Елена Крюкова - Аргентинское танго

— Не спрашивай. Молчи. Из Москвы. Откуда же я могу быть?

— Кто тебе сказал, что я здесь?

— Я читаю газеты. Я видел у Беера твоего продюсера.

Мария схватила Кима за плечи. На них оглядывались прохожие. То розовый, то синий, то золотой, то кроваво-алый свет реклам бил им в лицо, фонари заливали их сиянием. В свете фонарей они походили на двух призраков.

— Беер знает Станкевича?!

— Они дружат. Так я понимаю. Тебе это интересно?

Их губы снова нашли друг друга. Говорили друг другу без слов: я твой, я твоя, как же ты этого не понимаешь, я же не могу без тебя, ну да, да, и я тоже не могу, мы не можем, не сможем друг без друга, мы пропали, мы обречены.

— Ничуть. Мне интересно, почему ты здесь очутился.

— Ты спрашиваешь. Ты круглая дура.

— Да, я круглая дура.

— Я не мог больше без тебя. Я захотел увидеть тебя.

— Так просто?..

— Да. Так просто. Ничего проще любви нет на свете… родная.

Он в первый раз назвал ее так — «родная». И ее сердце зашлось. Губы снова слились. Они пили, впивали дыхание друг друга. Мария слышала, как бьется сердце Кима под белой рубашкой, под смуглой кожей, под ребрами.

— Не обманывай меня. Ты здесь не только из-за меня.

— Может быть. Это неважно.

— Я из твоего ребра.

— Да. Ты из моего ребра. Отойдем в сторону. Здесь есть какая-нибудь скамейка?

— Вон скамейка. Идем.

— Я не выдержу. Я возьму тебя на этой скамейке. И полиция арестует нас, как нарушивших…

Они отбежали к скамейке, приткнувшейся около маленького фонтана. Голые коричневые дети играли в фонтане, брызгались водой, хохотали, взвизгивали. Ныряя, вылавливали со дна монетки — песеты, сантимы, пенсы. Ким сел на скамейку, Мария, не помня себя, села ему на колени. И почувствовала, как там, внизу, под ней, напряглась, восстала мощь его неодолимого желания — ее, только ее одной в целом свете. Она ощущала коленями, бедрами его живую наваху. Ей хотелось крикнуть: пронзи меня! Она обвила его шею рукой. Снова его губы — под ее губами. Его руки обхватили, обняли, как две живых чаши, ее груди. Она, откинувшись, чуть не закричала от радости.

— Не трогай меня так… я закричу…

Он сжал пальцами ее соски. Сам застонал. Засмеялся.

— Я так счастлив чувствовать тебя. Ты моя навек.

— Да. Я твоя навек. Сегодня хоронили моего отца.

Он крепче прижал ее к себе. Зарылся лицом в ее шею, в волосы, выскользнувшие из тяжелого пучка на затылке.

— Сегодня?

Казалось, он не удивился.

— Да. В соборе Святого Креста. Ты знаешь о том, что мы с твоим сыном обручились?

— И где вы хотите венчаться? Там же? В Санта Крус?

Он спросил это так спокойно, что она не поверила — он ли это ее спрашивает.

— Может быть. Не знаю. Ты понимаешь, — она, сидя у него на коленях и вся дрожа от того, что смертельно желала его, — ты понимаешь, что нам нельзя быть вместе?! Ты хоть понимаешь это?!

Он закрыл ей рот поцелуем. Откинул ее голову назад. Голые мальчишки, вылезшие из фонтана, увидев их, целующихся, засвистели пронзительно. Они отпрянули друг от друга.

И тут загудел фальшиво-победный марш мобильный телефон у Марии в кармане. И она выдернула его из кармана, и нажала кнопку, и отчаянно закричала по-испански:

— Виторес у телефона! Виторес у телефона!

— Агент V25? — Полярный холод пахнул от далекого голоса, размеренно, надменно говорящего по-русски. — Слушайте внимательно задание. В мадридской гостинице «Насьональ», в номере двести сорок восемь, остановился человек, к которому вы должны сегодня прийти. Через два часа. Администрация гостиницы информирована о вашем приходе. Вас пропустят в номер беспрепятственно. Вы представитесь этому человеку работницей фирмы, обслуживающей богатых клиентов и обеспечивающей их ночной досуг, и скажете, что заказ девушек из этой фирмы входит в число сервисных услуг элитной гостиницы. Вы проведете с ним ночь. Ваше задание заключается в том, чтобы узнать от вашего клиента конкретные сведения. Слушайте, какие, и запоминайте. Сведения о…

Холодный далекий голос перечислял все, что Мария должна была выудить у чужого человека ночью, в отеле, в постели. Она повторяла неслышно отвердевшими губами слова, что говорил голос. Потом голос сказал: «Вы все поняли? Повторить?» — и она сказала в трубку так же холодно, ледяно: «Все поняла. Повторять не надо». Ким вынул телефон из ее похолодевших пальцев. Положил ей в карман.

— Тебе идет траур. Это был звонок из Москвы?

