Контрольная схватка - Александр Александрович Тамоников
Рассвет застал нас на опушке. Впереди затянутое утренним туманом поле с кустами, ложбинками, буграми и корявыми гнутыми деревцами. Мы смотрели на него, думая, стоит ли остановиться или в тумане пройти его, чтобы добраться до другого лесного массива. Если остановиться, то будет потерян еще день. И не факт, что завтра ночью удастся успешно пройти здесь. Я хотел было уже сказать, что мы двинемся как можно скорее через луг, как где-то рядом заурчали на малых оборотах моторы, и через туман двинулись грузовики. Их было несколько, кажется, всего четыре, потом появился бронетранспортер. Мы вчетвером присели на корточки, чтобы не торчать столбами, если кто-то из немцев посмотрит в эту сторону.
Из грузовиков уже прыгали солдаты и разбегались, выстраиваясь в редкую атакующую цепь. Из крайнего грузовика прыгали солдаты и снимали два миномета, ящики с минами. Явно готовилась атака, но вот только на кого, на какие позиции? Неужели наши так близко? Неужели мы дошли? Или это какая-то окруженная часть?
И тут утренний туман прорезала трассерами пулеметная очередь. И тишину утра разорвала ружейная и пулеметная стрельба. С борта бронетранспортера начал бить пулемет. Установив два миномета, немцы открыли огонь. Одна за другой мины взлетали и обрушивались куда-то в туман. И там сквозь белесую пелену стали видны огненные вспышки, и черные клубы дыма, и взлетающая в небо земля.
Я схватил за руку Пашкевича и начал было торопливо объяснять ему, как он должен пробиться с Зиной к нашим, когда мы ввяжемся с Михаилом в этот бой. И что он должен передать пакет особисту, но речь моя была недолгой. Один из немцев, подносчик мин, вдруг увидел нас и закричал, хватаясь за оружие. На его крики повернулся командир, и тут же в нашу сторону полетела автоматная очередь. Все, времени на размышления не было. Случайность сама расставила все приоритеты. Я схватил винтовку, вскинул ее к плечу и выстрелил. Командир рухнул вниз лицом. Минометчики тут же открыли в мою сторону огонь из карабинов, а Сосновский откатился в сторону и пополз к немцам, подбираясь сбоку. У меня сжалось сердце. Эх, Миша, у тебя ведь в пистолете всего два патрона! Но Сосновский полз, и мне не оставалось больше ничего, как отвлекать на себя два минометных расчета.
Немцы попытались стрелять в меня и продолжить работу батареи, но я снова вскинул винтовку и свалил наводчика правого миномета. И тут возле другого орудия возник Сосновский. Два выстрела, и двое немцев рухнули в сырую от росы траву. Остальные бросились в разные стороны, полагая, что минометную батарею атаковало большое количество русских. Сосновский бросил пустой пистолет и схватил автомат командира батареи. Две кроткие очереди, и еще двое немцев упали, сраженные пулями. Я побежал на батарею, строго-настрого приказав музыканту и Зине оставаться в лесу.
Бросив винтовку, бесполезную в ближнем бою, я вытащил из кобуры пистолет и побежал за Сосновским. Вот и бронетранспортер с влажной от утреннего тумана броней. Я подбежал к заднему борту и нагнулся, Сосновский тут же запрыгнул мне на спину и, приподнявшись над бортом, двумя точными очередями расстрелял пулеметчика и водителя. Подтянувшись на руках, он запрыгнул внутрь через открытый верх и открыл мне задний борт. Пока я забирался в бронированную машину, Сосновский уже начал поливать с тыла пулеметными очередями немецкую пехоту. И тут началось невероятное. Утренний туман разорвало громогласное «ура». Красноармейцы поднялись в контратаку. Я стрелял из автомата, поднимая запасные магазины с пола бронетранспортера. Сосновский стрелял и стрелял по немцам, разбегающимся в разные стороны. И когда мы увидели красноармейцев, бегущих по полю, то поняли, в какой опасности находимся. В немецком бронетранспортере, одетые в немецкую форму.
– Бежим! – заорал я, бросаясь через задний борт.
Мы прыгнули в траву, я поскользнулся, и тут кто-то ударил меня по голове. Да так, что я на какое-то время отключился… Пришел в себя в землянке. За самодельным столом, сколоченным из неотесанных досок, сидел человек в кожанке, и под курткой не было видно знаков различия. Второй, с перевязанной рукой, с «кубарями» старшего лейтенанта, ходил по землянке и потирал раненую руку. Я лежал на земле и слышал голоса. Сосновский злился и пытался доказать командирам, что мы свои.
– Вы не слышите меня? Я же говорю вам, что мы офицеры НКВД. Отправьте нас в особый отдел вашей части, вашего соединения. У нас ценные сведения из немецкого тыла. Мы работаем по заданию Москвы, и даже не армии и не фронта.
Я поднялся и сел у стены, зажимая голову, в которой гудело и пульсировало. Теперь я видел, что перед командирами стоит еще и Пашкевич. Плечистый сержант на лежанке у стены распаковал скрипки и по одной стал выкладывать их перед командирами.
– Они еще и мародеры! – грохнул по столу кулаком командир в кожанке. – К стенке гадов, расстрелять диверсантов!
Нас схватили. Я стал крутить головой, не видя Зины. Куда пропала девушка? Ее должны были схватить вместе с музыкантом и допрашивать вместе с нами, раз уж всех троих одновременно завели в землянку командиров. Ничего не понимающий Пашкевич сначала глупо улыбался, а потом принялся упираться и вырываться из рук бойцов.
– Вы что, с ума сошли? Мы же свои! Да мы несколько дней из немецкого плена выходили, мы скрипки спасали, документы!
– Где документы? – успел я шепотом спросить Сосновского, но тот только дернул плечом.
Ясно, они остались у Зины, и она исчезла. Вот вам цена формы и документов, которые остались черт знает где, в дупле старого дуба. Там они и сгниют. А мы в какой-нибудь воронке, в которой нас забросают землей. Нам повезло, что нас не пристрелили прямо здесь, на бруствере передового окопа. Нас повели вглубь позиций, и солдаты смотрели на нас с недоумением и презрением. Я шел и лихорадочно соображал, что же предпринять, какие доводы привести. Может, просто вырваться и убежать? Куда бежать, и нескольких секунд не пробежишь, как догонит пуля.
– Стойте! – крикнул я и повернулся к сержанту, который с несколькими бойцами конвоировал нас. – Передайте командиру, что у нас есть важнейшие сведения о противнике. Важнейшие, понимаете!
Сержант задумался, потом велел посадить нас в окопе на корточки и ушел. Видимо, докладывать. Сосновский повернулся ко мне и шепотом спросил, что я задумал. Но нам тут же приказали замолчать, и перед моим носом
