Сергей Зверев - Жиган и бывший мент
Бадья резко опускалась вниз и, похоже, набрала неплохую скорость. Константин рискнул выглянуть и в то же мгновение понял, что сделал это очень вовремя.
Совершенно, похоже, одуревший от собственной пассивности, Макеев вознамерился двинуть бадьей по машине, и, надо сказать, прицелился он довольно точно.
Летящая на крюке бадья направлялась точно на крышу стоящей напротив подъезда автомашины.
Панфилов представил, удар какой силы ему придется сейчас пережить, сидя в этой самой бадье, и у него потемнело в глазах.
Он закричал что-то невообразимо дикое и встал на ноги, примериваясь, как бы успеть выпрыгнуть из бадьи в последний момент, перед ударом. Ему хорошо было видно, как отшатнулся от машины охранник, поняв, что сейчас его машину вместе с ним просто снесет летящим прямо на него металлическим снарядом.
Охранник выстрелил еще раз по Константину, не попал в спешке — нервы у него не выдержали, и бросился бежать.
И тут Константин с удивлением заметил, что бадья замедлила свое движение.
Вот она почти зависла в воздухе метрах в двух от крыши машины. Константин тут же взял себя в руки и решил не пороть горячку. Он спокойно выстрелил в спину убегавшего охранника и, дождавшись, когда бадья стала неподвижной, выпрыгнул из нее.
Лететь до асфальта пришлось метра три.
Он приземлился, слегка подвернув ногу.
Прокатившись по асфальту, Константин вскочил и тут же бросился в сторону, вновь прокатился по асфальту, так как раздалось подряд три выстрела, пули выбили крошки асфальта в метре от него.
Укрывшись за деревом, Константин осмотрелся и сразу сообразил, что стреляют не с земли, а с восьмого этажа. Он усмехнулся и прикинул, сколько ему потребуется времени, чтобы добраться до крана. Минуты три-четыре. Только бы Макеев просидел эти четыре минуты наверху и не пытался спуститься без прикрытия! Подстрелят же, как в тире, — его видно будет как на ладони, начни он спускаться с крана по лестнице.
Не обращая больше внимания на выстрелы, Константин бросился на стройплощадку. Бежал он зигзагом, не давая возможности охраннику с восьмого этажа произвести прицельный выстрел.
Пули пару раз взвизгнули совсем рядом с его головой, но Панфилов не снижал скорости и мчался к забору, отделявшему стройплощадку от двора дома. Чем быстрее движется цель, тем труднее в нее попасть, — истина, известная каждому охотнику и киллеру. Поэтому, убегая от выстрелов, не стоит медлить и дожидаться, когда тебя возьмут на прицел.
Перемахнув забор, Панфилов стал недосягаем для выстрелов и под прикрытием забора бросился в сторону крана. Макеев должен был его видеть. Они заранее договорились, что Панфилов будет прикрывать Макеева, пока тот будет спускаться с крана.
Укрывшись за штабелем каких-то бочек и ящиков с плиткой для наружной облицовки, он осторожно выглянул и поймал на прицел окно на восьмом этаже, в котором, как ему показалось, мелькнула чья-то голова. Панфилов выстрелил, не рассчитывая попасть, ему нужно было лишь подать сигнал Макееву, что он готов его прикрывать.
На восьмом этаже зазвенели стекла, и раздался ответный выстрел. Стреляли по Константину. Он видел вспышку от выстрела и, не раздумывая, рефлекторно, выстрелил на нее. Потом еще раз и еще. В ответ уже не стреляли. Жизнь, видимо, показалась охраннику дороже.
«Вот и отлично! — подумал Панфилов. — Ну давай, Макеев, ползи вниз! Давай!»
Он не мог видеть, услышал ли Макеев его безмолвный призыв, все его внимание было сосредоточено на окнах восьмого этажа.
Панфилов не хотел давать своему противнику передышки и стрелял по окнам с интервалом секунд в тридцать — вряд ли охранник рискнет высунуться… Теперь, когда Козлов был ликвидирован, неприятности им по службе были обеспечены, но нарываться на еще большие неприятности в виде ранения мог разве что законченный идиот! Панфилов предполагал именно такой ход мыслей в голове охранника.
Именно так должен был думать нормальный человек, дорожащий своей жизнью.
Неизвестно, был ли Константин прав, но с восьмого этажа больше не стреляли, и Панфилов решил, что несущественно, о чем именно думает в этот момент охранник. Главное, он теперь не стреляет, и у Макеева есть возможность благополучно спуститься.
— Костя! Я здесь, внизу! — послышался наконец сзади приглушенный голос Макеева. — Уходим! Скорее! Я видел сверху милицейскую машину. Через минуту будет здесь, а то и раньше.
