Повелитель Ижоры - Егоров Александр Альбертович
Тотчас же раздался ответный свист, и из кустов выбрался хмурый рыжеусый швед с перевязанной головой; он поминутно бросал взгляды на море, туда, где ждал нас наш катер, и на скалы, откуда мы спустились, будто ждал оттуда неприятностей. Тюремщик тоже забеспокоился. Поговорив о чем-то с усатым, он вернулся к нам и озабоченно зашептал:
– Харальд сказал, надо спешить. Охрана скоро менять. Скоро, скоро иди на корабль.
– Вплавь? – удивился я.
Но Эйнар прижал палец к губам.
– Пошли, – он кивнул куда-то в сторону. – Лодка, лодка.
До корабля оставалось саженей двадцать, когда кто-то сбросил с борта веревочный трап. Грузный Эйнар полез первым. За ним – Ники. Дрянная лодчонка все качалась и норовила поднырнуть под борт. Не помня себя, я вскарабкался по алюминиевому боку катера и перевалился на палубу.
– Комантир Фил, – ласково проговорил Тамме у меня над ухом. – Наконец-то ты опраттно… а они нас били, били…
– Молчать, – оборвал его Эйнар. – Здесь я командир.
Его рыжий помощник уже залезал на борт, держа нож в зубах.
Я приоткрыл дверь ходовой рубки (в двери красовалась неровная дыра с оплавленными краями). Харви, наш рулевой, безучастно сидел в кресле у штурвала. Он взглянул на меня и расплылся в болезненной улыбке: я заметил громадный синяк у него под глазом. На разбитом пульте мигали огоньки. Тамме все-таки подключил резервную цепь.
Харви нажал кнопку на пульте, и где-то в задних отсеках взвыл пусковой двигатель. Один из двух дизелей ожил, корпус корабля затрясло, как в лихорадке. Потом включился второй, и вибрация исчезла. Рокот моторов стал ровнее. Зажужжала лебедка, и якорный трос потянулся вверх. Ничего приятнее я не слышал за всю свою жизнь.
Можно было отправляться домой. Рулевой положил руки на штурвал.
Я уже забыл про свои обещания, про золото, про вонючего тюремщика Эйнара… но тут его тяжелая лапа улеглась мне на плечо:
– Будем говорить твой отец?
– Завтра. Кто же ночью говорит.
– Говори здесь, – приказал Эйнар.
Несколько минут я возился со спикером. Корабельная рация ретранслировала сигнал, но в далекой Изваре никто не отвечал – это было странно, и я не знал, горевать или радоваться.
– Он молчит, – сказал я. – Ночь.
Эйнар хмуро посмотрел на небо, сплюнул, сказал нехотя:
– Гут. Верю. Верю тебе, Ингварссон, до время. Если обмануть… ты помнишь?
Харви оглянулся на меня, потом на Эйнара. Чуть заметно прищурился. Даже у миролюбивого финна в голове бродили те же мысли, что и у меня.
Я поискал взглядом рыжего Харальда: он с необычайной сноровкой запер снаружи люк машинного отделения и теперь поднимался на палубу, по-прежнему с ножом наготове. Эйнар тоже посерьезнел. Конечно, он не ждал от нас ничего доброго и был абсолютно прав. Если бы у меня под рукой был хотя бы «Макаров», я бы уложил его на месте, ни секунды не колеблясь.
Или всадил бы ему в жирный загривок нож. Как кабану.
Самым мерзким было вот что: мой карельский нож, подарок Корби, висел сейчас у Эйнара на поясе.
Корабль медленно, очень медленно развернулся и двинулся к выходу из бухты. Харви вел катер вслепую, всматриваясь в опасный ночной сумрак.
– Смотри, – окликнул меня Ники.
Среди облаков засветился месяц, и там, на самой вершине скалы, я различил силуэт каменной башни, будто бы выросшей из древнего замшелого гранита. То была цитадель конунга Олафа. Его королевский флаг полоскался на ветру, длинный и раздвоенный, как змеиный язык. Этот флаг был прицеплен к длиннющей мачте, больше похожей на громоотвод или на телескопическую радиоантенну. Вдруг по флагштоку пробежали еле заметные зеленые искры, и я удивленно обернулся к Нику.
