Черный октябрь - Алексей Птица
Похоже, придётся отправлять на Украину чёрных товарищей. Ох, и тяжеловато им придётся! Даже боюсь: справятся ли? Ладно, это всё потом. Сейчас прежде всего необходимо разобраться с Горбачёвым. Напасть, что ли, на него? Но так я, пожалуй, сразу все карты раскрою и останусь совсем без козырей. Да и вряд ли выйдет нахрапом-то. Тем более сейчас все примутся делить советские активы. А вот за этим делом нужно тщательно проследить, чтобы вовремя вмешаться и получить свою долю.
И Мамба говорит, и без устали каждый день про себя твердит: золёто, золёто, золёто, партии, партии, партии. Ну или так:
И встал Мамба, побежал Мамба,
Не боится российского холода.
И твердит Мамба, и бубнит Мамба: «Золото, партии золото!».
Короче, однозначно надо вмешаться! И не только взять деньги, но ещё и суметь их отсюда вывезти. А вот это уже сложнее…
В это время по баррикадам разлетелась новость о том, что ГКЧП самоликвидировался. Людей охватило всеобщее ликование. Особенно радовались те, кто поверил в этот спектакль. Остальные отреагировали по-разному, но отпраздновать победу хотели все. А что для праздника надо? Правильно: соответствующие случаю напитки!
Пользуясь тем, что моя команда уже произвела здесь фурор, я под шумок проник на верхние этажи Дома правительства. В кулуары, так сказать, власти. Свою рожу перед объективами телекамер и фотоаппаратов я лишний раз не светил и старательно уводил её: то повернусь боком, то спиной, то вообще нагнусь, выставив зад. В общем, шестое чувство меня не подводило. И над репортёрами и операторами я издевался, как мог, наперёд угадывая, когда меня собирались зафиксировать для истории на фото или киноплёнке. В конце концов журналистская братия дружно сочла, что я им не настолько уж интересен, и переключилась на других эфиопов, оставив меня в покое. Мне же исключительно этого и надо было.
Когда Шуцкий представил меня Руцкому, тот воскликнул:
— А это тот, кто привёл нам на помощь своих негров⁈
— Да, но не негров, а эфиопов, — поправил его я.
— Не важно. Благодарим за помощь! — и Руцкой усиленно потряс мою руку. Невольно создавалось впечатление, будто помощь от нас оказалась ого-го какая значимая и чуть ли не жизненно необходимая!
— Эфиопия всегда готова протянуть руку помощи братскому русскому народу!
— Советскому? — улыбнулся Руцкой.
— Советский народ уходит вместе с СССР, — хмыкнул я. — Вы же теперь Россию будете строить? Поэтому и народу русскому.
— А… Ну да, ну да. Правда, пока мы ещё советский народ.
Я лишь пожал плечами, не став спорить: советский, так советский, раз русскими быть не хотите.
— Мы всем в борьбе за независимость помогаем: и советскому, и русскому, и любому другому. Африканцы вообще против любого гнёта!
— Спасибо! — заулыбался Руцкой. — От лица президента РСФСР Бориса Николаевича Ельцина благодарю всех эфиопов, оказавшим нам поддержку.
— О! Тогда от лица всего эфиопского народа у меня есть для вас подарок! — воскликнул я. — Борису Николаевичу тоже, конечно, хотелось бы подарить… Но, боюсь, не примет он от меня. Поэтому хотелось бы передать презент генералу Борису Грачёву за его личный вклад в нашу победу.
— А-а… — протянул Руцкой, посмотрев на ящик с вином, что так вовремя затащил в комнату один из моих соратников, — знаменитое банановое вино! Наслышан о нём, наслышан!
— Да, но это не вино, это банановое бренди, — врал я напропалую. — Из лучших эфиопских бананов, собранных поутру руками самых красивых эфиопских девственниц и бережно переработанных в алкоголь в перегонных кубах, сделанных из старой, ещё императорской, меди.
— Гм, бренди — это хорошо! А то вино мы как-то не особо жалуем… Что же, от подарка отказываться не стану. И Грачёву обязательно передам со всеми вашими пожеланиями.
— Спасибо, товарищ Руцкой, спасибо! — настала моя очередь трясти его руку.
