Виктор Доценко - Близнец Бешеного
— За что на этот раз?
— За хорошее поведение! — осклабился Дробилин: его глаза предательски блестели, впрочем, как и у его приятеля.
— Опять «укололись»? — брезгливо поморщился старший прапорщик.
— Какое там укололись, гражданин начальник, — хмыкнул Барсуков. — Так, нюхнули малость…
Никитич быстро пробежал постановление:
— Трое суток? За «хорошее» поведение маловато, — недоверчиво протянул он.
— Начальник сегодня в хорошем расположении духа, вот и скостил нам, — подмигнул Дробилин.
— В шестую, как всегда? — на всякий случай спросил Никитич сопровождающего, прекрасно зная ответ.
— В шестую… — добродушно кивнул тот и с усмешкой добавил: — Она к ним привыкла. Ладно, я пошёл?
— Иди, Булавин, иди! — Никитич повернулся к наказанным, осмотрел их. — Пошли переодеваться, что ли…
После того, как они облачились в штатную для карцера робу, Никитич подвёл их к шестой камере.
— Надеюсь, у нас будут попутчики? — как бы между прочим, поинтересовался Дробилин.
— Пока только один попутчик, — поморщился Никитич.
— И один скуку снимет, если правильно жизнь понимает, — многозначительно заметил Барсуков, переглянувшись с приятелем.
— Это точно! — хитро подмигнул тот.
Никитич покачал головой: в его глазах читалась жалость, но он и сам, если бы его сейчас кто-то спросил, не смог бы ответить, кого он жалеет — строптивого новенького или этих двух горилл. Дело в том, что незадолго до их прихода Никитича навещал тот самый прапорщик, во время дежурства которого и произошло непонятное событие в злополучной сто девятой камере…
* * *Как только дежурный по продолу пришёл к нему, Никитич сразу заметил, что его глаза как-то странно бегают.
— Что с тобой, Мишаня: на тебе лица нет? — спросил старый Никитич.
— Даже и не знаю… — растерянно протянул тот.
— О чём ты?
— Я такое видел… — протянул он и тут же осёкся.
— Где видел-то?
— Может, я не должен говорить? — с сомнением произнёс прапорщик.
— Почему?
— А хрен его знает…
— Господи, со мной-то ты можешь поделиться тем, что тебя волнует? — настойчиво спросил Никитич, заметив, как прапорщик неуверенно пытается уйти от ответа.
Чуть подумав, прапорщик решительно махнул рукой:
— Ладно! — он собрал в кучу морщины на лбу. — Тебе, пожалуй, расскажу, потому что доверяю… — он насторожённо осмотрелся и, понизив голос, сказал: — Если бы мне ранее кто-то сказал, не поверил бы ни за что…
— Не тяни: рассказывай, о чём ты! — оборвал его Никитич.
— Ты же сам видел этого новенького: невысокий, на Сталлоне явно не тянет…
— И что?
— А в сто девятой камере шестеро мужиков сидят, да ещё и убийцы к тому же…
— Господи, Мишаня, ты можешь по делу говорить? — недовольно бросил Никитич.
— Так я и говорю по делу… Когда я услышал шум в сто девятой, подумал, что почудилось, а когда снова услышал и решил подойти… — прапорщик вновь быстро осмотрелся и едва ли не шёпотом произнёс: — Заглянул в глазок и глазам не поверил: новенький мелькает среди этих убийц…
— Как это мелькает? — не понял Никитич.
— А так: те пытаются его ударить, а он не только уходит от ударов, но ещё и делает так, что они сами и бьют друг друга… А один из «Братьев на крови», как вгонит в задницу другому заточку… жуть просто!
— Кому вгонит? — не понял Никитич.
— Как кому? Своему же… этому, как его? — наморщил лоб прапорщик. — Вот, Таранькову! Тот как завизжит, что твоя свинья, и в ответку ему руку поранил…
— Кому?
— Так Сыромятину же!
— Ас новеньким что?
— А что с новеньким? Стоит в сторонке и в ус себе не дует: даже посмеивается как бы… Ты вот что, Никитич, не говори никому: а то скажут, что сбрендил Мишаня…
— Хорошо, Сухоручко, не скажу, обещаю… — вдруг Никитич недоверчиво взглянул на него и спросил: — А ты все это точно видел или тебе показалось?
— Ну, вот, я ж говорил… — обидчиво надул губы прапорщик. — Даже ты не поверил…
— Да поверил я тебе, Мишаня, поверил… Это я так, для ясности размышлений… Ты сам-то не говори больше никому! Ты выбрал самую правильную тактику: ничего, мол, не видел, ничего не слышал! Так ты чего приходил-то ко мне?
— Чайком разжиться: хотел чайку вскипятить, смотрю, а мой напарник все выжрал…
— Чайку дам, — кивнул Никитич. — А сахарку нужно?
