Илья Рясной - Большая стрелка
Политика задержали, но богатой видеотеки на месте не оказалось.
Дальше — больше. Влад не смог найти пацана, дававшего показания, — тот исчез из детского приемника-распределителя.
С самого начала дело было тухлое. Через трое суток Политика выпустили из ИВС на Петровке, 38. Его встречала толпа адвокатов, журналистов и просто всякой рвани непонятного происхождения и рода деятельности.
Потом появились две статьи в центральной прессе и видеосюжет в передаче «Человек и закон». О чем? Ясное дело — о палачах рубоповцах, которые, выполняя политический заказ, сделали все, чтобы снять с предвыборной гонки в далекой северной республике представителя демократических сил. Ослиные уши в этих опусах виделись невооруженным взглядом, но цель была достигнута — за Влада взялись всерьез.
Сперва он долго и нудно давал объяснения в прокуратуре, притом далеко не тем людям, которых знал он и которые знали его, кто выдавал санкции на обыск Политика. Это были строгие, делавшие вид, что не понимают очевидных вещей, буквоеды. И наконец они возбудили дело о превышении власти в отношении Влада.
Влад ненавидел связываться с политикой в любом ее проявлении и с политиканами в любом их качестве. Где большая политика и большие деньги, там правосудие может отдыхать — эта истина применима ко всем странам мира, но к России она применима стократ. Так получалось, что от политики и политиков Влад никуда не мог уйти — любая серьезная шайка, которую начинаешь раскручивать, обязательно поддерживается алчным политиком. На Руси бандит и политик — как молочные братья. Им друг без друга никуда. И вот Влад наконец влип, пойдя на эту публику войной.
— Что вы можете показать касательно заявлений гражданина Маничева? — повернулся Мокроусов к Владу.
— Что все это — вранье настолько низкого пошиба, что мне даже совестно его опровергать. Мы провели обыск на его квартире. Он чистосердечно раскаялся. Никаких денег не было. Пальцем я его не трогал. Все…
Протокол. Подписи.
— Вы можете идти, — голливудовская улыбка была подарена следователем Политику.
— Конечно, — Маничев встал. Обернулся к Владу. Пряча глаза, змеей прошипел:
— Я тебя предупреждал…
Действительно предупреждал. Визжал, что Влада раздавят, закопают, изничтожат. Визжал, пока не получил легонько по круглой, наглой морде.
— Знаешь, поганка, — насмешливо посмотрел на него Влад. — Ведь детские слезы неоплаченными не остаются.
— Хватит, — хлопнул ладонью по столу следователь. — Георгий Николаевич, вы свободны.
Политик закивал и поспешно вышел из кабинета. Улыбка Мокроусова, обращенная к Владу, даже скорее не улыбка, а гримаса, была суровой.
— Ну и что дальше? — спросил Влад.
— А вас я попрошу остаться…
«А вас, Штирлиц, я попрошу остаться», — всплыли слова из знаменитого-фильма.
— Уговаривать признанку писать будешь? — усмехнулся Влад.
— Не буду, — нервно произнес Мокроусов. Тут в кабинете и появились двое сержантов — нахохлившиеся, кажется, испуганные, в бронежилетах веселого салатового цвета.
— Он, — следователь указал на Влада. Так говорят «фас».
— Встать, руки на стену, — без особой уверенности взревел сержант, махая автоматом.
— Чего, стрелять в брата-мента станешь? — насмешливо произнес Влад, поднимаясь.
— Руки на стену!
— На стену так на стену.
Сержант пробежал руками по одежде Влада. Вытащил из-за пояса пистолет Макарова. Следователь как завороженный посмотрел на пистолет, облившись холодным потом. Он вдруг представил, что этот здоровяк-опер запросто мог его минуту назад расстрелять, и ничто бы не помешало исполнению такого плана.
— И что? — осведомился Влад.
— Гражданин Столетии, вы задержаны по подозрению в совершении преступления, — оттарабанил Мокроусов, переведя дыхание, как будто его задерживали самого.
— Ты, вообще, на кого работаешь? — спросил Влад.
— Именно работаю. На правосудие.
— Нет, следак. Ты работаешь на бандитов и извращенцев. А это грех большой, — негромко произнес Влад.
— Где же ты был, Одиссей, — прошептал Гурьянов.
Одиссей, бороздящий десятилетиями моря, участвовавший в жестоких битвах, набравший груз подвигов, однажды, возвратясь домой, видит, что это уже не его дом. И начинает считать потери.
В возвращении домой есть какая-то мистика. Гурьянов, возвращаясь раз за разом домой, обнаруживал эти самые потери. Они преследовали его, забирая самое дорогое. А еще, возвращаясь, он оставлял часть души в тех негостеприимных краях, куда кидали его злодейка судьба и приказы руководства.
