Стивен Хантер - Жарким кровавым летом
В 9.20 он бросил никель в прорезь телефона-автомата в центре города и позвонил Ди-Эй. У старика была сеть информаторов, с которой он работал.
— Все на местах? — спросил Ди-Эй.
— Да, сэр. Ребята готовы. Я пока еще не связывался с ними по радио, но это скоро произойдет. Есть какие-нибудь новости?
— Один из моих источников сказал, что около полудня к «Мэри-Джейн» сзади подъехал грузовик, из которого высадилась группа белых мужчин и быстро вошла внутрь.
— Они готовятся. Клюнули, точно.
— Он сказал, что там было восемь человек, все в комбинезонах. Эрл, восемь — это не так уж мало. Они могут причинить нам серьезное беспокойство.
— Да, сэр. Я все же думаю, что мы сумеем провернуть все как полагается. Не хотелось бы откладывать дело. Мы навалимся на них.
— Хорошо, Эрл. Я доверяю вашему мнению. Беккеру я пока еще не сказал, чтобы он не обделался раньше времени.
— Да, сэр. План у нас хороший, он наверняка сработает, к тому же мальчики сами хотят чего-то серьезного. Я уверен, что это будет отличная ночь — для нашей стороны.
— Что ж, Эрл, да благословит нас Бог. Помните, вы тоже должны надеть жилет. Я отправлюсь к Беккеру ровно в двадцать два ноль-ноль, когда вы уже приступите к работе, и заставлю его приказать отправить туда врачей и полицию для оцепления периметра.
— Да, сэр.
Эрл повесил трубку.
Он еще немного покатался вокруг, гадая про себя, когда же улицы заполнятся. Как ни странно, они продолжали оставаться малолюдными. Ему показалось, что в районе предполагаемой операции ошивается несколько белых мужчин, но тех плотных черных толп, которые были такой броской отличительной особенностью Малверн-авеню, — толп, состоящих из шлюх, мужчин-работяг, завсегдатаев танцевальных залов, домохозяек, детей и всех остальных, вместе плывущих на одном корабле к одной и той же далекой судьбе, — этих толп не было.
Наконец в 9.40 он отъехал на несколько кварталов, поставил машину у тротуара и вошел в маленький бакалейный магазинчик. Несколько пожилых чернокожих мужчин привычно бездельничали около кассы, за которой сидел хозяин.
— Привет, — бросил Эрл. — Ищу местечко под названием «Мэри-Джейн». Вы не знаете, куда оно спряталось? Слыхал, что хороший парень может там здорово, как в прежние годы, провести время.
Старики долго смотрели друг на друга, и в конце концов хозяин, по-видимому самый мудрый из всех, произнес:
— Знаете, са-ар, нынче ночью я бы предпочел заняться делами где-нибудь за городом. Какой-то странный дух стоит в воздухе. Бабы только и болтают об этом весь вечер. Заприте детей по домам, вот что они говорят. Нынче ночью там, в «Мэри-Джейн», будет какая-то заварушка. Нет хуже заварушки, когда стреляют пушки.
Эрл кивнул:
— Сэр, я думаю, что вы говорите правду.
— Вы смахиваете на копа, са-ар, — сказал старый бакалейщик.
— Дедуля, я и есть коп, — сознался Эрл, — и я намерен поучаствовать в этой заварушке. Позаботьтесь, чтобы ваши дети сидели дома, потому что шум будет большой, это я вам гарантирую.
— Вы хотите убивать негров?
— Такой цели у меня нет, дедуля. Разборка будет между белыми парнями.
* * *Никакой Мэри-Джейн не существовало ни сейчас, ни прежде. Никто не мог вспомнить, почему заведению дали именно такое название. Его хозяином был высокий негр с темно-желтой кожей, которого звали Мемфис Добряк. Левую сторону лица Мемфиса украшали два длинных шрама, нанесенных опасными бритвами. Один начинался на лбу, проходил через проплешину в брови, затем прерывался глубокой глазницей и возникал снова на щеке. Второй тянулся примерно на дюйм выше линии подбородка. Один — длинный — оставила девочка по имени Эмма Мэй из Нового Орлеана в 1933 году. Он совершенно не помнил, как и когда получил другой шрам и даже какой из них появился раньше.
Завладев «Мэри-Джейн», Мемфис принял важное решение. Он взял в аренду игровые автоматы, древние, потрепанные машины, изготовленные еще до Первой мировой, несколько старых «миллз апрайт перфекшн», «дьюи флор вилл» и два или вообще всего один «фей либерти Белл». Все это ему предоставил Босс — кузен Грамли по имени Уиллис Берр, для чего ему даже не потребовалось ставить в известность Папашу. Спиртное Мемфис покупал тоже у Босса. И платил Боссу 48 процентов своих доходов. Он немного утаивал, но каждый раз, когда Босс смотрел на него прищуренными глазами и перекатывал слюну во рту, смешивая ее с соком табачной жвачки, чтобы хорошенько, прицельно харкнуть, раздумывая в это время над цифрами, Мемфис ужасно пугался и клялся, что никогда больше не будет так делать. Но всегда продолжал поступать по-прежнему.
