Сергей Зверев - Компромат на президента
Цирюльник рассмеялся:
– Я тоже попался. Хвать, а его не сдвинуть.
– Это чтобы стулья при качке по кают-компании не перекатывались, – высказал предположение Братин.
– Не знаю, где собирался встретить на Москве-реке девятибалльный шторм покойный Миша, – заерзал на привинченном стуле новый хозяин судна, – или он собирался плыть в одно из пяти морей, портом которых является Москва. Ни в школе, ни теперь не могу сказать, каких именно. Теперь уже нам не узнать.
Липский присел на край стула, сжал в кулаке матерчатую салфетку, небольшой пирамидой возвышавшуюся перед ним. Официант – крепкий, плечистый, замер у столика:
– Прикажете подавать?
– Можно и подать, – ответил Яков Цирюльник.
– Куда мы плывем? – огляделся Липский, корабль как раз проплывал под мостом, с которого на надстройку в прошлое плавание спускался Клим Бондарев.
– Катаемся, – Цирюльник положил перед собой руки.
На стол была подана водка в запотевшем графине, перед гостями и хозяином стояли большие тарелки с холодными закусками. За бортом журчала вода. Солнце уже исчезло за горизонтом, о нем напоминала лишь узкая оранжевая полоска над высоким берегом.
– За Мишу, интересный он был человек. Всегда красиво появлялся в компании, сумел красиво и уйти, – Братин поднял рюмку, – светлая ему память.
Братин и Липский выпили водку залпом, Цирюльник одолел рюмку в три глотка и закашлялся.
– Что, не пошла?
– Отвык я в Швейцарии с русскими пить, – заулыбался Яша.
– Не хватает тебе там родины, – на Липского нашло сентиментальное настроение.
– Для человека бизнеса родина там, где можно деньги заработать и жить спокойно, – отозвался Яков и остановил официанта, собравшегося налить по второй, – я сам.
Липский недолго думал, как помянуть погибшего:
– Миша, не поминай нас лихом, – и тут же проглотил спиртное.
В кают-компании зажегся мягкий свет, и тут же сделалось ощутимо темно за стеклами. Редкие огоньки загородных домов проплывали мимо корабля.
– Теория относительности, – нервно засмеялся Яков Цирюльник, – нам кажется, что берег движется, а на берегу видят, что это мы плывем вдоль него. Все относительно в этом мире, а где правда, никто не знает.
– Теория относительности не всегда действует, – сказал Липский и хмыкнул.
– Всегда, – не согласился Цирюльник.
– Она только для живых действует, – уточнил Семен, – нельзя сказать, что нам лишь кажется, будто Хайновский мертв. И уж тем более ему не может казаться, будто это не он погиб, а мы.
– Да, невеселые разговоры звучат на поминках, – задумался Братин, – ты, Семен, случайно, не философский факультет оканчивал?
– Теоретической физики.
– Выпьем, как положено, по третьей рюмке и возвращаемся. Ты хозяин парохода, ты и командуй, – Липский потер похолодевшие ладони, из широко раздвинутой стеклянной двери тянуло речным холодом, ветер то вытягивал занавески на улицу, то заносил их в каюту.
Цирюльник с каменным выражением лица разлил водку по рюмкам.
– Тебе сказать осталось, – напомнил Братин.
– Могу и я сказать, – кусал губы Цирюльник, – но у меня язык не поворачивается говорить о Мише в прошедшем времени, – он оглянулся на застывших у стены официантов.
– Можно и без слов выпить, и так все понятно, – проговорил Братин, вращая в пальцах рюмку.
И тут ему показалось, что тень легла на белые занавески.
– Ни у кого долгов перед покойным не осталось? – спросил Яков.
Липский нехотя признался:
– Есть один должок.
– Какой? – оживился Цирюльник.
– Просил он меня сделать одну вещь, если с ним что-то случится. Ты, Кирилл, знаешь о ней, за этим же столом Миша разговор вел.
Кирилл Андреевич помрачнел.
– Помню.
– Ну и… – Яков пристально смотрел на гостей.
– Не стану я этого делать, – рассек воздух ладонью Липский, – потому что жить еще хочу.
– И я не стану, – согласился с ним Братин.
– Не знаю, о чем вы договаривались, хоть и догадываюсь. Но дело ваше. Каждый себе и своему слову хозяин.
Тут занавеска на двери отлетела в сторону. В кают-компанию вошел сам покойный. Хайновский, скрестив на груди руки, с брезгливой усмешкой смотрел на сидевших за столом «друзей».
– Ми… Ми… Миша… – только и проговорил Братин, мгновенно бледнея.
Рюмка выпала из пальцев Липского, покатилась по столу, но задержалась на краю. Один только Цирюльник сохранял относительное спокойствие – просто замер. Братин опомнился и понял, что перед ним не призрак, лишь после того, как оба «официанта» наставили на него с Липским пистолеты.
