Андрей Таманцев - Угол атаки
Пять сопляков парализуют огромный аэродром. Пять! А у вас целый полк!
— Они не сопляки, — хмуро сказал полковник. — Они диверсанты. И не просто диверсанты. И еще не известно, пять их или не пять.
— Это вы расскажете трибуналу. И добавите, что взяли их мои люди, а не ваши.
Потому что ваших мудаков они перебили бы и ушли. Все, полковник. У меня нет времени вас уговаривать. Идите и докладывайте. Запретить не могу.
Полковник снял форменную фуражку и большим клетчатым платком вытер лоб.
— Что же делать, Олег Николаевич? — растерянно спросил он. — Никогда в такую передрягу не попадал. Много чего повидал, но чтобы такое. Даже сейчас не могу прийти в себя.
— Скажите спасибо, что обошлось без трупов. Тут бы вам точно не избежать трибунала. Ничего не делать. Сошлетесь на меня. Я запретил докладывать. Речь идет о сохранении гостайны. Эта обязанность возложена на меня. Закончен разговор. Свободны, полковник.
Тулин потоптался, нахлобучил фуражку и вышел.
Гриб червивый. Как он до полковника дослужился? В молодости, видно, рвал удила.
И вот, пожалуйста. Итог жизни. Боже сохрани от такой судьбы.
Тимашук вызвал охранника и приказал принести из красного уголка или из телевизорной кресло. Любое. Лишь бы с подлокотниками и с высокой спинкой. И крепкое. Охранник кинулся выполнять приказ. Бегом. В команде Сивопляса все приказы выполнялись бегом. Как и положено в армии. Здесь вразвалочку не ходили.
Если бы такой порядок был во всей армии, это была бы другая армия. И другая страна.
Тимашук сел на верстак и закурил. Обычно он старался курить не больше пяти-шести сигарет в лень. Эта была уже десятая. Или двадцатая. Да, последняя в пачке.
Черт. Сейчас бы вернуться в гостиницу, сбросить пропотевший камуфляж, принять на грудь полноценные сто пятьдесят и завалиться спать. Часов на двенадцать. Добрать за недосып двух минувших сумасшедших суток. Но некогда было спать. Нужно было выжимать из удачи все до последней капли.
В кейсе, который он принес с собой из гостиницы, была видеокамера, диктофон и недопитая бутылка «Блэк лэйбла». Но пить было нельзя. Предстояла очень непростая работа. Допросить пять человек. На это может уйти вся ночь. Не просто допросить.
Вынуть из них все, что они знают. Для этого нужна ясная голова.
* * *
Тимашук умел делать эту работу. Не сказать, что любил, нечего там было любить, но уважал в себе умение профессионала. Он не раз делал ее в Берлине. Накануне вывода из ГДР Западной группы войск Берлин был затянут густым туманом предательства. Рушилось незыблемое, от хваленой дисциплины не осталось и следа.
Солдаты продавали и пропивали домкраты и запчасти к грузовикам, офицеры — сами грузовики, а генералы — автоколонны. Для западных разведок открылся Клондайк.
Особисты работали как грузчики. Какие там агентурные разработки и тонкие оперативные комбинации. Нужен был результат. Сегодня, сейчас. Подозрение приравнивалось к обвинению. Под подозрением были все. А сам Тимашук? Не затронула его душу всеобщая гниль, не обжигал искус? Еще как обжигал. И ему было с чем уйти на Запад. Он даже знал как. Сами собой, бесконтрольно складывались в сознании профессионально просчитанные схемы. Химеры бессонницы. Ночная игра ума.
И кто знает, какой малости не хватило, чтобы воспринять эту игру как практическую задачу.
В душевном смятении покидали советские офицеры со своими притихшими семьями обжитые военные городки уплывающей в историческое небытие Германской Демократической Республики. После благополучной жизни в ГДР их ждала незнакомая, страшная, разрушенная Россия. Подполковник Тимашук улетал с облегчением. Он выстоял. Он остался верным присяге. Вот только того, чему он присягал, больше не существовало. На этом месте в душе была пустота. Прошло время, прежде чем она заполнилась новым смыслом.
* * *
Ладно. Все это лирика. Нужно работать.
Принесли кресло. Тимашук осмотрел, покачал. Годится. Поставил в глубине бокса, спинкой к глухой стене. Установил в углу, на инструментальном стеллаже, видеокамеру, объективом на кресло. Потом проверил пистолет, вернул его в кобуру и вызвал Сивопляса:
— Давай сюда Пастухова!
* * *
Отдавая приказ переодеть арестованных в солдатские робы и рассадить по отдельным камерам, подполковник Тимашук преследовал две цели. Первая была практическая: осмотреть камуфляж, прощупать — нет ли вшитых ампул, радиозакладок, определить тип изделия, хотя бы примерный год выпуска. Могла обнаружиться фабричная метка или даже, если повезет, штамп воинской части. Вторая цель была психологическая: вырвать диверсантов из привычной жизненной среды, лишить малейшей иллюзии защищенности, оставить один на один с собой. В темноте. Темнота всегда безнадежна.
