Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Камчатка
— Согласен.
— Как только попрошу у вас сигареты, это значит, что я прошу встречу.
— А где увидимся?
— Пусть вас не обидит— в бане. Там я полный хозяин и нас никто не услышит.
— Хорошо, — согласился Яровой. И, немало удивившись неожиданному разговору с «президентом», медленно повернул назад. Решил вернуться в кабинет Виктора Федоровича.
Он шел задумавшись. И вдруг услышал:
— Аркадий Федорович?
Следователь огляделся.
— Товарищ Яровой!
Начальник лагеря звал его, просил поторопиться. Следователь ускорил шаги.
— Что случилось?
— Сегодня из отпуска, как на счастье, вернулся начальник роты охраны.
— Ну и что?
— Так он здесь с тридцать шестого года работает. Всех знает. Может и этого помнит, Скальпа?
— Конечно, должен знать, — обрадовался Аркадий.
— Сейчас я узнаю, может, он уже в лагере, — заторопился Виктор Федорович в кабинет к телефону и стал торопливо набирать номер. Поговорив, он повернулся к Яровому. — Нет. Задерживается в Певеке. Лишь завтра вечером будет. Но вам надо поговорить.
— Я дождусь его, — успокоил начальника Яровой.
— Кстати, сегодня у нас кино будет… Пойдете?
— Нет!
— А зря! Две серии…
— Тем более не пойду.
— Почему так?
— Не люблю видеть конец в начале, — улыбнулся Яровой.
— Не понял, — растерялся начальник лагеря.
— Видите ли, многие фильмы, которые растянуты на две серии, хромают одним недостатком. Финал фильма становится понятен на первых же десяти минутах. Вот бы в следствии…
— Я, вы уж извините, схожу. Четыре месяца мы без кино оставались. Теперь наверстывать будем, — довольно потирал руки Виктор Федорович.
— Сходите. Все ж какое-то разнообразие.
— Вы сходите в библиотеку, может, что интересное найдете.
— Не то время. Не до книг.
— Может, прислать кого, чтоб не скучали? У нас интересные рассказчики имеются. О «малинах» времен нэпа. Познавательно.
— А фильм?
— Его еще три дня крутить будут! Успею все посмотреть! — рассмеялся начальник.
— Тогда— Степана. О тех, кто на Камчатке, хочу спросить поподробнее.
— Хорошо, сейчас передам.
— Не торопитесь. Может, он кино предпочтет. Это ведь просьба, а не вызов, — отвернулся Яровой, стараясь казаться равнодушным.
— Я передам. А там — как он сам. Вы ведь не торопитесь?..
Шло время. Но Степан не приходил. Яровой уже хотел выйти погулять в тундру, как вдруг неожиданно тихо в дверях появился «президент».
— Вы уж извините, пока нашел своих, чтоб за начальником последили, вон сколько времени потерял, — говорил Степан.
— Да проходите. Не стойте у двери, — позвал его Яровой.
«Президент» сел у стены.
— Так что вы мне рассказать хотели?
— Теперь у нас время есть. Вместе с журналами три с половиной часа кино будет идти, все успею рассказать, — улыбнулся Степан. Подойдя к тумбочке, сказал Яровому. — Я чай поставлю. Можно?
— Конечно.
— Сегодня целый день, как проклятый, на руднике торчал. Надо было. До костей продрог.
— А что там случилось?
— Нормы выработки повысили. Мужики могли «бузу» поднять. У нас здесь все не только дни, часы до освобождения считают. А они с кубометрами и тоннами одной цепью связаны, — погрустнел «президент». И, сев напротив Ярового, добавил: — А вот теперь пишите, гражданин следователь. Все пишите. Верно пора пришла сказать. Лишь бы Бондарева нам назад не прислали. А то, когда начнет это дело раскручиваться, ваше, по Скальпу, боюсь я, что порядки наши лагерные кое-кому не понравятся…
Яровой хотел сказать Степану о смерти Игоря Павловича, но что-то его сдержало.