– Так, значит, ты жив? – пошевелил он бескровными, мгновенно пересохшими губами.
– Как видишь, – бросил Михаил Изидорович, – я люблю жизнь и не люблю тех, кто меня предает.
– А ты знал и не сказал? – Липский бросил взгляд на Цирюльника, пытаясь понять, на чьей он стороне.
– У меня нет перед Мишей невыполненных обязательств, – пожал плечами Яша, – каждый отвечает за самого себя.
– Семен, они вместе, – догадался Братин и неуверенно улыбнулся, – я так рад, что ты остался жив.
– Жаль, не довелось услышать хороших слов в свой адрес. На похоронах всегда говорят только хорошее.
– Говорили много. Вот и мы тебя вспоминали, – Липский попытался подняться, – дай я тебе руку пожму, обниму.
Ствол пистолета в руке «официанта» чуть заметно качнулся, и Семен сразу же сел на привинченный к полу стул. Последние сомнения улетучились, и Липский зло сжал губы.
– Ах так!
Корабельный двигатель застучал с удвоенной силой. Теплоход дернулся, замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Загремела якорная цепь.
– Почему мы стали? – принялся озираться Кирилл Андреевич, но никто не собирался ему ничего объяснять.
С улыбкой на губах Хайновский прошелся по кают-компании, землистый оттенок кожи его лица, появившийся в последние месяцы, уже сменился счастливым румянцем.
– Какие же вы идиоты, – мечтательно проговорил он и потянулся, высоко подняв руки.
Липский с Братиным смотрели друг на друга. Цирюльник подошел к Михаилу Изидоровичу и зашептал ему на ухо, однако достаточно громко, чтобы его услышали и навострившие уши пленники.
– Может, не надо?
– Надо, – рассмеялся Хайновский, – очень даже надо, – и кивнул.
Один из «официантов» передал пистолет другому и на несколько секунд исчез из кают-компании. Вернулся он с бухтой крепкой капроновой веревки.
– Руки на колени, – скомандовал он Липскому.
– Не подходи, – процедил сквозь зубы Семен, он уже отвык, чтобы им командовали.
И тут же получил кулаком в челюсть, несильно, но этого хватило, чтобы больше не упираться. Он покорно положил руки на колени. «Официант» в белом пиджаке умело примотал веревкой Семена Липского к стулу, обрезал остаток перочинным ножом и завязал хвосты тугим узлом.
– Ты что задумал? – с испугом спросил Липский.
– Хочу поразвлечься, – отвечал Хайновский, – а ты чего ждешь? – обернулся он к Братину.
– Это тебе просто так с рук не сойдет, – с угрозой пообещал чиновник из Совета безопасности.
– Мертвому бояться нечего.
Мужчина в белом пиджаке надежно привязал к стулу и Кирилла Андреевича, а затем степенно, словно до этого подавал блюда на стол, отошел к стеклянной стене. Его напарник опустил пистолеты. Михаил Изидорович открыл шкафчик с посудой, поставил перед Липским и Братиным по высокому стакану, вбросил в них соломинки для коктейля и тут же налил стаканы до краев водкой.
Семен очумело смотрел на «покойного» олигарха.
– Пили за упокой, теперь можете выпить и за здоровье. Руки у вас заняты, но нагнуться и потянуть через соломинку получится.
– Скотина! – крикнул Братин. – Сейчас же развяжи!
– Зачем? – удивленно вскинул брови Хайновский, взял Братина за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.
Кирилл Андреевич выдержал только секунд десять, а потом отвел взгляд. Хайновский тронул Цирюльника за плечо.
– Пошли, Яша, мне здесь душно становится.
Следом за Михаилом Изидоровичем кают-компанию покинули все, кто мог это сделать. Мерно постукивал корабельный двигатель, от вибрации легкая рябь распространялась по спиртному, налитому в высокие стаканы. Ярко горел свет.
– Где они, ты видишь? – спросил Липский, сидевший спиной к двери.
– Никого не вижу, – шепотом ответил Братин и прислушался, – вроде плеск какой-то раздался.
Они оба прислушались.
– Ага… точно.
В это время от борта корабля отвалила надувная лодка, увозившая к берегу Цирюльника, Хайновского, «официантов» и рулевого. Корабль как-то странно подрагивал. Братин попытался освободиться, но веревка плотно притягивала его к стулу.
– Зря стараешься, – сказал Липский, – я уже понял, что самим нам отсюда не выбраться.
– И что, нам сидеть здесь, пока нас не вызволят?
– Не думаю, что это произойдет раньше утра, – зло произнес Семен, – а рука у меня уже затекла, – он принялся шевелить пальцами.