В швах ничего не нашлось, никаких меток и штампов тоже. Но покрой, качество ткани, форма разгрузочных жилетов, вспененные прослойки выдавали тип экипировки.
«Танкер» или усовершенствованная «Выдра». Тонкое шерстяное белье. Ручной вязки шерстяные носки. Прыжковые ботинки из мягкой воловьей кожи, облегающие ногу лучше фирменного «Адидаса». В такой одежке не промокнешь и не вспотеешь, не замерзнешь даже на голой земле. И стоит она — как хорошая тройка от «Ле Монти».
Простых десантников в такую униформу не обряжают.
Что ж, с формой все ясно. Посмотрим, что у них с содержанием.
Загремела дверь, врезанная в железные ворота бокса. Два охранника втолкнули Пастухова. Руки в наручниках впереди, придерживают спадающие штаны. Гимнастерка без пуговиц. На ногах — ссохшиеся кирзовые сапоги. Но вряд ли он чувствовал себя особенно дискомфортно. А если и чувствовал, виду не показывал.
Спокойное молодое лицо. Спокойные серые глаза. Щурится после темноты, помаргивает от света люминесцентных ламп. Ни страха, ни настороженности. Так, обычный интерес к тому, куда это его привели. Немытые волосы со следами хорошей стрижки. Темная щетина. В камуфляже он казался крепче, крупней. Обычный парень.
Почему, интересно, он командир этой пятерки? Вряд ли случайно.
По знаку Тимашука «черные» подвели диверсанта к креслу и вышли.
— Садитесь, — кивнул Тимашук. — Наручники не сниму. Чтобы вас не отвлекали ненужные мысли.
Пастухов продолжал стоять.
— Моя фамилия Тимашук. Подполковник ГРУ Тимашук. Я отвечаю за безопасность объекта. Вас накормили?
— Да, спасибо.
— Есть жалобы на обращение?
— Нет. Есть вопрос. Что с нашим товарищем? Его фамилия Мухин.
— С ним все в порядке. Пищевое отравление. Сделали промывание желудка, дали снотворное.
— Я хочу убедиться.
— Прикажете отвести вас к нему? — с иронией поинтересовался Тимашук.
— Пусть его осмотрит Перегудов. Он врач.
— Мы этим займемся. После нашего разговора.
— Нет. Сейчас.
Тимашук почувствовал раздражение. Это было плохо, не правильно. Нужно не раздражаться, а настроиться на волну допрашиваемого, синхронизироваться с его биополем. Он взял себя в руки. Лишь позволил себе заметить:
— Не думаю, Пастухов, что вы можете ставить условия.
— Могу. Иначе никакого разговора не будет.
— Уступаю, — подумав, сказал Тимашук. — Цените.
Он вызвал Сивопляса, приказал отвести арестованного Перегудова в санчасть, потом доставить сюда.
Только после этого Пастухов сел. Поерзал, устраиваясь. Положил ногу на ногу. Без вызова. Просто положил ногу на ногу. Потому что ему так было удобней. И Тимашук вдруг понял, что этот парень ему не нравится. Резко. Активно. И понял почему.
Он знал этот тип людей. Первачи. Мажоры. Такие были в «консерватории». Их отбирали из молодых офицеров-"афганцев", хорошо показавших себя в боях. Потом отчислили всех. Они были неуправляемыми. Не потому, что не подчинялись приказам.
Нет, подчинялись. Прекрасно проходили все виды тестирования. Но от них исходило чувство превосходства над окружающими. Оно было не явным, не вызывающим. Это была не гордыня, а скорей снисходительность. Словно бы они знали что-то такое, чего не знали и не могли знать другие. И не потому, что они убивали. Многие убивали. Но даже матерые полковники ГРУ с двадцатилетним опытом работы в поле с сожалением констатировали: не наш материал, не наш. Хороший материал, но jhc наш.
Таким был и этот Пастухов. Он и в солдатском хэбэ третьего срока носки выглядел так, будто на плечах у него офицерские погоны. Капитан. Майор. Такие к сорока становятся генералами. Этот не станет.
Тимашук постарался заглушить в себе неприязнь.
— Не будем терять время, — сказал он. — У меня его очень мало. Вы человек военный, должны меня понимать. Я выполняю приказ. И только. Вы сделали свое дело, я должен сделать свое. И я его сделаю. Все, что мне нужно узнать, я узнаю.
Каким образом — это зависит от вас. Что вы на это скажете?
— А что я должен сказать? — спросил Пастухов.
— Вы не правильно сформулировали вопрос, — поправил Тимашук. — Вам следовало спросить: «Что я могу сказать?»
