Остров живого золота - Анатолий Филиппович Полянский
В чемодане у него после тщательного отбора образовалась коллекция оригинальных трубок. Бегичев даже в разведку брал с собой на всякий случай парочку и, когда нельзя было курить, посасывал черенок, наслаждаясь терпким запахом, исходившим от хорошо прокуренной трубки. Теперь он знал в этом толк.
В мертвой тишине подвала неожиданно зазуммерил телефон. Оба офицера опасливо взглянули на дежурного связиста, словно от него зависело содержание очередного приказа командования. Наконец Свят нерешительно взял трубку. Некоторое время он слушал молча, глаза его округлились.
– Что вы сказали, товарищ полковник?! – крикнул Свят, забыв о том, что по телефону нельзя обращаться по званию. – Как?.. Что значит – очень просто?..
Он медленно положил трубку и обалдело поглядел на Бегичева.
– Что случилось? – почему-то шепотом спросил тот.
– Он говорит, – Свят кивнул на телефонный аппарат, – немецкий гарнизон капитулировал.
Бегичев, обессилев от дикого напряжения, опустился на корточки и прижался к стене.
Первым сбросил оцепенение телефонист. Он вскочил, кинулся к Святу и заорал что есть мочи:
– Товарищ капитан, победа! Братцы, немец сдался!
Ликующий, рвущийся из самой глубины человеческого существа крик «ура» потряс низкие своды подвала и выплеснулся за его пределы.
Бегичев взлетел по ступенькам и выбежал на улицу. Он стиснул в объятиях часового и помчался будить ничего еще не подозревающих разведчиков.
По всей линии наших окопов уже беспорядочно гремели выстрелы. Стреляли неистово, из всех видов оружия, разрывая воздух и расцвечивая небо имеющимися в запасе ракетами.
Это был первый салют победы.
Глава II. Домой!.. И дальше…
На перроне царило бесшабашное веселье. Среди наваленных грудами вещмешков, чемоданов, скаток, оружия, перекликаясь, двигалась, гоготала солдатская вольница. Людей – разных, непохожих – объединяло недавно возникшее, ни с чем не сравнимое состояние раскованности. Дружно вспыхивали песни, ликовала гармоника, сапоги подковками лихо выстукивали «барыню».
Вагоны, готовые к погрузке, уже давно стояли на первом пути, а паровоза не было. Но это никого не беспокоило, разве что коменданта станции, которому не терпелось поскорее восстановить тишину и порядок на вверенном участке.
Бегичев медленно пробирался сквозь толпу. Его толкали, хватали за руки, тащили в круг. Он не сопротивлялся, хотя совсем не умел танцевать. Не в такт взмахивал руками и, потоптавшись рядом с самозабвенно отплясывающими незнакомыми ребятами, двигался дальше.
Было удивительно хорошо. Страшное – позади. Исчезло ощущение опасности. Самое время передохнуть, сесть и вглядеться в яркое небо. Таким он долгие месяцы видел его в сновидениях. А просыпался от грохота снарядов, истошного треска автоматов. Содрогалась земля… И пробуждение приносило чувство глубочайшего разочарования. Теперь же все происходило наоборот. Стоило задремать, как вспоминалась война, а с нею работа – будничная, тяжкая. Он опять шел по вражеским тылам, запрещая себе думать об усталости, не задаваясь вопросом, когда же конец. Просыпаясь, он не сразу возвращался к действительности и, лишь прислушавшись к тишине, с облегчением думал: хорошо, померещилось… Поэтому, наверное, Бегичев, привыкший к ночным вылазкам и ценивший преимущества темноты, любил теперь больше день. Днем было прозрачное небо, солнце, много людей вокруг. В многоликой и разноголосой солдатской толчее можно было громко смеяться и топать ногами на манер «камаринского мужика», кричать нечто несуразное и подхватывать озорные частушки: «Мою милку ранили на краю Германии…»
Пристроившись на ящике из-под снарядов, молоденький связист, побагровев от усердия, старательно выдувал на губной гармошке незатейливый мотив. Заглушая его, несколько саперов вразнобой завели: «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил…»
Неподалеку от Бегичева сержант с артиллерийскими эмблемами на погонах растянул мехи огромного, ослепляющего перламутром трофейного аккордеона. Чей-то немыслимо пронзительный тенорок, перекрикивая, навязывал товарищам песню: «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех…»
Остановившись в толпе, Бегичев поднял голову и зажмурился, подставив лицо под жаркие лучи майского солнца. Было уже по-летнему тепло.
Сзади громко скомандовали:
– Поберегись, пехота! Победители идут!
По краю перрона шагала колонна бойцов. Толпа перед ними медленно расступалась. Вел колонну невысокого роста офицер. Был он крепок и кряжист. Выцветшая гимнастерка плотно облегала широченные борцовские плечи.
Бегичев сразу узнал капитана Свята, улыбнулся ему как старому доброму знакомому и крикнул:
– Мы вместе едем, Иван Федорович!
– Знаю. Рад! – живо откликнулся тот.
В последних боях за Берлин батальон Свята, как и разведвзвод Бегичева, крепко потрепало. В ротах осталось по горстке людей, и командир полка, распределяя подразделения по эшелону, в порядке поощрения выделил им пассажирский вагон, чтобы, заявил он, «победители возвращались на Родину с максимальными удобствами». Таких вагонов в эшелоне было всего четыре. Два из них занял лазарет, в третьем разместился штаб полка со знаменем.
В немецких вагонах спальных полок не оказалось. В купе по обе стороны прилепились жесткие скамейки с изогнутыми спинками. «А зачем фрицам лежаки? – заметил кто-то из разведчиков. – Они за сутки могут свою Германию из конца в конец проехать. Тут вам не Россия-матушка с ее бесконечными верстами». Тем не менее в пассажирском вагоне ехать было почетно: не всем достался такой комфорт.
Лязгнули буфера вагонов. Это наконец-то подали натужно пыхтящий паровоз. Сиплый гудок возвестил начало долгожданной посадки. Вторя ему, вдоль платформы прокатилась протяжная, многократно повторяемая команда: «По ваго-о-онам!..» Толпа засуетилась, взметнулась плащ-палатками и хлынула к эшелону.
Бегичев, потеряв из виду своих, забеспокоился: как бы в сутолоке не растерялись. И тут же увидел Шибая. Тот стоял на подножке вагона, прочно уцепившись за поручень, и отчаянно махал рукой:
– Сюда!.. Сюда, товарищ младший лейтенант!
Мимо Шибая, толкая и отчаянно чертыхаясь, лезли в вагон солдаты из батальона Свята. Каждому хотелось занять местечко получше, где-нибудь у окна. Ведь так давно не ездили обычными пассажирами.
Бегичев крикнул, что идет, и, работая локтями, стал пробираться сквозь людской муравейник. Из-за спины радиста выглянул сержант Ладов. Заметив проталкивающегося к вагону взводного, он отстранил Шибая и отодвинул плечом наседавших на подножку вагона солдат.
– Все в сборе, командир! – закричал он, протягивая Бегичеву руку. – Давайте помогу, а то лезут тут!..
Ладов рывком втащил Бегичева: силушкой Федюню бог не обидел. Шутки ради, бывало, он запросто скручивал шомпол в морской узел. Соперничать с сержантом в полку мог разве что Калабашкин.
Услышав впервые показавшуюся забавной фамилию, Бегичев представил себе пухлого, как булка, паренька. Каково же было его удивление,