– Огни святого Эльма, – пояснил он. – Атмосферное электричество. Интересно, как…
Он не договорил. Искры засверкали ярче, и вот уже сами скалы светились и мерцали, как китайская рождественская иллюминация; что-то там происходило, в королевском замке, и это что-то определенно было устроено ради нас. Рыжий пират Харальд попятился и бросился на другой борт, к веревочному трапу. А вот тюремщик Эйнар так и стоял, вцепившись побелевшими пальцами в леер. Что-то он знал, сука, обо всем этом. Да такое, что даже лишился дара речи. И уж точно забыл про нас.
Что-то включилось у меня в голове.
Я больше не был пленником. Пусть всего лишь с полминуты, но я был свободен. Я не боялся. Того, другого Фила привязали к пыточному креслу и исполосовали всю спину кнутом. Тот, другой Фил был согласен на все, чтобы только это прекратилось. Но теперь капитан вернулся на свой корабль. Крейсер стоит под парами, и осталось только… осталось только…
Метнувшись к борту, я выбросил вперед руку и выхватил у Эйнара из-за пояса свой нож: все происходило, как в тормозной графической модели, и я даже успел подумать, что вряд ли дотянусь до его шеи – уж очень он был громоздкий, этот гребаный палач. Но останавливаться я не собирался. Рукоятка ножа удобно уместилась в моей ладони. Только сейчас враг очнулся, зарычал и сам полез на лезвие, как медведь на рогатину. Тут я всего лишь на мгновение замешкался, и клинок скользнул по его брюху, затянутому в дубленую кожу (я и не подозревал, какой она может быть прочной). Изрыгая проклятия, Эйнар навалился на меня, стараясь перехватить кисть с зажатым в ней клинком. Конечно, он был сильнее. Он едва не сломал мне руку. Нож выпал из моих пальцев и покатился по палубе, но Эйнар не обратил на это внимания – похоже, он хотел сломать мне шею голыми руками. Я перевернулся на живот и уже начал задыхаться, когда швед взревел, как медведь, и ослабил захват. Он бормотал что-то и разворачивался всем корпусом, словно почуял нового врага. По его левому предплечью текла кровь.
Извиваясь ужом, я отполз в сторону и тут увидел Ника. Точнее, сперва я увидел нож в его руке. Клинок был темным. Ник стоял, прижавшись спиной к белоснежной стене рубки, и сам бледнел на глазах.
Эйнар сделал шаг к нему и медленно занес ручищу для удара.
– Стой, гад, – крикнул я. – Смотри…
Что-то, видно, прозвучало в моем голосе, что-то особенное, потому что тюремщик замер на месте и поглядел туда, куда глядел я.
В кабельтове от нас на волнах качался знакомый черный дракар с орлиной головой. Казалось, он возник из ниоткуда, прямо из сырого морского тумана, как корабль-призрак. А может, он и был призраком, я не знал. Дракар шел под парусом, гребцов не было видно, но отчего-то я был уверен, что конунг Олаф там. Я чувствовал его присутствие.
А Эйнар вытянул вперед руку, словно пытаясь прогнать привидение. Холодный золотой шар возник в воздухе и завис прямо перед ним.
То, что я увидел вслед за этим, мне не забыть до конца моих дней.
Шаровая молния двигалась и двигалась, медленно и бесшумно, повинуясь воле короля-чернокнижника, и была эта молния невыразимо прекрасной и ужасной одновременно, настолько прекрасной, что от нее невозможно было оторвать взгляд; Эйнар выпучил глаза и разинул пасть, будто хотел уже закричать, но этот крик ужаса так и застрял в его глотке, потому что сияющий шар скользнул прямо к его губам, будто для последнего поцелуя.
Вот тут-то Эйнар и заорал так, как никто никогда не орал на моей памяти. И в тот же миг молния взорвалась. Небо вспыхнуло белым пламенем, и на секунду стало светло, как днем. Ник выронил нож, обхватил меня за шею, и мы оба повалились на палубу. Сверху на нас падали какие-то кровавые обрывки и ошметки, и, наверное, это было самым ужасным из всего, что с нами происходило до сих пор. Что мы кричали друг другу? Я не запомнил и никогда не смогу передать и надеюсь, что это никогда мне не приснится.
Харви тоже вскрикнул в своей рубке, вскрикнул и ухватился за рычаг. Корабль вдруг дернулся и взревел моторами. Водометы взбили за кормой фонтан брызг, и катер рванулся вперед. Задрав нос и поднявшись на подводных крыльях, он летел вслепую по чужому морю, залитый кровью, но все же свободный. Молнии сверкали и сверкали над нами, понемногу оставаясь позади, все дальше и дальше, и все это было прекрасно и ужасно одновременно – или я уже говорил об этом?
