Александр Золотько - Рождество по-новорусски
Шмель и Гринчук честно разделили свое внимание между четверкой охранников. Два и два. Паре, доставшейся Гринчуку, даже удалось достичь некоторых успехов. Один из пушечных ударов пришелся в солнечное сплетение подполковника и заставил его согнуться. Последний оставшийся к тому моменту на ногах охранник, метнулся добивать, но напоролся сначала на удар Шмеля, а потом и на удар оправившегося Гринчука.
– Четыре – ноль, – сказал Шмель.
Гринчук прошипел что-то невнятно, держась за живот.
– Хорошо, – кивнул Шмель, – три с половиной на половину.
Открылась дверь кабинета, и в нее выглянул Саня Скок. И влетел назад в кабинет, опрокинув стул.
– Четыре с половиной, – сказал Гринчук. – На половину.
Саня застонал и попытался встать.
– Лежи, болезный, – посоветовал Гринчук, входя в кабинет.
Саня послушно лег.
– Знакомься, Нина, это Игорь Иванович Шмель, – представил Гринчук.
Шмель коротко кивнул, поднял опрокинутый стул и сел на него.
Нина молчала, глядя неподвижно прямо перед собой.
– Что здесь делает этот козел? – спросил Гринчук.
– Он объясняет мне, что теперь «Кентавр» под его крышей, и что мент по кличке Зеленый может прыгать на красной палочке, – ровным голосом произнесла Нина.
Скок закрыл глаза.
– Это правда? – спросил Гринчук.
Саня смог выдавить из себя только стон.
– Гиря, значит, моего разговора не понял, – разочаровано протянул Гринчук.
– Понял он все, – сказала Нина. – Он отдал территорию Сане. И тот пришел ко мне не как шестерка Гири, а как новый хозяин.
– Во-от оно что… – протянул Гринчук. – кадры растут… Знаешь что, кадр, ползи отсюда, пока я не рассердился окончательно. Забери своих орлов из клуба и тех, что сидят в тачке. И если ты еще раз сюда появишься…
Саня выполнил указания буквально, змеей выскользнув из кабинета.
– Чмо недоделанное, – сказал Гринчук.
– А ты? – спросила Нина неожиданно.
– Что?
– А ты – доделанное? – спросила Нина. – Ты сам понимаешь, что со мной сделал, Гринчук?
Нина продолжала говорить безжизненным голосом, не отводя взгляда от какой-то точки, расположенной далеко-далеко, за многие километры отсюда.
– Ты наехал на Гирю. Я тебя просила? Я просила тебя, чтобы ты мне помог, а ты сделал все еще хуже. Ты выгнал этого урода, но он не исчезнет. Ему нужны бабки, и он их добудет. Это Гиря мог позволить себе подождать, а у Сани Скока такой возможности нет. Он становится хозяином, и все должны понять, что он шутить не будет.
– Я с ним…
– Что ты с ним? – спросила Нина. – Разберешься? Ты его замочишь, Зеленый? Вот тогда он точно не полезет. А так… Он мне все понятно обрисовал – еще пару ремонтов, и деньги закончатся. И я продам клуб. Или даже просто отдам. Это Гиря по старой памяти собирался играть в благородство, а этот просто заберет, за полтора доллара. И ты ничего ему не сделаешь… Или, все-таки, убьешь?
Нина, наконец, посмотрела на Гринчука.
– Что ты сделаешь, Юра?
Гринчук не ответил.
– А ты ничего не сделаешь. Рожу ему бить бесполезно, а на большее у тебя крутизны не хватит. И у твоих подчиненных – тоже. Вы все контуженные, – выкрикнула внезапно Нина. – Все. Мишка, которого превратили в инвалида, Браток, который никак не может выпутаться из соплей и ты, двинутый на благородстве и честности. Не может сам подполковник Гринчук марать руки. Трахать хозяйку клуба – может. А помочь, когда это действительно нужно – слабо. Слабак ты, Гринчук.
– Слушай, Нина… – пробормотал Гринчук, косясь на Шмеля.
– Я тебя все время слушала, Зеленый, все время. И мне стало от этого легче? Кому-нибудь вообще становится возле тебя легче, правильный мент? Ты не можешь любить. Ты можешь только использовать других. И рано или поздно ты поймешь, что всех ты используешь только для себя. Для выполнения своих желаний. Тебе показалось правильным пригреть меня – пригрел, а то ведь не к кому было поехать перетрахнуться. Захотел, чтобы у тебя были безотказные шестерки – взял к себе Братка и Мишу. И тебе насрать, Гринчук, хорошо нам всем или плохо… Ты же знаешь, что для меня этот клуб. И знаешь, на что я готова была ради этого. Я хотела сделать все чисто и правильно. И от тебя только хотела, чтобы ты помог мне отчистить клуб от грязи и дерьма. А ты мне не помог. Ты приходил сюда, пока все нормально, а когда начались проблемы, ты не просто ушел, ты даже забрал отсюда Кошкиных. Ты меня оставил одну. Бросил меня…
– Нина, я ведь…
– Что? – выкрикнула Нина. – Что? Ты мне не можешь простить того вечера, когда я тебя подставила? Я сама его себе не могу простить. Но ты ведь тогда сам этого хотел, тебе было нужно, чтобы они все поверили… Ты мне тогда сказал, что и дальше будешь ждать моего предательства. Но предал сам. Ты меня предал, Гринчук.