В принципе на этом аудиенция закончилась, и меня скоренько выпроводили за дверь. А вот бренди осталось… На что, собственно, я и рассчитывал. Естественно, в бренди том содержался сюрприз, противоядие от которого имелось только у меня. Сам яд действовал не сразу, а медленно подрывал силы человека в течении месяца. Дальнейшее зависело уже от конкретного организма. Кому-то и месяца хватало, кому два требовалось, а кто и все три мог протянуть. Однако конец, если не принять противоядие, всех ожидал один. Эту лазейку я оставил специально, на всякий добрый случай. Вдруг обстоятельства изменятся, или ещё что? Спасители они ведь разные бывают.
Спустившись от Руцкого, я увидел, что баррикады уже начали разбирать. Делать здесь больше было нечего и, забрав людей, я отправился восвояси, на время дав отбой и своим боевикам. Следующим пунктиком для меня должен стать Горбачёв. И тут я вдруг вспомнил про Пуго! Сразу кинулся звонить немцам, выясняя: как он и где? Неувязочка однако!
* * *
Борис Карлович Пуго, узнав о том, что этот цирк подходит к концу, развил бурную деятельность, выискивая как возможность выкрутиться из неблаговидной ситуации, так и тех, кто окажет ему поддержку. Он не хотел молчать и не собирался этого делать. Он всё расскажет, всё! С этой целью Пуго и созвонился с директором Гостелерадио Кравченко, потребовав предоставить ему прямой эфир.
Разговаривал он и со многими своими бывшими подчинёнными и коллегами. Разумеется, информация об этом быстро дошла до генерала Иваненко.
— Убрать! — последовал его жёсткий приказ.
На этот случай уже давно была сформирована группа довольно узкопрофильных специалистов, которых в других странах называли по-всякому, но чаще эскадронами смерти. Вполне ожидаемо похожие подразделения существовали и при российских соответствующих структурах. Так что вскоре небольшая бригада вплотную взялась за решение возникшей проблемы. И сразу по возвращении Пуго к его дому подъехала чёрная «Волга», припарковавшись неподалёку.
Дождавшись, пока охрана министра внутренних дел СССР уедет, а в окнах квартиры неугомонного политика наконец-то погаснет свет, группа из трёх человек поднялась наверх. Происходило это уже глубокой ночью, практически под утро. Дверь вскрыли с помощью отмычек и тихо вошли в комнату.
Внезапно разбуженные супруги Пуго были застигнуты врасплох и не смогли оказать никакого сопротивления. Впрочем, им дали одеться, и лишь после этого стали избивать и глумиться. Особенно сильно досталось жене Пуго.
— Всё, заканчиваем, — старший глянул на свои часы: полседьмого утра. — Записки за него графологи уже написали, кладём и уходим. У кого его «Вальтер»?
— У меня!
— Давай.
«Бах!» — громыхнул первый выстрел, доставшийся Пуго. Однако тот успел дёрнуться, и пуля прошла мимо. Бах! Второй выстрел оказался более точным, попав в висок министра. Бах! Третья пуля досталась жене министра.
— Эээ! Вот вечно с тобой так! — старший наклонился над телами. — Клади пистолет сюда. Всё, часа два протянут, уходим.
И через минуту все покинули квартиру, бросив «Вальтер» на прикроватной тумбочке. Никто даже не удосужился вложить его в руку раненного в висок Пуго! Выйдя на улицу, троица быстро нырнула в стоявшую рядом с подъездом «Волгу» и уехала. Однако отъехав всего на пару кварталов, машина остановилась возле телефонной будки. Старший набрал на общественном аппарате номер и доложил, что дело сделано. В течение часа можно приезжать арестовывать.
* * *
Я сидел в машине, припаркованной возле подъезда соседнего дома. Машину не было видно, потому как её закрывал густой кустарник и пара деревьев. Да и само здание находилось далековато от дома, где жил министр. Немцы в своей буханке расположились в соседнем дворе. И у них, и у меня в машине находились радиостанции немецкого производства. По ним мы обычно и связывались. Но разговаривать в открытом эфире было довольно рискованно, поэтому сейчас мы ограничивались лишь короткими зашифрованными цифровыми командами. Рядом со мной сидел Саид, а на заднем сидении замерли в ожидании приказов ещё двое его людей, вооружённых короткоствольными автоматами.
— Может, надо было просто пойти и всех их сразу убить? — спросил меня Саид.
— Не знаю, может быть, и стоило. Но тогда переполох знатный возникнет. Да и человек, уже стоявший одной ногой по ту сторону жизни, думает совсем иначе, чем тот, кто к ней никогда не приближался. За одного битого, как говорится, двух небитых дают.
— А если там все уже умерли?
— Насколько я помню, на момент, когда
