Андрей Константинов - Мент

Зверев, Лысый и Глеб разом встали. Сутулая фигура тюремного опера удалялась по коридору. Володя шел, по-стариковски шаркая ногами.

…Оказалось — пытали. Действительно током. Вещдоки — два куска провода с оголенными концами — валялись тут же, на полу.

Тощий пацан со смуглым восточным лицом сидел на шконке. В темных раскосых глазах стояли слезы. Пожилой контролер справно-душным видом курил около двери.

Лысый сел на шконку рядом с пацаном, спросил, заглядывая в глаза:

— Как ты, Китаец?

Пацан молчал, отворачивался к стене.

— Как ты себя чувствуешь? Может, к врачу? Зверев подошел к контролеру, негромко спросил:

— Что тут было, Григорий Василич?

— Да вот учудили… током, понимаешь, затеяли пытать Китайчонка. Вовремя я подоспел. Заглянул — двое держат, а третий проводами в грудь ему тычет.

— Кто? — спросил Глеб.

— А вон те уроды. Крыса, говорят… печенье у кого-то украл.

— Печенье, значит? — нехорошим голосом сказал Виталий и пристально посмотрел на тройку пацанов в углу. — Значит, печенье… Ну, ладно. А кто из вас додумался током пытать? Кто у нас такой умный? Ты, Костыль?

— Ну, я, — ответил угловатый подросток в тренировочных штанах и майке.

— Молодец, — сказал Лысый. — Вундеркинд. В школе осилил всего два класса, а в физике разбирается. Ну просто Луиджи Гальвани… Пойдем!

— Куда? — быстро спросил Костыль.

— Потолкуем, — ответил Лысый и поднял с пола провода. Он аккуратно свернул их и положил в карман джинсовой куртки. Костыль смотрел на него испуганными глазами. Китаец тоже.

— Э-э, ребята, — неуверенно сказал контролер.

— Все будет нормально, — ответил Глеб. — Не волнуйся, Григорий Васильевич.

— Да вот Петренко…

— С Петренко мы все решим, Григорий Васильевич, — сказал Зверев.

Виталий взял Костыля за локоть, повел к двери. Проходя мимо Китайца, остановился, спросил:

— Уверен, что обойдешься без врача?

Китаец кивнул.

Костыля привели в камеру Глеба. Солнечный свет уже погас, за окном висели синие сумерки. Расселись. Костыль стоял посреди камеры, старался держаться независимо. Лысый налил в стаканы водки, посмотрел на Костыля.

— Выпьешь?

— А чего ж? Я один могу целую бутылку выжрать.

— Действительно вундеркинд, — вздохнул Лысый, достал кружку и плеснул в нее водки. Протянул Костылю: пей.

— А… вы? — спросил тот.

— Может, мне и на брудершафт с тобой выпить?

Вундеркинд Костыль неуверенно посмотрел на Виталия. Слово брудершафт было ему незнакомо… бил в ноздри запах водки. Костыль выпил. Ему протянули хлеб с куском жирного копченого угря и долькой лимона. Он проглотил это мигом, жадно посмотрел на стол, но больше ни выпить, ни закусить ему не предложили.

— Ну, расскажи нам, Костыль, как жить собираешься? — спросил Виталий.

— Я по-черному жить буду… вором.

— У-у-у, — сказал Глеб, — да ты серьезный пацан. Уважаю.

Костыль почесал коротко стриженную голову, шмыгнул носом.

— Ну а сюда, в крытую, как попал? — спросил Зверев.

— Мы с пацанами хату ломанули. Фраера одного обнесли.

— Ага, понятно… А скажи-ка, Костыль, на следствии ты показания давал?

— Так все давали.

— Нет, дружок, — сказал Зверев, — я не спрашиваю, как там все. Ты на следствии показания давал? Про подельников рассказывал?

— А все рассказали. Следачка — сука такая…

— Ну вот опять: все. Ты за себя отвечай. Давал показания?

Костыль снова шмыгнул носом и ответил:

— Давал… все давали. А там следачка… Трое взрослых за столом весело рассмеялись, переглянулись.

— Вот теперь мы выяснили, кто сука, — сказал Глеб. — Не следачка, а ты. А знаешь, что с суками делают? А? Ну, что молчишь? Ты же хочешь жить по-черному… должен знать.

На бледном лице Костыля выступили красные пятна.

— Может, выпьем? — спросил Глеб. Выпили. Зверев нажал клавишу магнитофона… «И осень в смертельном бреду», — пропел Вертинский. Лысый тяжелым взглядом посмотрел на юного садиста и спросил:

— Так что, Костыль, делают с суками по черным законам? Ты не ответил.

— Не надо, — тихо сказал Костыль.

— Снимай штаны.

— Не надо, Виталий Сергеевич.

— А Китаец, когда ты стал его пытать, просил тебя: не надо, Костя?

— А… — начал было Костыль, но осекся.

— Что — а? Просил или нет?

— Он не просил. Мы… мы ему пасть заткнули. Он ничего не просил.

