Юлий Дунский - Каждый десятый
— Для того, чтобы и нас никто не трогал.
Мизинчик — он не собирался сдаваться без боя — кинулся вдруг к своему карабину, схватил его с земли и успел даже передернуть затвор. Но вожак был еще быстрее: выдернул из-за голенища свой длинный кнут и так огрел Мизинчика по руке, что тот уронил винтовку.
— Идите, говорю, по-хорошему, пока мы добрые! — рявкнул вожак. Сунув в рот обожженные кнутом пальцы, Мизинчик огрызнулся:
— Ни хрена себе добрые! Шкуры вы, контры, волкодавы!
— Это с какой стороны поглядеть, — невозмутимо отозвался цыган. — Когда мужики конокрада поймают, что они над ним делают? А мы вас отпускаем в целом виде.
Маленький отряд оскудел оружием. На всех осталась одна шашка, которую снова забрал себе Мизинчик. Они шли гуськом по рели — так в Сибири называют сухую гривку над болотом. Вода чавкала под ногами. Глядя в спину Мизинчику, Степан Байда сказал поучительно:
— Правду мий батька казав: на краденом коне далеко не заедешь.
Спина командира передернулась, будто его укусил овод. Дед Алеха, который по легкомысленной своей натуре не принимал неудач близко к сердцу, запел тихонечко:
Запрягай-ка, тятька, лошадь,Серую, косматую.Я поеду в дальний табор,Девушку посватаю!
Мизинчик обернул к нему перекошенное бешенством лицо:
— Через тебя, паразит, вся наша беда! Выгоняю тебя из отряда!
— А чё? Чё такое? — опешил Алеха. Мизинчик топнул ногой так, что во все стороны полетела болотная жижа.
— Намутил, подбил меня на воровство! Варнак, каторжанская душа! Иди с глаз долой!
— Погоди, погоди, — заступился Святополк. — Мы, по-моему, все трое виноваты.
— А ты, Коромыслов, больше всех, — подхватила Саня. Почувствовав поддержку, дед Алеха заныл:
— Во, во… Ты командир, а я самый нижний чин. Я твой приказ сполнял, и за это меня гнать? Да куда вы без меня? Я кашеварю, я силки ставлю… Я тайгу, как свою котомку знаю — где чего лежит. Я и по-татарски могу, и по-вогульски.
— Кончай тарахтеть, — перебил Мизинчик. — Товарищи, да разве ж вы забыли, как он перед беляками на коленях ползал? И коней воровать — его придумка. Он только позорит революцию. Уходи! А то осерчаю — зарублю!
Саня, Святополк и Степан молчали. Командир, конечно, поступал несправедливо, но и опровергнуть его доводы было трудно.
— Да ну вас к чомору! — окрысился вдруг дед Алеха на всех, в том числе и на своих недавних заступников. — Зарублю, зарублю! Не боюсь я никого, а вас тем более! Не ндравится моя компания? Ну, давайте — спинка об спинку и кто дальше отскочит!
С этим он повернулся и пошел в обратную сторону, нахально распевая:
По горам я раз катался,Тарантас мой изломался.Три доли, доли два!Три доли, доли два!Три доли, доли три-четыре-пять!
— Ау! Ау! — кричала Саня. Она и Степан Байда пробирались, а точнее сказать, продирались через лесную чащобу. — Ау!.. Где вы?!
— Саничку, не треба гукать. Вы вже захрипли, пожалейте себя.
— Наоборот, надо обоим кричать. А то мы их никогда не найдем.
— Добре буде, коли мы их найдем. Но можно и до кого иншого догукатись. В тайге и колчаки, и бандиты, и бродяги ходят.
— А что же делать? — чуть не плача, спросила девушка.
— А ничого. Идти мовчки. Кудысь да выйдемо.
Некоторое время они шли молча. Саня беспокойно озиралась по сторонам, а Степан больше смотрел на нее: от испуга и растерянности ее хорошенькое личико выглядело совсем детским.
— Саничку, можно вас спытати? У вас батько и мати е?
— Папа умер, когда я была маленькая, — ответила девушка, удивленная неожиданным вопросом. — А мать… С матерью мы совсем чужие люди.
— Чужие? С ридной мамою? Хиба ж таке бувае на свити?
— Всякое бывает… Ой, мы совсем куда-то забрели!
Но Байда продолжал развивать свою мысль:
— Як разобьем беляков, закончим войну, то вам и некуда ихать? Може, поидемо до нас, пид Винницу? Там у мене тато с мамою. Воны простые селяне, но таких мудрых людей пошукать. Вы им будете, як дочка… А до чого ж у нас там гарно! То про нашу местность в писпе поется: «Не-наче справди рай». Пойдете со мною?
Саня смутилась:
— Вы… Вы мне делаете предложение? Предлагаете руку и сердце?
— Як вы кажете? А, зрозумил… А вам це смешно?
— Да нет, нисколечко. Но подумайте сами: мы заблудились, не знаем, что будет завтра. А вы о том, что будет после войны!
