Эльмира Нетесова - Колымский призрак
— Я все время вспоминал тебя, так долго ждал этой встречи. Каждый день торопил, чтобы скорее увидеться.
Наташа сидела, будто окаменев. Смотрела в окно, и, казалось, не слышала слов Аслана. Тот уловил это. И спросил:
— Зачем же приглашала меня там, в зоне? Зачем надежду пустую дарила?
— Не сердись, Аслан. Мы всегда так делаем. С надеждой легче выжить, проще дожить до свободы. Если я хоть немного помогла в этом, за что обижаешься на меня? Я другого люблю. Он — рыбак. Скоро уходит в море. Я обещала ждать его. А тебе я хотела немного облегчить жизнь в зоне. Только и всего.
— Прости, Наташка! Прости дурака! Спасибо за добро твое! И будь счастлива! Я не хочу мешать тебе, — встал Аслан и, попрощавшись, вышел из дома, ругая себя последними словами.
По дороге в аэропорт он в последний раз взглянул на свернувшую в сторону трассу. Она широкой лентой уходила в горы, к самому Якутску и дальше, на север.
По ней уже шли машины с грузами — продовольствием, промтоварами, стройматериалами.
Машины шли, обгоняя одна другую. Во все районы Севера.
Гудели, пели колеса. Кипела на трассе жизнь. С утра до ночи высвечивали трассу фары машин и шли по ней бесконечными потоками, как воздух, как кровь по венам. В любую погоду, круглосуточно, бесперебойно. Потому что не должна останавливаться и замирать жизнь в Магадане. Трасса стала его артерией, его сердцем и теплом.
Аслану вспомнилась Наташа. И сердце прокололо нестерпимой болью. Лучше не вспоминать…
— Товарищи пассажиры! Наш самолет выполняет рейс по маршруту Магадан — Красноярск — Москва, — услышал Аслан голос бортпроводницы и, глянув в иллюминатор, увидел, как самолет, оторвавшись от земли, сильной птицей рванулся к солнцу.
Внизу узкой лентой вилась трасса. Вон она — змеей крутится в седых заснеженных распадках, скользя и падая вниз в ущелья, карабкаясь на хребты и перевалы.
Вот здесь — внизу — Мокрый Хвост, а там— Волчье ущелье. А здесь, под самым брюхом, трое беглецов. А дальше, да, вот тут — стыковка. Отцовский участок. Где- то там его могила. Быть может, не один похоронен в ней.
Вьется трасса серпантином. Кружит по седым плечам гор. Какими игрушечно-маленькими кажутся сверху громадные ЗИСы! Они идут колоннами и поодиночке, как зэки в зоне.
А вон и легковушка «Победа» тоже не без дела в Магадан торопится.
Нет, трасса еще не закончена. Ее прокладывают на север, в Заполярье, через глубокие снега, заносы, через морозы и пургу. Ее ведут зэки, обмораживая руки и сердца… Они проложат ее хоть на край света, хоть вокруг земли, она проляжет через множество смертей и жизней, будет согрета миллионами ладоней, проклята тысячами губ, полита реками пота, лишь бы выйти на свободу, лишь бы дожить до нее и забыть хоть ненадолго упрямство, жестокость, коварство, смертельный холод и мертвый оскал колымской трассы.
С нее не возвращаются прежними людьми, она отнимает все, возвращая жизни не человека — призрака.
Четырнадцать часов полета, не считая времени посадки в Красноярске… Аслан дважды в этот день встретил утро. В Магадане перед вылетом и потом, в Москве.
Он быстро нашел Илью Ивановича с помощью таксиста. Тот, услышав, что везет освободившегося с Колымы, икнул, втянул голову в плечи и дважды поехал на красный свет, вздрагивая от каждого взгляда пассажира.
— Да ты что? Чего трясешься, не кусаюсь я и не сожру тебя! Чего, как малахольный, дрожишь?
Шофер ни слова не ответил. Взяв деньги за проезд, тут же умчался, боясь оглянуться.
Илья Иванович, открыв дверь, сразу провел Аслана в квартиру. Познакомил с матерью, накормил, предложил принять ванну. Но Аслан торопился. Он хотел в этот же день улететь домой — в Нальчик. Но Илья Иванович не пускал.
— Погости с неделю. Отдохни.
— Потом, когда устроюсь, в отпуск приеду, — обещал.
А вечером разговорились по душам, начистоту. Рассказал Илья Иванович, зачем звал:
— Гонщика у нас судили. Попался на мелочи. Чуял я
— неспроста. Мы с ним до суда как-то в метро встретились. Он мне и проговорился, что приморят тебя фартовые в зоне. Не дадут выйти. Лажу подкинут, чтоб дополнительный срок приклеить. А может и «вышку». Я понял, что не шутит он… И затеяно грязное.
Аслан рассказал, что случилось с ним, почему не вышел на волю раньше.
