Когда шатается трон - Андрей Ильин

ногой в пах, или пальцами в глаза, хоть зубами за горло. Не драка это – смертоубийство, где или ты, или тебя. Рычат, матерятся в душу, в бога штрафники. Скалятся, ревут немцы, поминая своих и чужих «мутер». Катаются все по земле, за глотки друг друга ухватив. Кровь хлещет, пальцы умирающих землю скребут, ногти ломая. Крики, чавканье штыков, терзающих живую человеческую плоть, хруст костей…

Давят немцы, много их, слишком много…

Пятятся штрафники, истекая кровью, огрызаясь, бойцов теряя.

Но рык сзади такой, что все крики и стоны перекрывает:

– Стоять, мать вашу!.. Приказываю! Ни шагу назад! – Это капитан из заградотряда. – Назад! Перестреляю как собак! – Маячит башкой над бруствером.

Рядом его бойцы автоматами ощетинились.

– Огонь!..

Разом застучали автоматы. Веером прошли над головами бегущих очереди.

Но пятятся, отступают штрафники.

– Трусы!.. Дерьмо собачье!

Выпрыгнул капитан из окопа, глаза кровью налиты, в одной руке пистолет, в другой заточенная лопатка сапёрная, за голенищем сапога финка.

– Назад, мамкины уроды!

Врубился в свалку, раздавая пинки, колотя по головам, по плечам, куда ни попадя, рукоятью пистолета. Рядом его бойцы прикладами любовь к Родине вколачивают.

– Назад!

Проскочил со своими бойцами, вошёл, рубя лопаткой направо и налево, как нож в масло в немецкие порядки, сам того не заметив.

– За мной!..

Остановились штрафники. Дрогнули немцы, покатились, побежали.

– Давай за ними! – орёт капитан. – Бегом, маму вашу растуды в качель! Не давай им оторваться, а то вас со вторых траншей покосят.

– Подмогнёшь?! – кричит на ходу кто-то.

– Хрен вам в рыло… Дальше сами! Сами!

– Зачем тогда пришёл?

– Затем, что если бы я к вам не пришёл, они бы ко мне пришли. Один чёрт. Там бы я ни их, ни вас не остановил. Вы драпальщики известные, до Урала готовы бежать! Давай вперёд, искупай кровью вину! Я и так своих бойцов потерял…

Бегут штрафники, на пятки немцам наступая. С ходу вышибли первую линию обороны. И дальше пошли гнать, стреляя в спины, топча и добивая раненых и тех, что руки подняли. Без жалости, без сожаления. Потому что в атаке, когда схлестнулись лоб в лоб, человек становится зверем, хищником, загоняющим жертву. И тот, кто побежал, кто слабину дал, повернувшись к противнику спиной, тот обречён, он остановиться и огрызнуться уже не сможет. Если, конечно, нет у него в тылу заградотряда.

Позади кустами встали взрывы, накрывшие оставленные позиции. Всё! Хана капитану и бойцам его, сам подставился, думая в окопах отсидеться.

– Вперед!..

К вечеру штрафников отвели в тыл, посадив на их место стрелковую часть.

– Спасибо, – поблагодарил какой-то залётный генерал. – Добрую работу сделали. Искупили. Кровью искупили.

Своей. И чужой…

Ведь война – это кровь. Смерть. И злоба к врагу. К заградотряду, который вперёд погнал. И к себе самому тоже. Потому что надо убивать, чтобы жить. А кому-то умереть, чтобы выжил ты. И мелкая, подленькая радость, что это он, а не ты. А ты жив. Пока. Всё еще… Вопреки всему… Сегодня ты, а я – завтра.

– Держи, Кавторанг, погоны и ордена свои. Здесь распишись… Повезло тебе, искупил и жив остался. Твоих штрафников там две трети полегло, а у тебя ни царапинки. Не иначе, заговорённый ты…

А может, и так… Второй год Кавторанг воюет без продыху, с передка не выбираясь, и ничего – жив пока. А будет ли жив завтра – кто о том знает…

* * *

– Ты знал?

– Нет, – покачал головой Пётр Семёнович. – Самого, как обухом по затылку…

Может, так, а может, и не так. Может, юлит Пётр Семёнович. В чужую душу не заглянешь и ничего там не разглядишь, хотя даже с фонарём.

– Что теперь будет?

– Показательная порка.

– Догадываюсь…

Личный состав выстроили во внутреннем дворе. Все догадывались зачем. Перед строем поставили отказников. Чуть подальше вывели воров, которых с зон выдернули.

Вперёд вышел Партизан, перебрал какие-то бумаги, глянул исподлобья, скомандовал:

– Фролов… Ну, чего молчишь, отвечай, как положено.

– Я! Фролов!

– Добегался, сукин сын! Теперь слушай… – Партизан поднёс к глазам бумагу: – Твой отец, Илья Фомич, тысяча восемьсот девяносто третьего года рождения, старший брат Николай Ильич Фролов, средний брат Семен Ильич Фролов приговорены к высшей мере наказания по статье… Ходатайства о помиловании отклонены, приговор приведён в исполнение десятого двенадцатого. Вот соответствующий акт и приложенные к делу фотографии. Младший брат Алексей Ильич Фролов получил двадцать лет лагерей по пятьдесят восьмой статье с отбыванием в Особлаге. Фроловы – сестры Авдотья, Елена, Марфа и мать Зинаида Кузьминична лишены всех гражданских прав и отправлены в ссылку в Казахстан. Вся недвижимость и имущество изъяты в пользу государства. Дети, не достигшие десяти лет, определены в детские дома и колонии…

Стоят отказники, головы склонив. Из-за них гнезда родовые в прах рассыпались, по их вине отцы с братьями жизни лишились.

– Харитонов… Твой отец Харитонов Флор Игнатьевич… Братья… Сестры… Свояки…

Второй список.

И следующий…

Толпятся в сторонке воры, переглядываются настороженно. Такие, значит, здесь порядки. В сравнении с ними любая зона – дом родной. Понимают, что не пугают их, когда грозят в парашу окунуть, что слова здесь с делом не расходятся. Если тут своих не жалеют, то для них заступников точно не найдётся.

Зачитаны списки. Но не закончен расчёт.

– По порядку номеров…

– Первый… второй… третий…

– Каждый десятый – выйти из строя!

Шагнули бойцы вперёд, замерли. Лица бледные, губы сжаты. Проходили уже, знают…

– Следуя принципу круговой поруки, наказанию подлежит не только виновный, но и его подразделение. Не распознали врага, не остановили, значит, будете отвечать. За него.

Пауза. Длинная. Страшная.

– Объявляю приказ. У каждого десятого бойца будет взят под стражу и отправлен в лагерь отец, либо кто-то из братьев, либо за неимением таковых, сёстры или мать…

Лучше бы каждого десятого расстреляли, чем вот так…

Так ведь и без этого не обойдётся.

– Кроме того, из их числа двое будут подвергнуты высшей мере наказания. Кто именно – определит жребий. Так что пускайте, мужики, шапку по кругу.

С ненавистью смотрят бойцы на отступников, из-за которых их близкие пострадают, горюшко через край хлебнут, а кто-то и сам теперь жизни лишится.

– Кто готов привести приговор в исполнение – шаг вперёд!

Стоит строй, не шелохнувшись. В своих ведь стрелять придётся, с ними из одного котла хлебали, на койках рядом спали. Да и в чём их вина, не к врагу же они перебежали. Сталин, вон, после войны всех дезертиров помиловал и даже полицаев, на которых крови не было. А тут…

– Повторяю! Добровольцы, шаг вперёд!

Но никто, ни один,