Барри Эйслер - Солнце для Джона Рейна
Может, больше повезет с машиной? Я обзвонил горячие линии всех компаний, занимающихся прокатом. Мол, это Вильям Хольцер, хочу продлить срок действия договора. Среди клиентов «Авис» Вильям Хольцер не значился, зато значился Вильям Херц. Услужливый администратор продиктовал номер машины, якобы понадобившийся моему банку. Я все ждал, что любезный юноша спросит, как случилось, что я не знаю номера, но никаких подозрений не возникло. Через полчаса, воспользовавшись базой данных управления автомобильным транспортом, я выяснил, что у Хольцера белый «форд таурус».
Пришлось снова запастись терпением: в тот же вечер я объехал все отели Лэнгли, внимательно проверяя номера белых «фордов».
Искомый «таурус» нашелся в два часа ночи на стоянке отеля «Ритц Карлтон» на Тайсон-корнер, Недолго думая я снял номер с машины, припаркованной у соседнего «Мариотта», а потом в глухом переулке поставил его на машину, которую накануне взял напрокат. Новый номер плюс неприметный серый костюм, и мне теперь не страшны случайные свидетели и встроенные видеокамеры.
Я вернулся к «Ритцу». Все места рядом с «таурусом» заняты, зато можно пристроиться в заднем ряду. Хотя, если разобраться, так даже лучше. Сыщик, шпион, да и любой мало-мальски сообразительный человек испугаются, увидев рядом со своей машиной фургон с затемненными стеклами, а именно такой у меня был. Фургон я развернул так, чтобы раздвижные двери смотрели на белый «форд».
Я быстро проверил нехитрое оборудование: электрошокер на 250 вольт, гарантирующий мгновенную дезориентацию объекта и потерю сознания при пятисекундном прикосновении, и резиновый шарик среднего размера. Такие шарики продаются в каждой аптеке и стоят восемьдесят девять центов. Портативные дефибрилляторы, все чаще появляющиеся в самолетах уважающих себя компаний, гораздо дороже. Дефибрилляция — процесс тонкий, еще бы, ведь напряжение триста шестьдесят вольт! Если такое приложить в верхней точке сердечной амплитуды, то есть между ударами, аритмия с летальным исходом обеспечена. К счастью, современные дефибрилляторы оснащены специальными сенсорами, определяющими оптимальный момент для применения шока.
Хотя тот же сенсор можно настроить иначе — и кто знает, к какому результату это приведет. А что, отличная идея, не забыть бы...
В шесть тридцать утра, примерно за час до рассвета, я вышел из машины и помочился в кадку с апельсиновым деревом. Немного размявшись, вернулся в фургон и позавтракал холодным кофе с гамбургером — вот он, типичный завтрак сыщика.
Хольцер появился примерно через час. Серый костюм, белая рубашка, темный галстук — образцовый агент ЦРУ!
Мыслями он где-то далеко, раз даже не проверил самые опасные точки стоянки. Стыдно, Хольцер, стыдно, разве можно так расслабляться?!
Натянув толстые перчатки из воловьей кожи, я нажал на кнопку электрошокера. Голубые искры, треск электродов — все в порядке. Я готов.
Я быстро оглядел стоянку — похоже, никого, — а затем скользнул к заднему окну. Так, мой друг садится в машину и снимает пиджак. Надо же, какой аккуратный, помять боится! Ладно, тем краше будет в гробу!
Пиджак скользнул по плечам... Лучшего момента для атаки не найти, все, вперед! Быстрее молнии я выбрался из фургона и сел рядом с Хольцером. Услышав, как хлопнула дверца, он поднял глаза и, увидев меня, раскрыл рот от удивления. Я и пикнуть ему не дал — тут же ткнул электрошокером в живот.
Менее чем через шесть секунд оцепеневшее тело было уже в фургоне. Закрыв раздвижные двери, я бросил Хольцера на заднее сиденье и на всякий случай еще раз пустил ток.
Теперь последние штрихи: для начала зафиксируем тело ремнями безопасности, затем расстегнем рубашку и поднимем галстук, чтобы наложить металлические пластины непосредственно на грудь, и, наконец, нанесем проводящий гель, чтобы не осталось характерных ожоговых отметин.
Я как раз прикладывал вторую пластину, когда Хольцер открыл глаза и посмотрел сначала на свою обнаженную грудь, потом на меня.
— По... подо... — пролепетал он.
— Подожди? — услужливо подсказал я.
Утвердительный кивок.
— Прости, не могу, — покачал головой я, прикрепляя вторую пластину пластырем.
Пытаясь что-то сказать, Хольцер открыл рот, и я ловко затолкал в глотку резиновый шарик. Под воздействием тока мой друг может прикусить язык, что мне совершенно невыгодно: нужно, чтобы все выглядело естественно.