— Нет, сахар есть…
— Ну, как знаешь, — Никитич залез в тумбочку, отсыпал в принесённый стакан полпачки грузинского чая. — Вот, держи, пей на здоровье!
— Спасибо, Никитич! — прапорщик Сухоручко взял стакан с заваркой и встал со стула. — Пойду, пожалуй… Спокойного тебе дежурства, Никитич…
— И тебе, Мишаня, без проблем…
И вот, сейчас, когда он увидел двух громил, Никитич понял, что старший Кум не поверил россказням обитателей сто девятой камеры и решил перейти к более активным действиям в отношении Понайотова.
От глаз Никитича не укрылось то, что следователь, капитан Будалов, доставивший строптивого новенького, приятельствует с Бариновым: он давно знал об этом. И Будалов наверняка попросил Баринова «поработать» с новеньким. Знал Никитич и о том, что эти два бугая работают на старшего Кума.
До страшного убийства своей любимой жены Никитич бы давно вмешался: старшему прапорщику претили неправомерные методы воздействия на подследственных со стороны старшего Кума. Но после потери жены ему стало всё равно, более того, неожиданно он стал с пониманием относится к методам Баринова. Но сейчас, когда Никитич самолично пообщался с новеньким, он ощутил в нём какую-то притягательную силу, ему стало по-отечески жаль этого паренька. Почему-то Никитич был уверен, что этот паренёк не по своей вине попал в переделку.
Его синие глаза были такими добрыми, чистыми, что Никитич никак не хотел верить в то, что этот паренёк мог быть грабителем.
Да, Никитичу хотелось ему помочь, и поэтому он предупредил его о тех подонках, с которыми ему придётся сидеть в одной сто девятой камере. А что он ещё мог сделать для него? Пойти против старшего Кума и остаться без работы? На это Никитич никак не мог пойти: он обязан думать о своей дочери и о её двух дочках, которые рано потеряли своего отца.
Его зять работал старшим инженером в ремонтном железнодорожном депо и случайно попал под колёса паровоза: машинист не увидел, что инженер ещё не закончил осматривать его махину и неожиданно дал задний ход. Отскочить инженер не успел и… погиб мгновенно!
Хорошо ещё, что незадолго до своей гибели зять успел выбить для семьи отдельную трехкомнатную квартиру. Безутешной вдове пришлось вернуться на работу, оставленную при рождении второй дочки. Но какие деньги может получать старший экономист на шинном заводе? Вот и приходится Никитичу пахать в полторы смены, чтобы финансово помогать дочке воспитывать и растить его внучек…
Не в силах оказать приглянувшемуся пареньку достойную помощь, Никитич ощущал себя мерзопакостно. Услышав правдивые подробности о происшедшем в сто девятой непосредственно от очевидца, он, вроде бы, с облегчением перевёл дух, однако, увидев этих двух костоломов, Никитич вновь ощутил беспокойство: сумеет ли Сема справится и с ними?
Эта двойка уже не раз использовалась старшим Кумом, чтобы ломать непокорных. Кто-то из них попал на больничку и пролежал там несколько недель, а кто-то и вообще не выжил, но были и такие, кто перешёл на положение «обиженных».
Никитич даже хотел наплевать на распоряжение старшего Кума и посадить его посланцев в другую камеру, но… вновь возникли мысли о внучках. И проклиная мысленно себя за вынужденную слабость, он прошептал:
— Постарайся выжить, сынок! Я уверен, ты сможешь! Прости, не могу иначе…
— У кого и о чём вы просите прощения, гражданин начальник? — усмехнулся Дробилин.
— Чего ты скалишься, костолом несчастный? — взорвался вдруг обычно спокойный Никитич. — Тебе бы только кулаками махать да людей уродовать!
— Какая муха вас укусила, гражданин начальник? — озабоченно спросил Барсуков.
— Смотри, чтобы тебя муха не укусила! — зло произнёс Никитич и с угрозой добавил: — Я сегодня очень устал и не дай Бог вам меня потревожить!
— Всё будет тип-топ, гражданин начальник! — заверил Дробилин. — Ни шума, ни пыли!
— Надеюсь… Смотрите, потревожите меня: в «резинку» запру вас, — пообещал он.
— Не надо нас в «резинку»: мы не шизики! — с тревогой возразил Барсуков.
«Резинкой» назывался особый карцер, все стены которого и даже дверь были покрыты толстым слоем резины. В такую камеру сажали буйных арестантов, никак не желающих успокоиться.
* * *Эту камеру в своё время решил оборудовать новый начальник СИЗО, после того, как посетил сумасшедший дом. Эта камера ему так понравилась, что её он часто использовал не только для тех, у кого «крыша слетала», но и для злостных нарушителей правил содержания. Из неё только раз в сутки выводили в туалет. Содержащийся в этой камере мог часами стучаться, биться даже головой о стены и двери, но на его призывы никто не откликнется. Те, кто побывал в такой камере даже сутки, постарается больше никогда не попадать в неё…
