Сергей Донской - Жадный, плохой, злой

– А ты обещаешь быть паинькой? Не станешь размахивать руками и ногами?

– Нет. – Он опять помотал головой и вновь шмыгнул носом, на этот раз просительно. – О том, что случилось, знаем только мы двое. Мы просто гуляли вместе по парку. Ничего не было. Я никому ничего не скажу.

– Твой наряд… – Я с сомнением хмыкнул. – Окружающим может показаться странным, что ты расхаживаешь по территории в одних трусах, причем несвежих.

– Все давно привыкли.

– К твоим несвежим трусам?

– К тому, что я тренируюсь в парке в таком виде, – уточнил Чен с обидой в голосе.

– Был бы ты самураем, – вздохнул я. – Вот тогда на твое слово можно было бы положиться. – Кодекс чести бусидо и все прочее, в таком же высоком стиле. Но ты ведь не японский самурай, признайся?

– У меня тоже есть понятия о чести, – гордо молвил Чен. – Свои собственные. Развяжи меня, и ты в этом убедишься.

– Ладно, – кивнул я. – Перевернись на живот.

Это было проделано со змеиным проворством. Воспользовавшись тесаком, я в два счета вспорол все путы на руках и ногах Чена, вонзил клинок в ствол дерева и предложил:

– Можешь вставать. И не забудь про свои понятия о чести.

Он поднялся на ноги и остался стоять ко мне спиной, старательно растирая затекшие запястья и лодыжки. Голос его, когда он заговорил, звучал глухо:

– Честь – это нечто такое, что можно уронить, но можно и поднять.

– Неужели? – насторожился я. – Это кто ж тебе сказал такую глупость?

– Мой учитель, Чон Соль Сэним. Он говорил, что по-настоящему сильный человек должен быть готов переступить через любое препятствие, которое мешает ему на Пути.

Последнее слово было произнесено с таким пафосом, словно Чен прямо из парка намеревался отправиться к какой-то большой и светлой цели. Например, на историческую родину, чтобы стать там духовным лидером объединенной Кореи.

– А ты, значит, сильный? – Я сделал шаг вперед, чтобы не дать Чену возможности принять боевую стойку, но его крутануло, как волчок, и теперь он был развернут ко мне лицом, выражение которого мне очень не понравилось.

– Я сильный, – заверил он меня. – Это у меня в крови. Решимость моих предков была настолько велика, что они во имя Пути были готовы проходить мимо умирающих от голода родителей, лежащих в пыли. Неудержимый поток золотого песка – вот как это называется.

– Наверное, впечатляющее зрелище? – Я увидел, как руки Чена с обманчивой ленцой совершают ритуальные движения, завершившиеся тем, что его левый указательный палец вытянулся вперед, как бы выискивая нужную болевую точку на моем теле.

– Это символ. Золотой песок невидим.

– Я имею в виду пыль. В которой лежат умирающие от голода родители. А мимо маршируют тысячи тысяч маленьких ченов.

– Сейчас я убью тебя, – буднично сказал корейский юноша в грязных трусах и деловито разулся, действуя при этом только ногами.

– За что же?

Я переместился в сторону, но вытянутая рука Чена неотвязно следовала за мной.

– За то, что ты слабый.

Белые носки Чена оказались дырявыми, оба больших пальца его ног торчали наружу, как крошечные желтые близнецы.

– Я гость твоего хозяина, не забыл? – Я продолжал передвигаться бочком, как краб, потому что мне вовсе не хотелось умирать. Ни в пыли, ни на зеленой травке.

– Ты убегал, – сказал Чен, скучно разглядывая меня своими черными глазами. – Я тебя убил. Все просто… Хэх!

Он взвился в воздух так неожиданно, что на преодоление двух метров в прыжке ему понадобилось ровно столько же времени, сколько мне – для того, чтобы вовремя отдернуть голову.

Затянутая в носок ступня Чена врезалась в толстый ствол сосны, там, где мгновением раньше маячил мой лоб. Стремительный разбег погнал его дальше. Подобно белке, которая улепетнула отсюда совсем недавно, Чен промчался наверх, а потом вдруг кувыркнулся через голову, собираясь приземлиться прямо напротив меня.

Это выглядело невероятно эффектно: человеческая фигура, парящая надо мной на фоне зелени и просвечивающей сквозь нее небесной синевы. Но не менее эффектно смотрелся в моей руке тесак, выдернутый из соснового ствола. Если не считать самого кончика, перепачканного смолой, то клинок так и сиял в столбе солнечного света, пронизывающего высокие древесные кроны чуть наискось.

Потом на тесак упала тень Чена, а следом за ней и он собственной персоной. Он приземлялся вниз ногами, как учил его мудрый наставник, имя которого звучало для меня не менее загадочно, чем подлинные названия острых корейских приправ.

