Андрей Таманцев - Угол атаки
— Это и есть ответ. Я не хочу попасть в ад за чужие грехи. У меня и своих хватает. — Нифонтов обернулся к полковнику Голубкову. — У тебя есть что сказать, Константин Дмитриевич?
— Есть. Но я воздержусь.
— Говорите, полковник, не стесняйтесь, — подбодрил Экс. — А то будете потом жалеть, что не сказали.
— Да? Тогда скажу, — кивнул Голубков. Впервые за весь разговор он посмотрел в лицо гостю. В его взгляде была глубокая усталость и холодное безразличие. Так в 96-м смотрели на Экса солдаты и офицеры поредевших полков, выведенных из Чечни.
Полковник помолчал и негромко произнес:
— Пошел на…!
Экс взял трубку «вертушки» и набрал номер.
— Мы были правы, это они, — сказал он, услышав голос Г. — Свяжись с Потаповом.
Ты знаешь, что приказать.
Он положил трубку и направился к выходу.
Нифонтов вызвал помощника:
— Проводите нашего гостя.
Тот предупредительно открыл дверь:
— Прошу вас.
Экс выплыл из кабинета, не оглянувшись на контрразведчиков. Они для него не существовали. Они сами решили свою судьбу.
В холле, надевая плащ, поданный порученцем, он увидел в зеркале свое тяжелое холеное лицо.
Лицо бывшего.
* * *
Генерал-лейтенант Нифонтов постоял к окна, глядя, как из ворот управления выезжает черный лимузин гостя, и повернулся к полковнику:
— Что с тобой, Константин Дмитриевич? Голубков не ответил.
Нифонтов прянее из комнаты отдыха чистый фужер, привычно разверстал коньяк, кивнул:
— Давай-ка по соточке. Как говорят американцы: «Help yourself». Помоги себе сам.
Выпил, прислушался к себе.
— С чего он взял, что коньяк говенный? Коньяк как коньяк. — Поставил фужер на стол, внимательно посмотрел на сумрачное лицо Голубкова. — Знаешь, Константин Дмитриевич, о чем я подумал? Если тебе доведется писать мемуары, в них будет сильная глава. Она будет называться: «Как я послал на… Президента России».
— Он не будет президентом, — буркнул Голубков.
— Вот как? Почему?
— Я буду голосовать против.
— Ребят действительно взяли?
— Боюсь, что да. Сейчас проверим. Пошли.
Они спустились в информационный центр.
Голубков приказал оператору:
— Передавай: «Центр — Пастухову. За успешное выполнение задания представлены к очередным воинским званиям: Пастухов — майор, Перегудов — майор, Злотников и Хохлов — капитан, Мухин — старший лейтенант».
Сигнал ушел на спутник. Оттуда, отразившись от серебряной паутинки антенны, плывущей в космической бездне, в божьих имениях, вернулся на землю, в дикую забайкальскую степь, пробившись сквозь эфир, забитый многоголосьем жизни.
«Крошка моя, я по тебе скучаю…»
Через двадцать минут поступил ответ:
«Пастухов — Центру. Служим России».
* * *
Генерал-лейтенант Нифонтов и полковник Голубков переглянулись.
Сомнений не оставалось.
Это означало: «Работаю под контролем».
Или другое: ответил не Пастухов.
Глава XI
Подполковник Тимашук готовился к допросу захваченных диверсантов, когда подала сигнал вызова радиостанция «Селена-5». Он взглянул на дисплей шифровального прибора «Азимут», готовый увидеть ставший привычным текст: "Центр — Пастухову.
Доложите обстановку". Сначала он поступал каждый час, потом каждые полчаса. Но вместо этого вдруг появилось:
«Центр — Пастухову. За успешное выполнение задания представлены к очередным воинским званиям: Пастухов — майор, Перегудов — майор, Злотников и Хохлов — капитан, Мухин — старший лейтенант».
Тимашук замер. Это была удача. Просвет в полосе черной невезухи, которая преследовала его с первых часов появления в Потапове.
Нужно было ответить. Как можно быстрей.
Что?
* * *
Целую вечность — восемнадцать минут — просидел подполковник Тимашук, напряженно всматриваясь в дисплей.
* * *
Рация стояла на слесарном верстаке в подземном ремонтном боксе, из которого по приказу Тимашука было убрано все лишнее. Гудели, гасли и вновь зажигались лампы дневного света. Напряжения не хватало, хотя резервная электростанция работала на полную мощность.