– Что ты сказала? – помертвел лицом Гринчук. – Я предал? Я же тебя просил – оставить этот клуб в покое. Уйди и не возвращайся, пока я всего не решу.
– Да, конечно, ты даже пообещал мне купить новый клуб, еще лучше этого. Вот только найдешь эти свои проклятые деньги… Ты их найдешь, я знаю. Но мне они не нужны. Мне нужен мой клуб. Мой драный, взорванный и залитый дерьмом клуб. Я его заработала! Ты знаешь как. Ты знаешь. И эти твои четыре миллиона мне не нужны. Ты увел Кошкиных…
– Я уже объяснял – мне нужна охрана для Липского. Я туда всех отправил – и Ирину, и Доктора, и Кошкиных, и Михаила с Братком. Я могу доверять только им. Я не могу рисковать. Если Липский сболтнет чего-то другим… – Гринчук оборвал себя и быстро взглянул на Шмеля.
Тот сидел, демонстративно рассматривая какой-то журнал.
– Мне они нужны. Тебе нужно подождать еще пару дней. Всего пару дней и он расскажет все. И тогда я смогу найти… – Гринчук снова покосился на Шмеля. – Ну, ты пойми, Нина.
– Я не хочу понимать. И не собираюсь понимать. Я не хочу ждать два дня. Мне не нужен другой клуб. Мне не нужны Кошкины и не нужен ты. Я сама разберусь с Саней Скоком. Если надо – я верну сюда наркотики. Понятно тебе? Понятно. А ты сюда больше не приходи. Запомни, Гринчук, ты здесь больше не нужен. Я все решу сама.
– Ах, так? – Гринчук встал со стула. – Значит, так. Значит, ты не хочешь меня понять? Не хочешь понять, что для меня важно…
– Четыре миллиона, – сказала Нина. – Конечно, четыре миллиона долларов – это очень важно. Это безумно важно. Настолько, что ты кинул меня, кинешь, я думаю, всех остальных. И себя, в конце концов, кинешь. Ты ведь сразу же сбежишь, если найдешь деньги. Сразу же, даже не попрощаешься.
– Ты думаешь? – спросил Гринчук.
– Я уверена. Я уверена. Я уверена, – Нина закрыла глаза, зажала уши и повторяла не останавливаясь, мертвым голосом, раз за разом: – Я уверена, я уверена, я уверена.
– Ладно, – кивнул Гринчук. – Ладно. Ты сама все решила. Ты все решила за меня и за себя. Я больше сюда не приду. И ты не обращайся ко мне больше никогда. Не звони, не плач. Сама решай свои вопросы и разбирайся с крышей.
– Я уверена…
Гринчук вышел, хлопнув дверью.
За ним вышел Шмель.
На крыльце клуба Гринчук остановился, жадно вдыхая морозный воздух.
– Извини, – сказал Шмель.
– За что?
– Что я слышал…
– А, – махнул рукой Гринчук. – Фигня. Оно, наверное, и к лучшему. Все к этому шло. Если нет любви – нет и будущего. Не я так решил. Но и плакать не буду.
Гринчук подставил ладонь под падавший хлопьями снег.
Шмель тактично промолчал.
Гринчук подождал, пока снежинки растают и надел перчатку.
– Ты со мной хотел поговорить, – напомнил Шмель.
– Уже проехали, извини, – невесело улыбнулся Гринчук. – Я хотел, чтобы ты своих людей сюда поставил, на пару дней. Пока я закончу свои дела.
– Та я могу…
– Не нужно. У нас есть своя гордость. И мы можем только вычеркнуть из памяти адреса и телефоны, – Гринчук обернулся к Шмелю. – Нету больше никакого клуба и никакого директора этого клуба. Все прошло. Веришь?
– Верю, – кивнул, чуть помедлив, Шмель.
Он действительно верил Гринчуку, потому что и сам мог вот так вычеркнуть человека из своей жизни.
– Еще раз – извини, – сказал Гринчук. – Поеду я к Липскому, поговорю.
– Слышь, Гринчук…
– Что?
– Ты действительно думаешь, что мальчишка может знать, где те трое спрятали деньги?
– Очень большая степень вероятности. Я бы даже сказал – стопроцентная. Три пацана взяли крутые бабки, спрятали их по дороге на завод, потом выпили немного, даже Липскому предлагали помянуть семью, помнишь?
– Помню.
– Ну, вот теперь смотри, смогут они удержаться, чтобы не похвастаться перед покойничком? Они ведь точно знали, что Леонида грохнут. Вот и могли ему сказать. Даже обязательно сказали бы. Веселые были, судя по всему, пацаны. Они ж могли Липского сразу замочить, перед отъездом за деньгами. Но они ему оставили жизнь до утра.
– Просто боялись, что может что-то не выйти в доме Липских, оставляли шанс для дальнейших разговоров… – предположил Шмель. – Нет?