— Так, так, — грустно улыбнулся украинец. — Я бачу, не пойдите вы со мной. Но все равно, я вас буду кохать и поважать. Скильки мы ходимо удвох, и кругом ни живой души, а я до вас пальцем не доторкнувся. И не дозволю соби!
В это время издалека послышалось протяжное: «Э-ге-гей!.. Ау!».
— Наши! — счастливо закричала Саня, и оба они бросились прямо через колючие кусты туда, откуда донесся голос.
…Святополк с Мизинчиком стояли на полянке, разглядывая золу давно потухшего костра. Увидев Саню, Святополк просиял от радости. А Мизинчик сказал раздраженно:
— Заявились… Где вас черти носили?
— Мы стали ягоды рвать, там такая малина… — начала объяснять девушка, но Мизинчик не стал слушать:
— Ты лучше скажи, дорогу знаешь, куда идти? А то мы, вреде, заплутали.
Счастливая улыбка сбежала с Саниного лица.
— Как заплутали? Я думала, это мы заблудились. А вы тоже?
— Что ж мы, хуже вас? — невесело пошутил Святополк. — Мы вот на костер наткнулись. Таежники умеют определять: когда жгли, что за люди… Может, тут жилье близко?
— А на що вам таежники? Я сам определю, — сказал Байда и вздохнул. — Це наш костер. Мы его позавчера палили. Ось и гудзик мий. Я все думал, де ж я его сгубил.
Он поднял с земли медную шинельную пуговицу и сунул в карман.
— Заблудились всерьез, — констатировал Святополк. — Даже ходим кругами. Классический случай.
Мизинчик повесил на сук свой заплечный мешок.
— Хватит на сегодня. Зря только сапоги бьем.
…Саня дремала, пристроившись в развилке поваленного дерева. Пришивал себе пуговицу Степан. Мизинчик свирепо рубил сушину для костра, а Святополк считал оставшиеся у них спички. Собственно, и считать было нечего.
— Две спички осталось, — сообщил он командиру. — Будем, как дикари, трением…
— Т-с-с! — перебил Мизинчик встревоженным шепотом. — Слушай!
Кто-то ломился сквозь валежник: этот шум становился все слышней, приближался.
— Лось? — тоже шепотом спросил Святополк. Мизинчик мотнул головой:
— Нет. Непохоже на сохатого… Это кабан, а то и сам костоправ.
— Кто? — не поняла Саня. Сон разом слетел с нее.
— Медведь.
Мизинчик покрепче сжал рукоять шашки. А Святополк со Степаном схватили по коряге и, на всякий случай, загородили собой девушку.
Затрещали кусты совсем рядом, и на поляну выскочил дед Алеха.
— А я с табачком! — объявил он как ни в чем не бывало. — Закуривай, кто породы дуревой!
И дед Алеха помахал в воз-духе ровдужным, то есть сшитым из оленьей замши кисетом. Все четверо глядели на него в полном недоумении — а руки уже сами тянулись к махорке: мужчины не курили с самого побега.
— Дымите, дымите, только долго не рассиживайтесь, — тараторил дед Алеха. — Варево стынет!
— Якое ще варево? Ты звидки тут взялся? — оторопело спросил Степан.
— Думали от меня сокрыться? — засмеялся Алеха, очень довольный. — От меня не сокроешься! Я бегал по тайге, а одним глазком за вами присматривал, как вы без меня блудили всяко, кругами шарились. Ну, айдаге, айдате лопать, я двух зайцев в силки словил.
…Они сидели у костра, обжигаясь, ели вареную зайчатину и похваливали:
— Хорошо. Вкусно.
Один Мизинчик угрюмо молчал, хоть и ел вместе со всеми.
— Я тут недалечко на углежогов натакался, — рассказывал дед Алеха. — Говорят, белых нигде в окружности не видать. Хорошие мужики, гостеприимные. Табачком вот угостили, топорик выдали. В лесу нужнеющая вещь!
— Ладно уж, — сказал наконец Мизинчик. — Мы тебя прощаем, берем обратно в отряд.
— Чего это? А… Ну да, конешное дело. — По легкомыслию своему Алеха уже позабыл про cсopy и взаимные обиды. — Я и говорю: куда вы без меня.
Отряд снова шел своей дорогой. Шел на запад, туда, где розовела последняя полоска заката. Все, кроме, командира, шагали бодро, весело. А Мизинчик снова погрузился в мрачное раздумье.
Дед Алеха то и дело нагибался, находил что-то в траве и совал в рот. Степан благодушно спросил:
— Что это вы такое едите?
— Ягода. Мамура называется.
— Вже оголодали?
— Не… Я так, для кислости. Помнишь, Мезенчик, ты на меня сказал «набилизованный»? У меня аж душа заболела от такой неправды. Я ведь своей доброй волей, безо всякого понуждения за революцию встал! Кто я раньше был? Нищеброд, шушваль. За весь свой век ломаного гроша нe скопил — не имел к этому таланта. А революция, она всех бесталанных пожалеет. У богатых отымет, бедным раздаст.
