругленькую сумму денег по страховке от штата. Это будет для вас обоих отличным началом новой жизни. Возможно, ты встретишься с человеком получше меня. А денег будет куда больше, чем то, что получила мать, когда моего старика завалили в кустах в сорок втором. Ей дали золотые часы и сто долларов на оплату похорон, она стала пить и за год вогнала себя в гроб. Я знаю, что ты поступишь куда разумнее.