Годы упорнейших тренировок ушли у Чена на отработку этого азиатского сальто-мортале, но на то оно было и «мортале», чтобы однажды завершиться смертью. И приключилась эта беда с Ченом в средней полосе России, так далеко от горы Ло-ян, усеянной большими и малыми гробницами великих героев его народа.

Когда я посмотрел на застывшего передо мной противника, мне невольно вспомнилось, как разделывали убитого белого медведя в Заполярье, куда однажды забросили меня скитания. Один молниеносный взмах ножом от паха до груди, и вспоротая шкура разваливается посередине. На то, что потом открывается взгляду под ней, трезвому лучше не смотреть. Особенно если перед тобой еще живой человек, а не уже мертвый медведь.

Я перевел взгляд на бледное лицо Чена, покрытое капельками пота. Его глаза были преисполнены глубочайшего изумления, которое оказалось сильнее боли и страха. Он словно спрашивал меня: что же ему теперь делать, как быть?

– Отправляйся туда, братец. – Я показал глазами на небо. – Там ждут тебя предки. Те, которые умирали в пыли, и те, которые проходили мимо.

Его взгляд погас. Он умер стоя, не пожелав выслушивать наставления бестолкового белого человека, не знающего, что такое Путь. Надеюсь, при этом он успел ощутить себя песчинкой в великом потоке золотого песка.

«Становится страшно, год от года сильней, если входит в привычку смерть старых друзей…»

Молодой парень в выпростанной белой рубахе метался по экрану телевизора, оглашая речитативом какой-то спорткомплекс, забитый вопящими подростками, а я смотрел на него, заложив руки за голову и почему-то вспоминал Чена, который никаким мне другом не был, ни старым, ни новым.

Он лежал теперь в глухом уголке парка, и усыпальницей ему послужил кусок бетонной трубы, в которой запросто уместилось его тело подростка. Как и положено при погребении мертвых воинов, вместе с ним покоилось его оружие, а кроме тесака пришлось зашвырнуть в трубу лохмотья, не так давно служившие Чену одеждой. Его последними осмысленными действиями на земле стали убийство дворняги и попытка убить человека. Не слишком богатый послужной список, чтобы похвастаться этим прожитым днем перед сонмом корейских богов.

Обнаружить труп должны были не раньше, чем он даст знать о себе характерным запахом, который лично я уже не учую. Мне оставалось провести в дубовской резиденции совсем недолго, и все же меня неприятно покоробил всезнающий взгляд, которым одарил меня Душман, с которым я столкнулся на подходе к дому.

– Избавился от провожатого? – Он понимающе ухмыльнулся в бороду.

– Кореец остался отрабатывать свои излюбленные приемы, – ответил я как можно более непринужденно.

– Смертельные? – Душман неприятно засмеялся и подмигнул мне, словно вдруг стал моим лучшим другом, а я того и не заметил.

– Для псины, которая ему подвернулась, – да, – буркнул я, проходя мимо. – Он разделывает ее. Сказал, пировать будет.

– Думаю, очень скоро собаки возьмутся за него самого! – крикнул Душман мне вслед, и мне опять показалось, что он знает что-то лишнее.

Когда я вспоминал этот разговор, на душе начинали скрести кошки, и, чтобы заглушить это неприятное чувство, я пытался сосредоточиться на музыкальном клипе.

«И хочется плакать, – кричал телевизионный парень, – даже не плакать, а выть… Ты понимаешь, что не в силах ничего изменить…»

Он надрывался так громко, что я не сразу заметил вошедшую Иришу.

– С чего это тебя на Эм-Ти-Ви потянуло? – удивилась она.

– Приобщаюсь к современной культуре. – Я зевнул. – Вот, слушаю песню молодого человека, который почему-то называет себя пингвином… Или осетром?

– «Дельфин», – легко определила Ириша, бросив искушенный взгляд на экран.

– Да, очень может быть. – Я не удержался от нового зевка, но тут же сел на кровати.

Визит мисс Дубовой не входил в мои планы. Вот-вот должна была впорхнуть освеженная купанием Натали, и что тогда мне оставалось делать? Бежать за банкой пива, без которой эти две особы не представляли себе общения?

Не замечая моего напряжения, Ириша приблизилась и невозмутимо опустилась на кровать.

– Слушай, давай пообщаемся попозже, – сказал я, поспешно отдернув ноги.

– Я просто зашла узнать, о чем вы беседовали с папой.

– С твоим папой мы беседовали исключительно о кубинском роме, – сообщил я. – На третьем или четвертом стакане тема себя исчерпала. Хотя в бутылке, кажется, еще что-то оставалось. На самом донышке. Мои пальцы проиллюстрировали сказанное.