Выстрелив еще пару раз по окнам на восьмом этаже, Панфилов побежал вслед за Макеевым к другому концу строящегося здания, где находилась бендежка сторожа.
Там, неподалеку от стройплощадки, на соседней улице была припаркована «шестерка» Макеева.
За спиной у них раздавались сирены приближающихся милицейских машин.
Глава 25
Убийство Козлова испугало Белоцерковского. Когда он получил сообщение о нем, ему сделалось плохо. Глеб Абрамович упал в кресло, и сил у него хватило только на то, чтобы дотянуться до стоящего рядом с его столом небольшого бара и ухватить бутылку, оказавшуюся ближе к нему.
Белоцерковский посмотрел на этикетку.
Это оказалось виски «Johnny Walker» с черной наклейкой, «Черный Джонни». Глеб Абрамович терпеть не мог это виски. Слишком крепкое и резкое, оно сразу било по мозгам, и ноги от него становились ватными.
Но выбирать что-нибудь другое он сейчас не мог, для этого пришлось бы встать и сделать пару шагов, а у него не осталось сил даже шевелиться. Он даже не сумел заставить себя сделать самое элементарное движение — протянуть руку и взять со стола пустой стакан, из которого минут десять назад пил минеральную воду.
Глеб Абрамович Белоцерковский, от одного имени которого у многих в России появлялись признаки предынфарктного состояния, сам сейчас выглядел жалким и напуганным. У него хватило сил только на то, чтобы поднять бутылку и поднести ее к губам.
«Какая к черту язва! — думал он, вспоминая запрет своего личного врача на употребление любых напитков крепче шампанского. — Язва! А как всадят мне в голову три пули, на хрен мне тогда думать о язве?»
Выпив треть бутылки, он оторвался наконец от горлышка и, задохнувшись, закашлялся. Острая струя алкоголя воткнулась в отвыкший от крепких напитков желудок, словно осиновый кол. Глеба Абрамовича скрутило, и он, согнувшись и схватившись за живот, с трудом сдерживал приступы острой дурноты. Он сполз с кресла и свалился на пол, скрючившись на ковре.
"Нет! — думал он лихорадочно, пытаясь отвлечься и от тошноты, и от боли в желудке, и от картины своих мозгов, разбрызганных по этому же самому ковру, на котором он сейчас лежал. — Нет! Я не хочу этого!
В конце концов, я не пропаду и без денег Воловика… У меня и без того хватит на все, что я задумал. Ох, как мутит! Меня сейчас наизнанку вывернет!.. Боже, как мне дурно!
Клянусь, что, если сейчас перестанет тошнить, я отдам им кассету""
Стоило ему это произнести про себя, как тут же Глебу Абрамовичу стало казаться, что его тошнит уже чуточку меньше. А вот боль в желудке почти совсем прошла. Вместо осинового кола теперь там разливалось приятное тепло, от которого проходила и дурнота.
Пролежав еще минуту, Глеб Абрамович представил вдруг, как в кабинет входит его помощник, видит его лежащим на полу…
Ему сделалось ужасно стыдно. Он начал подниматься, но едва оторвав голову от пола, заметил, что пол кабинета потерял устойчивость и слегка покачивается, словно палуба большого океанского корабля во время небольшого шторма.
Словно матрос на палубе, он поднялся и на широко расставленных ногах подошел к своему бару. Глеб Абрамович покопался среди бутылок, выбирая, что бы такое еще выпить, но вдруг махнул рукой и вновь приложился к горлышку бутылки с черной наклейкой.
Но этот раз виски не вызвало такую реакцию отторжения, и Глеб Абрамович не без некоторой гордости взглянул на бутылку, над которой ему удалось одержать маленькую победу. В голове приятно шумело, и Белоцерковскому стало гораздо спокойнее.
Картина с разбрызганными по ковру мозгами подернулась какой-то серой дымкой и стала едва различимой Вновь подало свой голос его самолюбие.
"Я верну кассету, раз обещал самому себе, — решил Глеб Абрамович, решительно пройдясь по кабинету. — Господи, что же качает-то так? Я что, уже напился? Как мне, оказывается, мало надо… Я верну кассету. Но сначала сниму с нее копию — это раз. На всякий случай, вдруг пригодится.
А она может еще и пригодиться. А два .
Я верну кассету. Но не уверен, что эти бандиты сумеют ею воспользоваться… Как они там писали, послать на Главпочтамт, до востребования? Извольте, господа. Как вам будет угодно! Но только потом не обижайтесь, если что-то окажется не совсем так, как вы предполагали…"
Самым сложным в его размышлениях было решить, кому поручить переписать кассету… В принципе это можно было поручить любому из своих людей. Проблема только в том, что Глеб Абрамович ни одному из них по-настоящему не доверял. Все продажные твари! Готовы бежать за всяким, кто заплатит больше.
