Эльмира Нетесова - Колымский призрак

Нетесова Эльмира

Колымский призрак

Глава 1

Когда Верховный суд автономной республики приговорил его к исключительной мере наказания, местная газета вскоре сообщила, что приговор приведен в исполнение.

Никто не вспомнил его добрым словом. И только старая бабка в глухом селе залилась горькими слезами, услышав от соседей черную весть.

Встав на колени, единственная во всем свете, молила Бога о снисхождении к внуку, просила пощадить его. Как о живом просила…

А тут вождь умер. Амнистия. И заменили Аслану «вышку» долгими годами заключения, отправив его на «дальняк». На самую что ни на есть Колыму.

В холодном товарном вагоне он вжимался в нары. Сворачивался в ком, чтоб не замерзнуть заживо. А поезд, пыхтя и дергаясь судорожно, тащил его через леса и горы все дальше от дома.

Что лучше: мгновенная смерть или долгий срок неволи? Повезло ль ему, как считали зэки? Во всяком случае, чья-то смерть сохранила жизнь. Быть может, на время сделала оттяжку, приготовив его в жертву новым испытаниям…

О Колыме доводилось слышать немало от бывалых людей. Тех, кто работал там вольно. А вот зэки, даже закоренелые ворюги, у кого за плечами было по нескольку судимостей, чем ближе к Колыме, тем угрюмее, неразговорчивей становились.

— Колыма? Ее вынести, значит, десяток смертей пережить. Нет там места живой душе. Это — погост, большой и холодный. Там сама смерть лишь по бухой живет. А едва отрезвеет, в теплые места смывается. Там даже она околеть может, — говорил Аслану старый зэк, вжимаясь в его спину впалой, отмороженной на Колыме грудью.

«Чудак, что такое Колыма в сравнении с расстрелом? Ничто!» — думал Аслан, вспоминая жуткие ночи в камере смертников. Ни на минуту не уснув, измерил он ее шагами вдоль и поперек тысячи раз, ожидая, что вот-вот за ним придут, чтобы увести на казнь…

Когда на шестой день свалился на полу от усталости, уснул мертвецки. Сколько спал — не знал. Проснулся от того, что кто-то назвал его фамилию и приказал встать.

Аслан мысленно простился с жизнью. Шагнул к двери. Вошедший зачитал приказ об изменении меры наказания. Аслан, уже не раз простившийся с жизнью, не поверил в услышанное, — принял за хороший сон. Потому рухнул на пол. Наяву ощутив боль, проснулся вконец. Значит, не приснилось.

— Радуешься? Я тебя еще больше обрадую. На Колыму тебя отправляем. Чтоб мозги проветрил, — проскрипел человек и вскоре ушел из камеры.

— В расход повели, — услышал Аслан голоса зэков, увидевших, как его, уже переодетого, вывели из камеры смертников.

— Господи, прости его, — попросил чей-то голос за спиной.

Аслан не оглянулся.

Пусть Колыма. Ну и что? Зато жив, думалось ему. В душе всё пело. И Аслан торопливо влез в ЗАК, увозивший зэков на железную дорогу.

На одной из станций передал письмишко для бабки в деревню, чтоб знала, что жив ее молитвами.

Та глазам не верила. Не сама, соседка прочла. Неграмотной была старушка. На радости, что жив внук, домой — как на крыльях полетела. Не расстреляли. Услышал Бог. Значит, и ей помирать нельзя. Дождаться надо. Это ничего, что срок большой дали. Вон и сам Аслан пишет про зачеты. Обещает работать хорошо, чтоб скорей выйти и увидеться с нею. Просит беречь здоровье. Ну как тут не послушаться, коль о добром говорит!

И молилась старушка каждый день. Просила Господа сохранить внука.

Аслан в пути прислушивался к разговорам людей. С ними ему предстояло жить бок о бок долгие годы.

— У меня кент на Колыме пахал. Трассу строил. Будь она проклята, — заледенел взгляд вора. Блеклое лицо его вовсе потускнело, собралось в морщинистую фигу.

— А у меня батя на Колыме остался, — выдохнул мужик-белорус, попавший сюда за кражу двух мешков муки со склада.

— Его за что на Колыму упекли? — поинтересовался молчаливый украинец Павло.

— Та ни за что. Председателю сельсовета морду побил и говном назвал. Оказалось, что если б дома, то ничего бы не было, а коль на работе, то не председателя, а власть оскорбил.

— Едрёна вошь! А какая разница? Если он говно, так он везде такой, хоть дома, хоть на работе, — рассмеялись мужики.

— Я тоже так думал, да только теперь и сам па Колыму загремел…

Аслан поежился. Вспомнил свое. Тот день он не мог восстановить в памяти целиком. Но киоск с разбитыми стеклами стоял перед глазами. Из подсобки он взял лишь пару ящиков водки. На свадьбу друга. Продавец закрыла киоск рано. Хотел утром ей деньги отдать. Но уже ночью за ним пришли. Двое милиционеров. Он их не хотел впускать. Те грозиться стали. Открыл. Сгрёб. Бог силой не обделил. Одного — ударом в челюсть с ног сшиб. Второго — к косяку двери головой припечатал. Обмякшее тело выволок и на землю бросил. Вернувшись в дом, забылся в тяжком, с похмелья, сне.

