Леонид Влодавец - Фартовые деньги
В общем, Михаил Петрович как только узнал, что батя мой у Орла числится, то сразу дал моему отцу пакет и велел передать Орлу. Отец, конечно, рад был, что отпустили, но боялся, что Орел его за изменника сочтет и повесит. Но пакет отдал. Орел прочитал, подумал, а потом написал ответ и опять же с моим отцом отправил следующей ночью. Туда, куда Ермолаев предложил, к каким-то березам, кажется. Там отца красноармейцы ждали, и он им пакет отдал. Часок отец у этих берез пробыл, пока красноармейцы письмо Ермолаеву передавали и тот его читал. А потом привезли ответ, и отец отвез его Орлу.
А наутро Орел взял одну сотню людей, десять подвод и поехал на какой-то железнодорожный разъезд. Отец тоже туда ездил. Там, на разъезде, Орел с Ермолаевым встретились. Ермолаев приехал на бронепаровозе с пулеметами, но привез при этом три вагона патронов для Орла. Потом они с глазу на глаз говорили в телеграфной будке. Что именно — отец не слыхал, конечно, но как позже выяснилось, договаривались насчет совместных действий.
Ну а потом Орел собрал других атаманов в Кудрине и объявил, что под офицерьем больше ходить не желает. Дескать, Ермолаев мужик свой, оглоедов городских перестрелял, теперь все будет по справедливости. И патронов прислал — три вагона. А если белые придут, то землю отымут и пороть будут, как при крепостном праве.
— И поверили? — удивился Казан.
— Наверно, поверили, раз пошли. Кузяка какой-то, правда, не согласился, сказал, что ни тех, ни этих ему не надо. Он в Воздвиженске стоял, а там винокурня была. Туда аж полтыщи всякой пьяни набежало. Так их один эскадрон красных в капусту изрубил. А у Евстратова один Федор остался. Орел хотел его в Марьянове захватить, но там его не оказалось, только одна сотня была. Человек десять постреляли, а остальные к Орлу перешли. Орел за Федором погнался, а тот на Кудрино налетел. Отца и братьев Орла порубал, жену и сестру повесил, тридцать домов спалил, зверюга! А потом маханул на Никольское, должно быть, думал проскочить на юг и до деникинцев добежать. Там-то его красные и встретили. Покосили пулеметами почти треть всей банды. Федор тогда решил драпануть к Марьянову, а ему навстречу — Орел. Сам понимаешь, в каком настроении… Ни одного в плен не взял, а Федора сам лично застрелил из «маузера». А еще через пару дней самого Евстратова расколотили с его офицерами. По селам возили, народу показывали. Потом он бежал, прятался в лесу пару месяцев. Ну а кончилось тем, что он напал на автомобиль Ермолаева и оба погибли. Евстратова красноармейцы зарубили, а Ермолаев от ран умер через сутки. Восемь пуль в него попало.
— А Орла? Живым оставили, не надули?
— Он перед мужиками выступил, сказал, что надо искупать вину перед мировым пролетариатом и трудовым крестьянством, идти на Деникина. Самых старших и самых молодых велел по домам распустить, а остальных на фронт отправили. Орел в Красной Армии полком командовал, батя с ним в 1920 году до Варшавы дошел. Там Орла и убили. А отец ничего, гражданскую довоевал, домой вернулся, потом, как положено, в колхоз вступил…
— Но все-таки, выходит, в тридцать седьмом ему припомнили, что он у Орла служил?
— Не совсем так. Ему бы, может, ничего и не вспомнили, если б не попался чекистам один хлюст, Ванька Корнеев из банды Федора…
— Ты ж говорил, что из них никого не осталось, — напомнил Казан.
— Я помню, чего говорил, — проворчал старик, — я сказал, что Орел ни одного в плен не взял. Да, кто попался, всех перебили. А несколько человек ускакали. И Ванька этот тоже. И так вот пробегал он без малого 18 лет. Правда, не все время бегал, пару раз посидеть пришлось. За грабежи. Но он оба раза чужими фамилиями назывался, а проверять по-настоящему еще не умели. Однако, когда в третий раз посадили, в том самом 1937-м, но по уголовной статье, он угодил к следователю, который его с 1919 года знал как белобандита.
Все одно от вышки не отвертелся. Кроме того, что за ним на самом деле числилось, он признался еще и в сотрудничестве с польской и немецкой разведками, в подготовке терактов, и дали ему расстрел. Но немало с собой утянул вполне приличных мужиков, которые совсем неплохо к Советской власти относились… Отцу еще повезло. Ведь на него Корнеев такую собаку повесил — только держись!
— Это какую же?
— А помнишь, я говорил, что Федор и Орел из-за того, кому железную дорогу грабить, цапались?