Дело в заведении Мемфиса было поставлено толково. Девочки, случалось, капризничали, но обычно с ними успешно разбиралась Мэри-Клэр, окторонка[33]. Она была старшей над девочками и имела отличный удар левой. С клиентами тоже обычно все было в порядке. Молодежь иногда принималась буянить, если перепивала или обкуривалась травки, и однажды Мемфису пришлось так сильно успокоить одного парня дубинкой, что тот так и не очухался и его пришлось вытащить подальше и бросить около железнодорожного полотна. Полиция, конечно, задавала вопросы, но ничего так и не выплыло наружу. Время от времени заявлялся какой-нибудь белый парнишка (хотя обычно они приходили по двое, а то и по четверо), вышедший на охоту за цветной киской, потому что нельзя считать себя мужчиной, пока не опустил руку в чернила. О них старательно заботились, так как было хорошо и давно известно, что, если сделаешь бо-бо белому мальчику, то платить придется чертовски дорого.
В этот день Мемфис Добряк совершенно не ожидал неприятностей. До него доходили смутные слухи о том, что в городе происходят какие-то игры политического характера, но такие вещи обычно совершались за пределами той части города, где он обитал. Он не имел никакого мнения о грехе, или азартной игре, или проституции, не считая того, что ненавидел церковников и всяческих воспитателей и знал немало таких из них, кто весь день в поте лица своего проповедовал и обличал грешников, а потом приходил к нему, чтобы немного расслабиться с его девочками. Все они были лицемерами. Однажды к нему забрел даже белый пастор, который поднялся наверх с двумя девочками и заставил обеих изрядно потрудиться — по крайней мере, так они уверяли.
Как бы там ни было, Мемфис сидел в маленькой задней комнате позади бара, положив рядом с собой на столе излюбленный сутенерами пистолетик двадцать пятого калибра, и подсчитывал ночную выручку. Он также имел при себе дубинку и нож с выкидным лезвием и отделанной перламутром рукоятью. В этот сезон дела шли вяло, и он подумывал о том, чтобы отправить несколько девочек за порог. Почему бы Боссу не снизить налог с 48 процентов до 38 на время «мертвого сезона», когда не бегают лошадки? Но Босс никогда этого не сделает, и только дурак решится попросить его об этом. Это было бы отличным способом обеспечить себе дорогу в один конец. Поговаривали, что на дне озера Кэтрин гнило полным-полно трупов негров, которые задавали Боссу такие вопросы, которые ему не нравились.
Дверь в задней комнате громко распахнулась, и он услышал, как внутрь ввалилось несколько мужчин, тащивших что-то тяжелое. По звуку их дыхания он каким-то образом догадался, что эти мужчины были белыми.
Неужели компания трясунов или еще каких-нибудь святош, а может быть, парней из ку-клукс-клана, которые уже успели напиться и теперь ищут, об кого бы почесать кулаки?
Он взял дубинку и направился было туда, но на полпути наткнулся на двух мужчин с чемоданами. За их спинами он увидел еще двоих, с натугой волочивших что-то завернутое в мешковину, а позади еще двоих. Все были одеты в комбинезоны и носили излюбленные горцами шляпы с невысокими тульями, надвигая их низко на глаза. Все были перепоясаны патронташами, набитыми патронами, а на поясах у них висели тяжелые револьверы, предназначенные только и исключительно для убийства. У всех были костлявые лица и жесткие бородки, и выглядели они так, что Мемфис испугался: это были парни из тех жестоких, непреклонных убийц, которые не считают негров за людей, из которых состоят в основном толпы линчевателей и любителей посмотреть на суд Линча, которые участвовали во всех мало-мальски серьезных сражениях против северян во время великой войны и до сих пор гордились тем, что стояли и стоят за рабство и что ублюдок Линкольн не дожил до конца 1865 года.
Он также сразу же понял, что это были Грамли, но из более серьезной породы, чем те Грамли, которые управляли негритянской частью города.
— Скажите, — спросил он, сглотнув подступивший к горлу комок, — что все это значит и что, по-вашему, вы делаете?
Все это он от страха выпалил единым духом.
— Я тебе вот что скажу, черномазый, — ответил первый, — ты занимайся своими делишками и не обращай на нас никакого внимания, и все будет прекрасно. Ты меня слышишь, черномазый?
