Виталий Гладкий - Чужая игра
Я не был настолько наивен, чтобы не понимать — из этого подвала мне дорожка только в один конец. Те, кто организовали похищение, ни в коем случае не сдадут вольно или невольно своих «кротов» — Семейко и компанию.
Что может случиться, если я останусь в живых и вернусь в управление, — мои враги хорошо знали мой характер, а потому особых иллюзий не питали.
Иудушка со своими заплечных дел мастерами, даже если бы мне и не удалось разделаться с ними официально, знал точно, что головы им не сносить.
Кроме этих подонков, в управлении были и честные офицеры (насколько это возможно в нашей системе), которым вовсе не улыбалась перспектива работать рука об руку с мерзавцами и предателями, готовыми подставить их в любой момент.
Так что возможностей «восстановить статус-кво» у нас хватало…
Неожиданно в темном углу справа от меня что-то зашевелилось.
Крысы? Веселая компания…
Похоже, придется оставшуюся часть жизни общаться только с этим видом земной фауны, вернее, с двумя ее подвидами: крысами двуногими, прямоходящими, особо злобными и жадными, уже обглодавшими страну до костей, и четвероногой мелочью, подбирающей отбросы на помойках.
На мой взгляд, вторые были предпочтительнее, поэтому я даже не стал их тревожить, хотя под рукой нашлись и небольшие камешки.
Однако я ошибся.
В углу раздался кашель, затем звякнула цепь, и вырисовавшаяся на темном фоне фигура, лишь отдаленно напоминающая сидящего на куче соломы человека, заговорила:
— Машка, у нас гости. Гости-и… дорогие-е… наши-и… и-а-а…
Чучело гороховое гнусаво запело, словно запричитало, обращаясь не ко мне, а к какому-то комочку на ладони.
Я присмотрелся.
В углу находился такой же узник, как и я: лысый, с изможденным лицом и в невероятных лохмотьях. Он держал в руке крысеныша и нес ахинею:
— А мы им песенку споем. А, Машка? Смело мы в бой пойдем за власть… За какую власть? Ах, да-да-да… за власть! Советов! И как один умрем… Ура-а! — вдруг закричал он, размахивая свободной рукой. — Наше дело правое, мы победим! Машка, почему ты меня не слушаешь? Я приказываю!..
Я присмотрелся внимательней.
И едва сам не закричал из-за того, что наконец узнал этого несчастного.
Саенко!!! Господи, свят-свят…
Я даже глаза протер — не привиделось ли?
Нет, точно, мой бывший шеф. С безумно горящими глазами, заросший клочковатой бородой, грязный до невозможности и непривычно суетливый.
Поколебавшись, я окликнул его по имени-отчеству.
Никакой реакции.
Я позвал громче:
— Товарищ полковник!
— Хи-хи-хи… — рассмеялся жиденьким смешком страшный призрак. — Полковник… Ну настоящий полковник… Машка, где у нас полковник? Кто такой, почему не знаю? Почему не доложили?! Уволю! Всех уволю! Посажу, сволочи! Вы мне ответите!.. — И он снова запел: — Наша служба и опасна и трудна!..
Саенко еще что-то орал, большей частью совершенно бессмысленное. Голос у него был словно визг дисковой пилы. Я больше не отваживался его окликать.
Похоже, мой бывший шеф был на грани безумия. А возможно, и рехнулся.
Вот, значит, как оплатили его двурушничество…
Вечером нам принесли ужин — жидкую пшенную кашу с кусочками сала, хлеб и по кружке воды.
Урча, как дикий зверь, Саенко выгребал кашу из алюминиевой миски рукой и жадно запихивал в рот, хотя нам дали и ложки.
Насытившись, он покормил остатками ужина свою Машку и лег, спрятав крысеныша за пазуху.
Глядя на него, я почувствовал, как по коже пробежал мороз, — какой же нужно обладать жестокостью, чтобы приговорить человека к таким страданиям? И это своего.
Что тогда говорить об остальных…
После завтрака — кружки сладкого чая и краюхи хлеба — меня наконец повели, как я предполагал, на экзекуцию.
Ночью я спал урывками, и сон был похож на кошмар — невыносимо длинный, фрагментарный, перемежающийся храпом и вскриками Саенко.
Иногда по подвалу пробегала крыса — большая, отожравшаяся и совершенно нелюбезная. Наверно, это была мамаша крысеныша.
Она пировала в противоположном конце подвала, среди картонных ящиков. Видимо, там было чем поживиться…
Меня ввели в каминный зал и усадили на массивное дубовое кресло, приковав наручниками к гнутым подлокотникам.
Передо мной находился письменный стол, тоже из дуба, весь в вычурной резьбе. На нем лежали какие-то бумаги и стояла лампа из нефрита.