Сколько он, беспокойный Одиссей, обошел стран. Сколько раз участвовал в боях, где разыгрывались судьбы планеты и ковалась история. Такая работа у начальника оперативно-боевого отдела одного из самых закрытых в СССР, а потом в России, спецподразделений — отряда «Буран», гордость Службы.
— Где же ты был, Одиссей? И что хранит твоя память?
Вот открываешь потаенный ящичек, где хранится твое еще совсем недавнее прошлое. И будто наяву видишь «томогавки», крушащие жилые районы и военные объекты. Видишь людей, выстроившихся живой цепью на мостах, прилепив себе мишени на лоб — «янки, стреляй в нас». И помнишь четкое и какое-то бездонное в своей холодной пустоте ощущение, что мир, худо-бедно сложившийся после Второй мироой войны, вдруг начал рушиться. И помнишь свое отчаянное решение хоть что-то изменить и понимание, насколько это трудно.
Это была очередная, чуть более горячая, чем раньше, война с безжалостным и вместе с тем инфантильным монстром — Соединенными Штатами Америки, с его любимой погремушкой, именуемой новым мировым порядком — эдаким удивительным шедевром лицемерия, хитрости и жестокости конца двадцатого века. И это была война с цепным псом, которого, как почему-то считают американцы, им удастся держать на цепи вечно, от которого они открещиваются принародно, а тайком подкармливают его оружием, деньгами, открывают для него свободные наркотранзиты — с исламским фундаментализмом. С каждым годом эти войны становились немножко горячее.
Но полковнику Гурьянову тогда было не до философских обобщений. Он и трое его бойцов прибыли в Югославию работать. Предстояло провести несколько акций. Одна из них — операция по захвату американских военнослужащих. Руководство Службы прекрасно понимало, что изменить ситуацию не в силах, но при желании из ситуации можно извлечь некоторую пользу.
У этой акции было несколько целей. Например, создание волны в СМИ, чтобы увидеть, как американцы будут выкручиваться из сложившейся ситуации. Но главное — информация.
Гурьянов и его люди выполнили все поставленные им задачи. И уходили из поверженной страны с чувством потери и опустошенности. Не было шансов у братьев сербов, когда натовский безжалостный монстр, всемирная армада, мощь самых развитых стран мира, навалился на маленькую балканскую страну. И помочь им было некому.
Вернувшись из той командировки, Одиссей понял, что его очаг остыл. Инга дождалась его, а потом спокойно, без лишних объяснений, заявила, что уходит от него.
— Мне все это надоело, — только и сказала она. — Я устала тебя ждать. Устала за тебя бояться. В конце концов, я просто устала.
— Инга, как ты можешь, — промямлил он.
— Ты мне не нужен. И детям не нужен…
Глухая стена непонимания между ними росла кирпичик за кирпичиком все последние годы. Инга не понимала, чем занимается муж. Не понимала, что тот живет в другом темпе жизни и другими масштабами.
Расстались странно, как чужие люди. Стена между ними стала совершенно непреодолима. Ему хотелось ее разбить каким-то точным словом, искренним чувством. Но все было бесполезно. Он, который без труда устанавливал оперативные контакты с людьми любой национальности, который мог вызвать на откровение кого угодно, не мог найти общего языка со своей женой, с которой прожил много лет. Она уехала в Питер, к матери, забрав двоих сыновей-близняшек.
А потом в очередной раз был Таджикистан. Был бросок на Афган — в памятные места, где, как и двенадцать лет назад, и семь лет назад, приходилось делать работу, которую чистой не назовешь, но которую необходимо было сделать, поскольку игра, в которой Россия сдавала позицию за позицией, все-таки продолжалась. И как раньше, Влад и его ребята возвращались с задания, оставляя за собой пожар и посеченные осколками, издырявленные пулями тела врагов.
Вернувшись домой из этого «погружения» — очередного локального ада, где приходилось играть роль то ли ангела небесного, то ли черта с вилами — это с какой стороны посмотреть, — он услышал на автоответчике настойчивое:
— Никита, ты мне нужен. Ты очень мне нужен… Брат очень редко просил его о чем-то. Особенно в последнее время. Слишком на многое они смотрели по-разному. Слишком широкие трещины прошли между ними. Слишком много недоговоренностей, обид накопилось. Каждый плыл по жизни, выбрав тот курс, который считал нужным. Но вот , только странно получилось в результате — Никита Гурьянов, который выбрал своей судьбой игры со смертью, жив. А Константин Гурьянов, положивший столько сил на то, чтобы устроиться в жизни комфортабельнее, удобнее, беззаботнее, — сейчас лежит мертвый, продырявленный пулями.