А едва рассвет заглянул в окна, милицейский наряд нагрянул. Аслана скрутили, связали, увезли. Только на допросах в мрачной тюремной камере узнал, что у одного милиционера сломана челюсть и сотрясение мозга, а у другого — раздроблена височная кость. Умер бедолага, не приходя в сознание…

Аслан смотрел сквозь решетчатое окно. Вон береза у насыпи стынет, раскинув руки, словно всех разом оплакивает, за родню и друзей. Да и есть с чего. Кто миновал места эти, тот потерял удачу. Связавшийся с Севером приобретает многое, отдавая за все в уплату единственное, что нельзя ни купить, ни отнять, ни одолжить — здоровье.

Мужики облепили печурку, как тараканы хлебную корку. Курят, говорят. У Аслана от этих разговоров сердце леденеет.

— А ты бывал на Колыме? — спросил кто-то желтого, как лимон, старика с впалыми щеками.

Тот, закашлявшись, приложил платок к губам. Согнулся, будто сломался в поясе. Откашлявшись, ответил глухо:

— А где ж я чахотку получил? Она, треклятая, наградила…

Аслан завернулся в пиджак. Не надо слушать. У всякого своя судьба. Зачем заранее переживать? И этот, хоть и чахоточный, а жив: сумел еще раз загреметь. Кто ж из них скажет, что правильно его осудили? Никто не признается. Все чистенькие. Оно и по рожам видно — ангелы из-под моста. Встреться ночью с любым, не то что из карманов мелочь, из родной шкуры вытряхнут и скажут, что таким родился.

— Эй, пацан, смотайся на станцию за кипятком, — сунул охранник котелок в руки.

Аслан принес два котелка. Один мужикам отдал, второй — охране. Воры попросили на следующей станции вместе с кипятком прихватить из киоска пяток пачек чая.

Не знал для чего. Принес. И воры с того дня зауважали парня.

Уже в зоне взяли они его в свой барак, определили парню воровской кусок.

Как и все зэки, кроме воров в законе, Аслан каждый день выходил на работу. Да и попробуй не пойди. Бугор — прыщавый мордастый зэк по кличке Слон, умел любого заставить вкалывать. И Аслана, как прочих, вывозили каждое утро на трассу.

Корчевка пней была самым нелегким делом. Многие здесь сорвались, сломали спины, получили растяжение вен, искривление суставов.

За день от кирки и лома вспухали ладони подушками. Кожа с них слезала заживо, вместе с мозолями.

А тут еще комарье, гнус. Облепят тучами. Стонут, гудят в самые уши. Лезут в глаза. Пьют кровь из мужиков не спросясь. От них даже отмахнуться некогда.

Едва раскорчевали участок, начинали носить лаги под щебенку. Устилали ими будущую дорогу надежно, крепко. Сверху щебнем засыпали. Трамбовали его, выравнивали, чтоб не было провалов, промоин.

За месяц бригада, в какой работал Аслан, проложила пять километров трассы.

От пота рубаха на спине торчала коробом, лопалась по всем швам. Брюки липли к ногам. А ноги от постоянной сырости неумолимо ломило, выкручивало по ночам. Да так, что от этой боли, несмотря на жуткую усталость, просыпался человек.

— То ли еще будет! Сейчас работать легко. А вот когда зима настанет, занесет все снегом метра на три, скует морозцем, градусов за сорок, вот тогда попробуй достань каждый пенек, выдерни его, гада, из земли. Всю требуху вывернешь. Ничему не будешь рад, — утешал зэков бригадир по кличке Кила.

— Я на этой Колыме уже шестой год пашу. Каждый метр ее — как маму родную… Знаю, где началась она. А вот где кончится — одному Богу ведомо. Говорят, что без нее нельзя Колыме. К самому океану она пройдет, чтоб по ней грузы в Магадан возили в любое время года. Это, конечно, хорошо. Да только цена у этой трассы больно большая — жизни человеческие, — вздыхал бригадир. — Вот и мне от нее память осталась до гроба. Килу я на ней заработал. От нее, как от памяти, век не отделаешься, — грустил Кила.

Аслан работал не сачкуя. И бригадир уважал его за это. Но в бараке, уже в первую получку, случилось непредвиденное.

Аслан хотел отослать весь заработок бабке. Пусть купит старая, корову, давно мечтала о ней. Но подошел бугор. Потребовал долю. Аслан не понял. Вор объяснил кулаком в ухо. Аслан устоял. При своем двухметровом росте, он был тугим комком мышц… Рассвирепев, как это нередко бывает с наделенными недюжинной силой людьми, приподнял вора в законе одной рукой, второй — скрутил из него баранку. И так отделал Слона, что весь барак удивился. Бугор на ноги две недели встать не мог. А фартовые загоношились. Искали случай свести счеты. Аслан это понял. Конечно, мог бы уйти к работягам, к своей бригаде, но упрямство не пустило. Ведь в своем городе он слыл самым задиристым, отчаянным драчуном.