Сергей Зверев - Жиган: жестокость и воля
— Он целиком посвятил себя избранному делу. Работа — его единственная настоящая страсть.
— Ну, насчет страсти не знаю… — про тянул Борисов, медленно качая головой.
— Что вы имеете в виду? — насторожился Мокроусов.
— Об этом чуть позже. Насколько нам удалось выяснить, Долгушин вел одинокий образ жизни.
— Да, он не имел семьи. Следователь заерзал в кресле.
— Вот об этом мне и хотелось бы поговорить с вами, Владимир Андреевич. Давайте не ходить вокруг да около. Долгушин был гомосексуалистом?
— Почему вы так решили?
— Судя по показаниям соседей и еще кое-каким косвенным данным, которые нам удалось обнаружить у него в квартире, Долгушин не интересовался женщинами.
— А что это за косвенные данные, о которых вы говорите?
— Мы нашли у него несколько э… мужских журналов. Ну, знаете, с фотографиями обнаженных мужчин.
— Да-да-да, — закивал Мокроусов, — я тоже замечал за ним эту странность. Но, откровенно говоря, мне казалось, что это чисто медицинский интерес. Однако, могу вас уверить, на профессиональных качествах Никиты Григорьевича это не сказывалось.
— Зато сказалось на его личной жизни, — глубокомысленно заметил следователь, допивая уже остывший кофе.
— Вы думаете, что эта его… наклонность и привела к столь печальному финалу? — с сомнением спросил главврач.
— Это рассматривается нами как одна из версий. Но, признаюсь честно, наиболее вероятная.
— Вы не могли бы рассказать об этой версии подробнее, если это, конечно, не нарушит тайну следствия? Так, кажется, это у вас называется?
— Возможно, еще рано об этом говорить, но есть ряд обстоятельств, которые заставляют нас думать именно так.
— Какие же это обстоятельства?
— Его нашли в ванной в обнаженном виде. Орудием убийства послужил обычный кухонный нож.
— Нож тоже нашли?
— Да, он лежал рядом с трупом. Недавно в Москве произошло еще одно очень похожее убийство. Оно уже раскрыто.
— Любопытно, любопытно…
— Гомосексуалист из чувства ревности убил своего любовника. Поскольку в деле замешан иностранный гражданин, оно не получило широкой огласки. Но картина наблюдалась почти такая же. Убитый был найден в ванной, в обнаженном виде, со следами множественных ножевых ране ний.
— Итак, вы думаете, что Никита Григорьевич имел, скажем так, близкого друга, который в порыве страсти соверши этот поступок?
— Возможно. И я очень хотел бы найти этого близкого друга. Может быть, с вашей помощью это удастся?
— Боюсь, вряд ли смогу вам помочь, — с сожалением сказал Мокроусов. — Я ведь вам уже говорил — у меня очень много сотрудников, и чьи-то взаимные симпатии остаются для меня, как бы это поизящнее выразиться, за кадром. У нас современная клиника, работа поставлена по цивилизованному образцу. У сотрудников просто нет возможности заниматься личными делами в рабочее время. Что происходит с ними после работы, я тоже, увы, не знаю. Кстати, а почему вы решили, что Никита Григорьевич мог питать подобную э… страсть к кому-то из моих подчиненных?
— Но вы же сами сказали, что он был очень предан своей работе. Обычно интриги на сексуальной почве разворачиваются там, где человек проводит большую часть жизни.
— Я думаю, этим, — с нажимом сказал главврач, — Долгушину сподручнее было заниматься после работы. Вы не хотите еще кофе?
Следователь посмотрел на часы.
— Нет, благодарю. Мне пора. Мокроусов встал из-за стола и проводил гостя до дверей своего кабинета.
— Очень сожалею, товарищ следователь, что ничем не смог помочь вам. Вы сами понимаете, я бы рад, но…
— Почему же? Вы мне помогли. Я, конечно, еще порасспрашиваю ваших сотрудников, но скорее всего вы правы — надо искать следы в другом месте.
Выпроводив милицейского капитана, Мокроусов снял очки, вынул из кармана носовой платок с вышитой на нем монограммой в виде буквы М и тщательно промакнул пот на лбу и висках. Сейчас он пребывал в состоянии тихой паники.
Если этот Борисов или как там его… что-нибудь пронюхает о его отношениях с Никитой Долгушиным, то из свидетеля он быстро превратится в подозреваемого. Надо что-то делать.
Но что? Может, Виктор Иннокентьевич снова поможет?
* * *— Успокойтесь! — рявкнул Крючков. Он вышел из-за своего рабочего стола и стал медленно прохаживаться по кабинету. Мокроусов, сидевший в кресле, как-то съежился и затих. Весь его лоск исчез, потные руки дрожали, глаза за линзами очков покраснели, и даже очень дорогой костюм сидел на нем мешковато.