— Да.

— Он?

— Да. Его человек. Он приказывает мне. И я делаю.

— Что ты должна делать сейчас?

— Идти в гостиницу «Насьональ». В двести сорок восьмой номер.

Ким, криво улыбаясь, вынул из кармана кусок пластика.

— Что это?

Она глядела непонимающе.

— Карта. Здесь деньги.

— Какие деньги? Чьи деньги?

— Твои. Я привез тебе твой гонорар от Беера. Здесь очень много денег, Мария. Тебе и не снилось. Вам с Иваном хватит, — он снова криво усмехнулся, — на всю оставшуюся жизнь. И танцевать не надо.

Мария вырвала у него пластиковую карту из пальцев. Размахнулась. Хотела бросить. Он схватил ее кулак в свою руку, внимательно поглядел на нее. Она все еще сидела у него на коленях. Мальчишки плескались, верещали в фонтане, ныряли на монетками. Они с Кимом глядели друг другу в глаза.

— Уйди, — сказала она беззвучно. — Если все так, то уйди.

— Все хуже, чем ты думаешь. — Он положил руку ей на голое, выбившееся из-под траурного крепа плечо. Погладил ее по шее, как оглаживают взбесившееся или раненое животное. — Все гораздо хуже, Мария. Я должен тебе это сказать, Мария. Я убил твоего отца. Беер мне его заказал.

Она не помнила, как падала головой вниз в воронку, в черный, глубокий омут. Ее засасывало, втягивало, оттуда не было возврата, и она молила Бога: пожалуйста, не вынимай меня оттуда, мне там хорошо, не вырывай меня и не бросай снова туда, где кромешный ужас. Когда она очнулась, она поняла, что лежит на руках у Кима. Он стоял с ней на руках около здания одного из лучших отелей Мадрида.

— Очнулась? — спросил он. — Держаться на ногах можешь? Иди.

Он опустил ее на землю. Она пошатнулась и уцепилась за его плечо.

— Куда?

— В двести сорок восьмой номер, ты же сказала.

Она выкрикнула ему в лицо:

— Я не пойду! Лучше умереть! Убей меня, как убил отца!

— Тише, не кричи. Швейцар вытолкает тебя взашей. Это работа, Мария. Люди на земле по-разному работают. Мы же не виноваты, что у нас с тобой такая работа, а не другая. Иди.

Она сделала два шага по направлению к гостиничным, ярко освещенным стеклянным дверям. Остановилась. Обернулась к Киму. В ее глазах полыхало отчаяние.

— Ты… толкаешь меня… в постель… к другому человеку?!.. После того… как ты… так… сейчас… хотел меня?!.. И я… и я тебя тоже…

Она задыхалась. Не могла говорить. Ким шагнул к ней. Взял ее лицо в руки.

— Сними этот траурный шарф с плеч. — Он сдернул с нее черную шелковую тряпку. — А если тебя спросят, почему ты вся в черном, скажи: это национальный испанский цвет. Думаю, там, в номере, иностранец. Но ты же хорошо знаешь английский. Для испанской «ночной бабочки» — очень хорошо.

И он снова толкнул ее в спину, уже сильнее, жесточе. Она обернулась и крикнула:

— Я убью тебя! За то, что ты убил отца!

— Убей. Пистолет при мне. Я знаю, что ты хорошо стреляешь. — Он улыбнулся. — И тогда все наши мучения разом закончатся. Знаешь, я устал жить. Дети выросли, бабы все одинаковы, что еще ждет? Да ничего, кроме нового ужаса. Я внутри ужаса живу, это мой быт. Если бы не ты — я бы, может быть, сам отсюда ушел. — Он сунул руку в карман, не стесняясь и не боясь редких ночных прохожих, вытащил пистолет. Взвесил на ладони. — На! Держи! Стреляй! Здесь будешь или в подворотню зайдем?

Мария в ужасе, как на огнедышащее чудовище, остановившимися глазами глядела на него. И внезапно кинулась ему на шею. И ее смуглые локти вскинулись над его головой. И его губы уже искали, мяли, тискали, жесткой печатью вжимались в ее губы.

— Мария, Мария, Мария, — шептал он ей в волосы, целовал плачущие глаза. — Мария, ну можно ли быть такой глупой? Мария, мы оба попали в тиски, но это же ничего не значит, Мария, мы же одно, мы же одно, одно… нас разрубит только смерть, помни это, знай это… Прости меня… прости, прости… Выхода нет, где выход, если бы я это знал, если бы я только знал выход — мы бы с тобой сразу, сразу же, вдвоем, глупое мое существо, любимое, родное, вечная кровь моя, стремглав побежали туда…

Она оттолкнула его, вытерла ладонями мокрое лицо и пошла, шатаясь на каблуках, в траурном платье, в котором нынче хоронила отца, к ослепительному парадному входу в «Насьональ». Ким следил за ней глазами, пока за нею не закрылись двери.

Я не помнила, как я под утро пришла из гостиницы домой.

Я не помнила, что я сказала Ивану в свое оправдание.