— Ко мне тут тоже поначалу милиция прикопаться хотела. Но я им свою реабилитацию показал. И выгнал, чтоб глаза не мозолили. Теперь я на пенсии. Единственная привилегия… Хотел на работу устроиться сам, не взяли. Как услышат, где отбывал и какой срок имел — чуть не в обморок падают. И на реабилитацию уже не смотрят. На меня лупятся, словно я, черт возьми, не в человечьей, а в звериной шкуре возник. И никуда не брали, покуда к властям за помощью не обратился. На пособие не проживешь. А мне и обуться, и одеться надо. Вот теперь уже вроде все. Договорился. Берут. Через три дня — на работу. Медицинские справки только соберу, что не шизофреник, не чахоточный.
— Черт возьми! А когда забирали, эти справки не требовали! — злился Аслан.
— Вот и я им об этом сказал. Они мне в ответ: мол, Колыма и не таких, как вы, ломала. Нам надо знать, что рядом с нами психически уравновешенная личность трудится, — выругался вполголоса хозяин. И добавил: — А тут еще соседи, чтоб их черт взял! Я подержанную «Победу» купил на те, что на трассе заработал, так соседи на меня кляузы настрочили, доносы, понимаешь?
— За что? — удивился Аслан.
— За то, что я вернулся из заключения и нигде не работая, заимел машину. Значит, либо украл ее, либо успел обворовать кучу магазинов. Потому что за свои кровные, трудом заработанные, никто не сможет купить машину…
— Ну, гады! — не выдержал гость.
— Вот и приходит ко мне милиция и всякие ответственные с ними. Ну я и не сдержался! На всю катушку им устроил! Пожелал кляузникам и легавым сотни машин купить за заработанное на трассе, на Колыме. Чтоб и дети, и внуки, и правнуки с Колымы не выезжали, — стиснул хозяин бессильные кулаки и добавил погасшим голосом: — Но им, толстокожим, хоть ссы в глаза. А я две недели в больнице с сердечным приступом отвалялся. Зэки, трасса до такого не довели. И эти негодяи порядочными людьми себя считают. Да в них страсть к доносам и кляузам — с утробы сучьей, потому что матери таких не рожают. Подобные и законопатили меня на Колыму. И не только меня! По справедливости, я считаю, реабилитировали меня, а доносчика, вместо меня, на Колыму. Пусть он ровно столько же там пашет, сколько я отработал. После того навек заречется кляузы сочинять. И семени своему подлому — на три колена вперед, закажет. А то ведь и ныне не отшибли у пакостников желания клевету сеять. Вон, хотя бы соседи! Все на месте, дома. И даже не стыдно им, что по себе обо мне судили! — задыхался хозяин от возмущения.
— Успокойся, Илья Иванович! Их не переделать. Мало пока реабилитировали. Зато теперь новая волна началась. При мне Упрямцев отвез в Магадан больше сотни дел. Через месяц выйдут. И это не только у нас на Колыме, по всем зонам пошли круги. Вас будет много. А вместе вы — сильны…
Илья Иванович отмахнулся:
— Надоело воевать. Не хочу ни побед, ни поражений. Спокойно пожить хочется. Ничего другого уже не жду и не прошу. Неужели я это не заработал, не выстрадал?
Илья Иванович с Асланом проговорили всю ночь, до самого рассвета. О многом, обо всем. На прошлое и на будущее выговорились. Словно знали, предчувствовали, что встретиться больше им не суждено…
На утро, едва солнце заглянуло в окно квартиры, повез хозяин гостя в аэропорт. Аслан настоял на отъезде, душа болела, торопился.
Путь автобусом из Минеральных Вод в Нальчик Аслану показался вечностью. Успокоился, когда на обочине дороги замелькали названия кабардинских сел — Залукокоаже, Псыгансу, Кызбурун, Баксан. А вот и Нальчик…
Кабардино-Балкария…
Аслан вышел из автобуса. Ногами в тающий снег ступил. Солнце, поцеловав продрогшее лицо, заглянуло в глаза. Они стали влажными, вероятно, от щедрого света, которого не видел много лет.
Аслан подошел к кассе взять билет на автобус. Ведь надо сначала к бабке. Так они договорились давно. Еще в письмах.
Кассирша спросила Аслана по-кабардински, потом по-балкарски, куда ему нужен билет, и Аслан с ужасом заметил, что забыл свой язык, не понимает, не может ответить. Колыма отняла и это…
В маленьком автобусе пассажиров набилось много. Не протолкнуться. Все спешат, все торопятся, всем некогда. И все же не забыт обычай: Аслана, как мужчину, пропустили вперед. Он сел на переднее сиденье, поставив чемодан у ног. Осмотрелся. Ни одного знакомого лица. Его тоже никто не узнавал, к нему за весь путь не обратились.
Аслан слушал голоса земляков, как самую лучшую на свете музыку. Как он соскучился по своей земле, истосковался…
Хныкали дети, громко разговаривали женщины, что- то обсуждали старики. Может, о нем, об Аслане говорили. Он не знал. Не прислушивался, да и не понял бы их.