— Вам нечего бояться, — сказал Крючков уже более сдержанным тоном. — Кто знает об истерике, которую закатил вам Долгушин?
— Наверное, секретарша, — жалобно пролепетал Мокроусов. — Она находилась в приемной и могла…
— Секретарша — наш человек. Она знает, как себя вести и что говорить. В клинике знали о вашем… — он кашлянул, — романе?
— Думаю, нет. Едва ли Никита рассказывал кому-то обо мне. Но не исключено, что догадывались. Так в каждом учреждении…
— Не в каждом учреждении подчиненный влюбляется в своего начальника, — обвиняющим тоном сказал Крючков. — Своими порочными страстями вы ставите под угрозу очень важное дело.
— Я ничего не мог с этим поделать, — простонал Мокроусов. — Это выше моих сил…
— Я повторял вам, и не один раз, что ваш моральный облик должен быть безупречен. Убирайтесь из моего кабинета!
Мокроусов выскочил как ошпаренный. Когда дверь за ним захлопнулась, Крючков вытащил из пачки сигарету, нервно закурил и тут же в ярости принялся гасить окурок в пепельнице.
— Пидарасы долбаные!.. Никак не могут жопы свои успокоить! Всю плешь проели. Одни проблемы от этих хренососов!
Глава 26
— Ладно, дальше пойду сам. Спасибо, что проводил.
— Как знаешь, Василий. А то, может, вместе до подъезда дойдем, — сказал невысокий широкоплечий крепыш, пожимая Трубачеву руку.
— Спасибо, Семен, тут до моего дома уже рукой подать.
— Будь здоров.
Провожатый Трубачева свернул налево, в переулок. А Василий, медленно переставляя костыли, двинулся по улице прямо. Вечернее солнце скрылось за горизонтом, оставив золотиться только верхушки садовых деревьев.
Василию нравилось жить здесь, в частном секторе, среди зелени огородов и невысоких домов с крышами из шифера и кровельного железа. Все это напоминало ему о деревне, где он родился и вырос. Машины здесь ездили редко, и дети могли спокойно возиться в песочницах возле заборов.
Сейчас, в десятом часу вечера, на не-
широкой зеленой улице было тихо. Соседи, обычно сидевшие на скамеечках у домов, балагурившие и щелкавшие семечки, уже разошлись.
Кое-где через распахнутые окна, полуприкрытые низко свисавшими ветвям плодовых деревьев, виднелись светящиеся экраны телевизоров.
Василий не торопился, старался подо льше насладиться напоенным ароматами летнего сада воздухом. В последнее время такая возможность выдавалась у него редко. Приходилось по большей части сидеть в своем закопченном подвале и возиться с документами. По вечерам кто-нибудь из ребят провожал Василия домой, оберегая его от нежелательных встреч.
После пожара в подвале Трубачев получил еще одно предупреждение. Сегодня ближе к вечеру кто-то подкинул в подвал письмо, в которое был завернут камень. Пока парни, работавшие рядом с Василием, спохватились и выскочили наверх, двор уже опустел.
Письмо, написанное от руки, содержало грязную брань и заканчивалось словами: «Вали отсюда, да побыстрей, а то хуже будет. Это наше последнее предупреждение». Прочитав текст на измятой бумажке, Трубачев сжег письмо в пепельнице.
Он уже подходил к дому, когда за его спиной раздался визг колес и шум двигателя. Оглянувшись, Трубачев успел увидеть только стремительно надвигающийся силуэт легкового автомобиля. Машина направлялась прямо на Василия.
Глухой удар бампером о человеческое тело и стук деревянных костылей по капоту прозвучали почти одновременно. Удар был так силен, что позвоночник сломался, как хрупкая тростинка.
Тело Василия почти переломилось пополам. Его швырнуло вверх, перекинуло через лобовое стекло и крышу автомобиля, мчавшегося с выключенными фарами. На ближайшем же перекрестке машина резко свернула вправо и с визгом умчалась.
Василий умер не сразу. Когда на шум из соседних дворов выбежали люди, он лежал на земле, неестественно перегнувшись в пояснице, и силился что-то сказать, шевеля разбитыми в кровь губами. Сломанные костыли разбросало в разные стороны.
Склонившиеся над инвалидом соседи смогли услышать только неясное сипение, вырвавшееся из его горла. Потом кровь на губах стала пузыриться, он несколько раз сильно дернулся и затих.
То, что не смогли сделать афганские «духи», завершилось для Василия Трубачева на родной земле.
Никто не видел автомобиля, сбившего председателя афганского фонда. Только по шуму мотора некоторые догадались, что это была легковушка. Естественно, ее марка и номер тоже остались неизвестными.