«Селена-5». Современная модификация станции космической связи «Барьер». Полтора десятка лет назад, когда курсант Академии ГРУ Тимашук начинал постигать стратегию и тактику тайных войн, переносной «Барьер», способный через спутники-ретрансляторы посылать сигнал за три тысячи километров, казался фантастикой. Связь, это вечное проклятье и ахиллесова пята всех разведок мира, стала почти такой же простой, как звонок по междугородному телефону. Сложности, конечно, остались, но они были уже другого порядка. Отшелушилась профессия радиста, выбивающего на ключе трели морзянки, сгорели в спецпечах шифровальные блокноты, в музеях спецслужб осели «энигмы» и громоздкие шпионские рации.
С тех пор «Барьер» похудел на пять килограммов, оброс новыми функциями, безгранично расширил радиус действия, но принцип действия остался прежним.
Импульсная подача сигнала, автоматическая кодировка, прыгающая частота передачи.
Самоликвидатор, приводимый в действие по радиосигналу или с места, кнопкой на пульте.
Преобразился и шифровальный прибор «Азимут», стал похож на большой пейджер.
Принятые и отправленные шифротелеграммы автоматически стирались при отключении питания или клавишей «Del».
Сейчас оперативная память «Азимута» была заполнена бесконечными: «Центр — Пастухову. Доложите обстановку», «Центр — Пастухову. Доложите обстановку».
Отвечать на это было нельзя, вероятность расшифроваться составляла все сто процентов. Одно неточное слово, и в этом долбаном Центре поймут: рация захвачена. Сработает самоликвидатор, «Селена-5» превратится в ящик мусора. Но в этом случае безответность была оправданной: не до того, не до докладов об обстановке.
Последняя же шифрограмма требовала ответа. Требовала, черт бы ее побрал. И ответа быстрого.
Можно было, конечно, и на это. сообщение не отвечать. Но это было очень слабым решением. Ничтожным. За такие решения из «консерватории», как называли Академию ГРУ, отчисляли безжалостно. И правильно делали. В военной разведке перестраховщики не нужны. Такое решение было безопасным для самого Тимашука, но бесполезным, а значит — вредным, для дела. Центр мог заключить, что связь утрачена, и прекратить вызовы. Тем самым перечеркивалась возможность радиоигры — функельшпиля.
Во время войны функельшпиль широко использовали и Смерш и немцы: через захваченных радистов запускали противнику дезу. Для Тимашука важно было не дезу впарить, ему позарез нужно было другое: выяснить, что это за Центр. О нем ничего не сказали захваченные диверсанты — ни на месте при потрошении по-горячему, ни на других допросах.
Правда, первые два допроса Тимашук провел не лучшим образом. Он отдавал себе в этом отчет. Далеко не лучшим. Просто бездарно. Особенно самый первый, на горе, в грохоте вертолетных двигателей, когда бойцы из команды Сивопляса скрутили диверсантов. В запале штурма, не вполне осознавая, что произошло, почему он еще жив и почему «калаш» снова в. его руках, он яростно тыкал автоматным стволом в изукрашенные маскировочным гримом лица, орал: «Где остальные? Где остальные, говори, мразь, пристрелю!» Стрелял короткими очередями над ухом, вновь рвал горячим дулом щеки и рты. Видел, что они не понимают вопроса, еще больше ярился и действительно пристрелил бы кого-нибудь, если бы его не оттащил Сивопляс.
Второй допрос, в дежурке полковой гауптвахты, на пол которой свалили связанных по рукам и ногам диверсантов, Тимашук провел лучше. Но все равно плохо. Он был к нему не готов. Пустые руки — этого мало для качественного допроса. Без готовности, но и без запирательств, они назвали себя, признали, что диверсии на железной дороге, на резервной электростанции и взрывы ЛЭП — их рук дело.
Выполняли приказ Центра: любыми средствами предотвратить вылет «Мрии». Назвали пароль, открывающий доступ к работе с клавиатурой «Азимута». Пароль оказался правильным. Но про Центр не сказали ни слова. Не знали. Совсем ничего. Даже простенькой легенды не выложили.
Не знали. Чушь собачья. Как они могли не знать? Могли знать не все. Это да. Но чтобы не знали совсем ничего?
В дежурку заглядывали встревоженные офицеры, мешали. Мешал и грим на лицах диверсантов, делал их одинаковыми, скрывал, как маской. Психологической защитой для них и преградой для Тимашука был и добротный, хорошо подогнанный камуфляж.
Тимашук прекратил допрос. Приказал смыть грим, переодеть в солдатские робы и рассадить в отдельные камеры. Одного из них, самого маленького, начало рвать.
Тимашук распорядился отправить его в санчасть и держать под постоянным присмотром.
На местной губе четырех камер не было, было только две, и в одной сидели два солдата-первогодка и прапорщик, которые не смогли объяснить ротному, почему от них несет перегаром. Сивопляс предложил использовать ремонтные боксы. Тимашук одобрил. Боксы охранялись «черными». Это было удачно. Тимашуку очень не нравился всеобщий интерес солдат и офицеров гарнизона к задержанным. Нездоровый интерес.