— Когда я прибыл сюда, начальником Бондарев был. А «президентом» — Касатка. Тоже вор. Как и я. Ну, кенты мне о начальнике все рассказали. Ничего не скрыли. И о «суках» его разумеется тоже не смолчали. Показали их. Каждую, чтоб, как маму родную, ночью узнавать мог. Знал я на первом же дне, какая из них на что способна. Какая — более опасная, какая — меньше. Ну и решил своими руками всех поизвести. Помоложе тогда был, горячий… Стал присматриваться, с какой начать. Чтоб другим «сукам» мозги в нужную сторону повернуть. Проучить их смертью собрата. Ну и выбрал одну. Мне он «сукой» из «сук» показался. Но беда в том, что убивать мне никогда не приходилось. Не умел я этого делать. А значит, навыков не было. Про себя решил — задушить. Считая, что и смерть эта легкая и сделать просто. О замысленном своем никому не сказал. Ну а ночью подкрался к спящему «суке» — хвать его за горло. А он как вскинется! Глаза выкатились. Язык наружу. У меня руки и дрогнули. Почуял, как дрожит под пальцами горло, как вспотело. И отпустил я его. Живым. Через час он оклемался и — к Бондарю. Тот тут же в барак пришел с конвоем. «Сука» не видел, кто его душил. А Бондарь давай спрашивать. Все молчат, и я молчу. Бондарь побелел тогда. И посадил всех на подсос. Каждому в день выдавали по двести граммов хлеба и кружку воды. Всем. И старикам, больным, их у нас гоже хватало. И ведь не на день, целых две недели. Ни разу горячего не дали. Даже кипятка. Люди же на руднике, на шахте работали. Под землей. По восемь часов. Иные не выдерживали. Падали без сознания. И не один… С ног, как мухи, стали валиться. А у иных — семьи, дети. И вот тогда я пошел к Касатке. Сказал ему обо всем. Не смолчал, что хочу пойти к Игорю. Сознаться во всем. Пусть я за все ответил бы! И за «суку» ту! Но я сам! Один. А со всех остальных пусть снимает наказание! — побагровело лицо Степана.
Он подошел к закипевшему чайнику. Молча, медленно налил чай по стаканам. Себе и Яровому по маленькому кусочку сахара положил. По зэковской, старой привычке — не сладости ради, сугреву для…
Яровой заметил, как судорожно подрагивали могучие плечи «президента». Нервы… Север сказался. Холодом в каждую клетку, в каждую каплю крови въелся. Но страшнее морозов обжигают душу человеческую воспоминания…
— Я вот попросил вас не случайно об этом разговоре. Прежде, чем убийцу найдете, прежде допроса его — вспомните, что мы перенесли из-за «сук». И тот, что сядет перед вами, — тоже… Не меньше выстрадал. Возможно, что не за себя мстил. За тех, кто голодом, холодом измученный — не увидел свободы! Не дожил. Так и умер здесь! Зэком! С клеймом. Как зверь! Хотя родился человеком, как и все! Сколько их по штрекам под породой… За них, за их муки кто-то отомстил, — «президент» ходил по кабинету. Большой и неуклюжий, весь дрожащий от горя. Давно минувшего, но всегда живого. Он был похож на доброго, добродушного медведя, которого кто-то злой вывел из себя: — Вот вы думаете, почему я не хотел говорить при начальнике? Почему я поставил за ним кентов даже и кино, чтоб в случае, если выйти надумает, предупредили меня, чтоб смыться успел я отсюда? Да ведь Бондарев — друг его. Самый лучший кореш. И наш его в обиду не даст. Может, узнав о моем разговоре с вами, его методами действовать начнет. Мы ничего исключать не можем.
— Так что Касатка? Дал разрешение, чтоб идти к Бондареву? — напомнил Яровой.
— Нет! Не разрешил. Не велел.
— А почему?
— Объяснил он мне тогда все досконально. И не только мне, а всему бараку. Что не виновного, не одного он наказать хотел. А всех! Всех! За своего! За «суку». Я на примере одного всех хотел проучить, он на примере всех— одного «суку» научить никогда не бояться. Чем больше ответчиков, тем сильнее уверенность. «Сука» знал, что душил его один; увидел — наказан весь барак. Весь! А не один виновный! Вот как ценилась его жизнь. Пять человек у нас тогда умерли… И не выдержал я! Помимо Касатки пошел-таки к Бондарю. Сказал, что я виноват, — «президент» сел, уронил голову в большие жесткие ладони. Молчал.
— И что Бондарев? — невольно дрогнул голос Ярового.
— Бондарев?! Он тогда все выместил на моей шкуре. Вот здесь. В этом кабинете! Я был нежравши уже шесть дней. Отдавал свое. Кому нужнее было. Но «суки»! «Суки» Бондаря были сыты. Вызвал он тогда Скальпа — его я душил, и поставил меня перед ним! Как «сявку»! Ну и отмолотили они меня. Вот здесь. На сапогах. Потом в шизо месяц я был. И если бы не зэки — «бузу» подняли в мою защиту — не сидел бы я здесь сейчас. А тогда он выпустил меня. К своим. А на мое место Касатку, как зачинщика «бузы», швырнул. Того три месяца держал. И не топили в шизо. Морозы — под шестьдесят. Живым его выпустили. Но через неделю умер он от туберкулеза. Открытая форма. Оба легких — сплошная каверна. Убил его Бондарев! За Скальпа убил. За «суку». А у Касатки в Пензе мальчишка растет. Сын его. Совсем сирота. Мы ему из общака каждый месяц высылаем. Подмогу. Ее по вашему пенсией зовут. Сын не при чем. Да и знали мы, что по выходе «президент» не собирался возвращаться в «малину». Слово дал. Как только сыну три года сравняется — он рвет с фартовыми. Тому исполнилось три года в тот день, когда его отец умер! Здесь умер. Еще «президентом». Но убили его те, к кому он собирался уйти. Убили честняги. Вольные. Слава богу, что он еще вором умер!