— Да-а…
— Так вот, следователи Корнилу спросили, куда Федор ценности дел. А тот ответил, что ценности были спрятаны в Марьянове у Федора в доме, но, по его сведениям, их, после разгрома Федора, присвоил себе Орел и советским органам не передал. Но вот Егор Суровцев, то есть мой отец, может знать, куда они подевались, потому как он был при Орле ординарцем.
— А он, конечно, ни сном, ни духом?
Батя помедлил с ответом, взял еще один «Camel», закурил и нехотя произнес:
— Если бы так…
— Что, действительно знал? — заинтересованно произнес Шура.
— Знал, — кивнул Иван Егорыч. — Но не стал ничего говорить. Все отрицал. Может, поэтому и жив остался… Корнилу шлепнули, а потом забрали того энкавэдэшника, который дело вел. И тоже расстреляли. А новый, должно быть, побоялся дело затягивать и быстренько спихнул. Вот отец и поехал на десять лет… А в 1942-м его из лагеря в запасной полк Дальневосточного фронта отправили.
Отец еще не старый был, ему только сорок первый год шел. В армии после баланды подкормился, так что вполне мог воевать. Недалеко от меня оказался — я на Воронежском фронте, а он — на Сталинградском, но до конца войны так и не увиделись…
— Ну а про эти дела с ценностями он когда сказал? — спросил Казан.
— У-у! Считай, что почти перед смертью. Я уж сам состариться успел и овдоветь. Но, конечно, покрепче был, чем сейчас… А он тоже долго держался. Иной раз приезжие нас за братьев считали. Но потом, видать, ресурс исчерпался. Сдал он за один год — 1989-й. Как посыпались от нас союзники варшавские, как Берлинскую стенку поломали, он мне и говорит: «Все, Ванька, надо мне помирать! А то увижу, как красный флаг с Кремля спускают…»
— Прямо как этот… — припомнил Шура великого провидца, о котором читал в газетах. — Нострадамус!
— Ну, это и без него ясно было… Но отец, должно быть, все точно рассчитал. Преставился незадолго до выборов 1990 года. Так что никакого ГКЧП и всего прочего не увидел.
— Опять же я не пойму, Батя. На хрен ему за эту власть переживать? Чего он от нее хорошего видел, кроме Колымы?
— Наверно, видел. А потом, небось слыхал такие слова: «За державу обидно!»? Все-таки неприятно, когда раздергали то, что 300 лет собирали. Прибалтов, между прочим, Петр Первый присоединял…
Казан понял, что сейчас дед пойдет читать лекцию по русской истории…
— Егорыч, ты вроде говорил про то, как твой отец тебе исповедовался…
— Ладно… Когда он слег, пришлось мне за ним, как за малым, ходить. А у него от склероза все путается, не поймешь, что говорит. Я доживать до такого не хочу… Но вот однажды на него какое-то просветление нашло. Подозвал меня и говорит: «Хочу, Ванька, покаяться. НКВД не сознался, а тебе знать надо». Ну и стал рассказывать всю историю с мятежом и с тем, как Орел на сторону красных переходил. Так вот, Ермолаев с Орлом договорились, что ни самого Орла, ни его бойцов, если они помогут разгромить Евстратова, насчет награбленного тормошить не будут. Но Орел особо не поверил. А потому свою личную часть добычи загодя вывез из Кудрина и спрятал. И вдвойне вовремя сделал, ибо, как я уже говорил, сразу после этого на Кудрино Федор налетел. Потому-то он и с семьей Орла расправился, что не смог выпытать, куда Орел казну вывез. Орел тоже, когда на Марьяново нападал, искал золотишко. Но с первого раза не нашел, не успел. А вот во второй раз, когда разгромил Федора под Марьяновом, уже порылся посолидней. И нашел его сундуки. А потом вывез туда же, куда и свое.
— И батька твой в этом участвовал? — нетерпеливо поинтересовался Казан.
— Участвовал… — мрачно кивнул Егорыч. — Хотя, знаешь ли, мне показалось, будто он от склероза то припомнил, чего не было. По рассказу его выходило, что положили они два сундука килограмм по сто на телегу, сверху набросали копну сена и ночью переехали за Снороть. Было их вроде бы четверо: сам Орел, отец мой и еще двое каких-то, самых верных. И потом они еще целый день с этой копной мотались какими-то просеками, пока не заехали на хутор к мужику. Ни имени, конечно, ни отчества, ни фамилии батя не запомнил. Приехали туда уже к ночи, поэтому и разглядеть там толком ничего не успели. А зарывали они все это в конюшне. Там уже была яма вырыта и три сундука стояли, которые Орел раньше привез, — его собственные. Так вот и сундуки Федора туда поставили, а потом все землей заровняли и еще кучу навоза нагребли сверху. Ну а потом ускакали на конях обратно в Кудрино.
— А дальше чего? — спросил Шура.