— Мудро, — сказал Глеб. — Мы ему заткнули пасть, и он ничего не просил.

— Скидай портки, сволочь! — рявкнул Лысый.

«Над розовым морем вставала луна», — пропел Александр Вертинский.

Костыль медленно спустил до колен штаны.

— Трусы, — скомандовал Лысый. — Трусы долой.

…Во льду зеленела бутылка вина… Костыль спустил трусы. Бледная кожа покрылась мурашками.

И томно кружились влюбленные парыПод ласковый шепот гавайской гитары…

— Раком, Костик, раком вставай.

Костыль опустился на пол. Тело его крупно вздрагивало. Лысый не спеша вытащил из кармана бухточку электропроводов в черной пластиковой изоляции, развернул.

— Сейчас, Костыль, сейчас… ты же, наверно, знаешь, как это делается, а?

Костыль задрожал еще сильнее. Лысый с размаху ударил его проводами по белым ягодицам. Костыль вскрикнул. Зверев отвернулся и стал смотреть в окно… Раздался еще вскрик.

Потом еще.

Потом Виталий отвел Костыля в камеру. Пока его не было, Зверев и Глеб сидели молча, курили, пили пиво… мерзко было на душе.

— Чего так долго? — спросил Глеб у Виталия, когда тот вернулся.

— Я им маленькую тронную речь прочитал, — ответил Лысый, наливая водки. — Чувствую, во мне погиб Макаренко.

— Макаренко, — сказал Зверев, — эти славные детишки опустили бы через пять минут после того, как он вошел бы к ним в хату.

— Это точно, — подтвердил Глеб, поднимая стакан.

В углу камеры валялись провода в черной пластиковой изоляции.

Свой авторитет в тюрьме Сашка и Виталий зарабатывали постепенно, шаг за шагом. Сначала были телевизоры и бильярд. Потом они сумели организовать для детишек концерт Розенбаума. Потом Зверев договорился на макаронной фабрике о поставке в виде спонсорской помощи полутора тонн макарон, а Виталий пробил больше двухсот квадратных метров стекла по себестоимости. В стране, где все — дефицит, где все только по блату, человек со связями имеет особую ценность. Даже если он сидит в тюрьме в ожидании суда… Потом они добывали бумагу и электроды, маргарин и картошку, масляную краску и редуктор заднего моста для ЗИЛа.

Шли дни, наступило лето с грозами и духотой, с белыми ночами. В Барселоне прошли Олимпийские игры. Лето стремительно катилось в никуда, приближалась осень. На четырнадцатое сентября был назначен суд.

За неделю, седьмого числа, Зверева снова посетил Павел Сергеевич Тихорецкий. Павел Сергеевич был загорелый и посвежевший. Видимо, сразу после отпуска. Почти слово в слово повторился разговор, состоявшийся в Крестах зимой. Пересказывать не будем — неинтересно.

А вечером того же дня Тихорецкий посетил народный суд Московского района. Дело Джабраилова передали судье Ксендзовой. Марина Вильгельмовна имела огромный судейский опыт, отличалась бескомпромиссностью. Именно с ней и встретился полковник Тихорецкий в модернистской башне Московского суда.

— Я к вам, Марина Вильгельмовна, пришел по очень серьезному вопросу, — сказал, обаятельно улыбаясь, Павел Сергеевич.

— Слушаю вас, — ответила судья. У нее были красивые темно-каштановые волосы и внимательные черные глаза за стеклами очков.

— Я пришел поговорить о деле Джабраилова, в секретариате мне сказали, что дело расписали вам.

— Да, — сказала Марина Вильгельмовна. — Дело у меня, через неделю начинаем процесс… А что, собственно, вас интересует, Павел Сергеич?

— Я бы не хотел быть неправильно понятым, Марина Вильгельмовна. Мы в ГУВД очень обеспокоены ростом преступности в милицейской среде. Последнее время факты такого рода отмечались неоднократно. Мы с вами, Марина Вильгельмовна, делаем общее дело, и я буду предельно откровенен…

Ксендзова кивнула, Павел Сергеевич продолжил:

— Я бы даже сформулировал так: имеет место сращивание некоторых сотруднике ГУВД с преступными элементами. Вы меня понимаете?

— Да, Павел Сергеич, отлично вас понимаю.

Тихорецкий вытащил сигареты, но заметил, что в кабинете судьи нигде не видно пепельницы, и хотел убрать их обратно.

— Курите, Павел Сергеевич, — сказала Ксендзова и поставила на стол блюдце с отбитым краем. — Я не курю, но заседатели…

— Благодарю, — произнес полковник и закурил. Разговору с Ксендзовой он придавал большое значение.

— Мы, Марина Вильгельмовна, понимаем всю опасность этого явления для общества, боремся с ним, но… нам нужна поддержка. Вы меня понимаете?

— Да, понимаю. Мы в судейской практике тоже сталкиваемся с подобными тенденциями. Но… чем же я могу вам помочь?