В камине весело потрескивали поленья, и отблески пламени ласкали тщательно натертый паркетный пол и пригревшегося пса, лежащего на коврике.
Какой он породы, я определить не мог.
Но мне очень не хотелось бы испытать на своей шкуре его внушительные клыки, которые он, злобно глядя в мою сторону, обнажал время от времени.
Плотные шторы на окнах были раздвинуты, и в высокие окна вливался молочно-белый свет морозного утра. Солнце только-только сбросило туманную шубу, и его вялые лучи робко касались верхушек сосен, вписанных в оконные рамы.
Значит, я не ошибся — это и впрямь была дача.
В зал вошли двое.
Охранник, до этого безмолвно торчавший за моей спиной, поспешил оставить наш «триумвират». Пес на миг приподнялся, умиротворенно и едва слышно поскуливая, — поприветствовал хозяина, — и снова лег, чтобы с пристальным вниманием наблюдать за мной.
Один из вошедших уселся за стол в кожаное кресло-вертушку. А второй устроился на диванчике возле столика с прохладительными напитками и спиртным.
Он молча налил что-то в широкий стакан, бросил лед и пригубил.
Тот, что за столом, — наверное, хозяин дачи, — смотрел на меня не мигая, как голодный удав.
Он был черноволос, кудряв, с темными, глубоко запавшими глазами. Его изрезанное морщинами лицо скорее говорило не об аскетическом образе жизни или лишениях, а о какой-то болезни наподобие язвы желудка или еще чего-то там.
Второй был полной противоположностью первого: рыжеволос, розовощек, хорошо упитан и явно не страдал от ишемической болезни сердца или изжоги.
Но какая-то забота омрачала и его физиономию. Он нервно покусывал толстые большие губы, будто пытаясь придержать рвущийся наружу гнев.
А что он злобился именно на меня, я понял сразу.
И спокойно констатировал: еще одним врагом у тебя, Серега, больше. Нет, двумя — второй тоже из этой оперы.
Я сказал сам себе — плюнь, дружок, терять тебе больше нечего. Кроме жизни.
Но она за последние пятнадцать лет так часто висела на волоске, что иногда мне казалось, будто я уже давно умер, а окружающий меня мир — всего лишь иллюзия.
Однажды я прочитал в каком-то умном журнале нечто подобное. Некая теория утверждала, что все вокруг эфемерно и мы живем в воображаемом мире.
То есть болтаемся черт его знает где — в вечной бесконечности, — придумываем себе окружающие нас предметы и природные явления, создаем разные проблемы, чтобы жизнь медом не казалась, разделяем выдуманную нами двуногую и прочую живность на овнов и козлищ, хотя на самом деле это совершенно относительно и существует только в нашем воспаленном сознании…
И тэдэ и тэпэ.
Короче — бред сивой кобылы.
Но не без определенной изюминки. Которая иногда вдруг становится пронзительной до невероятия правдой.
— Я буду по возможности краток, — наконец сказал «язвенник». — Ведерников, куда девался груз из рефрижератора?
Ба-а, вон откуда ветер дует…
— Кто вы такие, черт вас дери, и кто вам дал право сажать в каталажку офицера милиции?!
Я постарался, чтобы мое возмущение выглядело как можно натуральней.
— Пусть наши имена вас не волнуют. Лучше позаботьтесь о том, чтобы ваша голова удержалась на шее. Если не ответите на мои вопросы, их из вас выжмут. В прямом смысле этого слова. Где груз, Ведерников?
Я и не сомневался, что меня не только засунут под пресс, но и разрежут на мелкие кусочки, чтобы узнать, куда девались сто пятьдесят миллионов долларов (а может, и больше).
И в душе моей вовсе не цвели пинии и розы непреклонного и мужественного рыцаря короля Артура.
Там ночевал салат из страха и безумного упрямства с отвратительным запахом и горьким полынным вкусом.
Однако нужно что-то говорить…
Интересно, откуда мне знаком голос «язвенника»?
— А почему вы спрашиваете меня только про груз рефрижератора? На вашем месте я бы спросил и о том, куда подевался металл со складов Облснабсбыта и куда запропастились двадцать четыре вагона с ломом цветных металлов, и…
— Заткнись, ментовская морда! — вдруг заорал «язвенник». — Ты у меня сейчас дерьмо будешь жрать, да еще и спасибо говорить, лишь бы тебя не кастрировали. И это для начала. Понял?!
— А как же, ваша милость. Только я к вашему рефрижератору не имею никакого отношения. Какой рефрижератор? Что за груз? Я занимаюсь совершенно другими делами. С таможенным терминалом работает майор Калина.