Я прижался к противоположной стене, чтобы случайно не коснуться тела, после того как подам ток. Глаза у Хольцера совсем круглые: страшно ему, бедному.
Я нажал на кнопку.
Тело дернулось вперед, до предела натянув ремень безопасности. Голову прижало к антитравматическому подголовнику. Да, машины сейчас чертовски безопасные.
Выждав целую минуту, я отключил ток и проверил пульс. Все кончено. Вполне удовлетворенный, я снял пластины, вынул из безвольного рта шарик и влажным тампоном удалил остатки геля. Неожиданно для себя я заглянул в мертвые глаза. Странно, но я почти ничего не чувствовал.
Открыв «таурус», я вставил хольцеровский ключ в зажигание и огляделся по сторонам. Из лифта вышла высокая женщина в строгом костюме, села в машину и уехала.
Используя пожарную переноску, я аккуратно, почти бережно поднял тело и усадил на водительское сиденье «тауруса». Захлопнув дверцу, на секунду остановился, любуясь сделанным.
Это тебе за Джимми, Хольцер, и за жителей деревни Ку-Лай! Они ждут тебя в аду.
Меня они тоже ждут... Может, жертвоприношение их задобрит?
Я сел в фургон и на всех парах умчался прочь.
26
Последняя остановка — Манхэттен, Седьмая авеню, 178, клуб «Авангард».
Посетив сайт клуба, я узнал, что трио Мидори Кавамуры выступает в первую неделю ноября. Я забронировал билет на пятничный концерт, начинавшийся в час ночи. Забронировал, но не оплатил: если не появлюсь за пятнадцать минут до начала, мое место кому-нибудь отдадут. Фамилию выбрал самую расхожую: Ватанабе, так что комар носа не подточит!
Мой фургон помчался по шоссе № 95, пересекающему Мэриленд, Делавэр и Нью-Джерси. Из Джерси можно было свернуть на магистраль I-80 и, проехав двести с лишним миль, попасть в Драйден и давно забытое прошлое.
Нет, лучше свернуть направо, в Голландский туннель, который ведет прямо в Нью-Йорк. Мне нужно в гранд-отель «Сохо» на Западном Бродвее, именно там мистер Ватанабе забронировал люкс. Прибыл этот господин в шесть вечера и заплатил одну тысячу четыреста долларов наличными, причем всю сумму однодолларовыми купюрами. К чести персонала, администраторы не выказали ни малейшего удивления, предположив, что богатый японец поджидает любовницу — отсюда и стремление к анонимности.
Благодаря раннему приезду я успел принять душ, пару часов подремать и поужинать в местном ресторане, славящемся своей кухней. До концерта оставался целый час, который я решил скоротать в «Гранд-клубе» — высокие потолки, теплое освещение и черные, симметрично расставленные столы которого позволяют примириться с весьма посредственным ассортиментом спиртного и ужасной музыкой-транс.
От «Сохо» до «Авангарда» примерно миля, и мне захотелось прогуляться. Было очень холодно и сыро, так что угольно-черные габардиновые брюки, кашемировая водолазка в тон и темно-синий блейзер пришлись как нельзя кстати. Довершала образ мягкая фетровая шляпа, которую для тепла и маскировки можно натянуть на самые глаза.
Выкупив билет в двенадцать сорок, я снова вышел на улицу. Ждать в фойе, конечно, приятнее, но что, если случайно встречу Мидори или одного из ее музыкантов?
За минуту до начала концерта я прошел под знаменитым красным навесом и, шмыгнув в зал, устроился за небольшим круглым столиком подальше от сцены. Мидори уже сидела за пианино, вся в черном, как и в день нашей встречи. Нас разделяют зрительный зал и бесконечная грусть, отныне и навсегда.
Медленно погас свет, затих ропот зрителей, и сильные пальцы девушки вдохнули в пианино жизнь. Я так и впился в нее глазами, пытаясь сохранить в памяти одухотворенное лицо и сдержанную грацию движений. Ее музыка будет со мной всю жизнь, но это последний концерт, который я слышу вживую.
В игре Мидори всегда сквозило разочарование, постепенно перерастающее в смирение и грусть. А сегодня все иначе: боль, горечь и открытый вызов окружающему миру. Я пропускал через себя каждый аккорд, каждую ноту, утешаясь, что наши отношения стали частью ее музыки.
Еще я думал о Тацу: он был прав, сказав Мидори, что я погиб. Со временем она могла бы обо всем догадаться.
А еще мой друг не ошибся в том, что Мидори не станет долго горевать. Она такая молодая, красивая, и ее будущее будет просто блестящим. Когда теряешь недавнего знакомого, испытываешь шок, но он проходит. Для того чтобы стать частью чьей-то жизни, нужно время. Раны быстро затягиваются, а воспоминания кажутся такими далекими, будто все это случилось с кем-то из знакомых.
