Владимир Першанин - Бронекатера Сталинграда. Волга в огне
– «Мессера» ты подковал хорошо. Ушел, правда, сволочь. Может, наши под обрывом добьют.
Валентин осмотрел глаза. Сказал, что ничего страшного, пройдет. На берегу фельдшер Репников еще посмотрит. Костя встал, его шатнуло, закружилась голова.
– Сиди, чего вскочил!
– Там на буксире Яшка Лученок, дружок мой. Живой, нет?
– Причалим, тогда посмотришь.
Еще одна смерть. Костя увидел старого дружка, когда его выносили на берег. Голова была обмотана старой тельняшкой, пропитанной уже засохшей кровью. Левая рука была перебита, из порванного рукава торчал острый обломок кости. Ступников потянулся было к тельняшке, но руку перехватил кто-то из моряков:
– Не надо. Смотреть там нечего, лица не осталось.
Костя неожиданно всхлипнул. Он жалел веселого дружка Яшу, привык к санитару Скворцову, с которым тоже часто сидели вместе, курили, болтали о жизни. Но смерть обоих приятелей не потрясла его. И слезы текли непонятно почему. Подкатывала жалость к себе, ведь он сам снова прошел рядом со смертью, и везение не будет длиться вечно. Девятнадцатилетнему старшине Ступникову очень не хотелось умирать.
Весь день он пролежал в землянке – санчасти. Фельдшер Репников промыл глаза теплой водой с содой, долго заглядывал в зрачки. Велел свести и развести руки, присесть, достать кончиками пальцев нос. Костя знал, так проверяют, получил ли он сотрясение мозга.
– Ладно, полежи, скоро обед принесут. Повезло тебе, тряхнуло лишь сильно. И успокойся ради бога, нервишки не держат. Так?
– Так, – безразлично согласился Ступников.
Его и троих других моряков, находившихся в санчасти, покормили супом, налили по сто граммов разбавленного спирта. Костя проспал до вечера. Когда открыл глаза, увидел Настю, раскладывающую по котелкам гречневую кашу.
– Не хочу, – покачал головой Ступников.
– Ну не ешь, у меня поужинаешь. Я у Морозова разрешение получила. Тут холодно ночью, а у нас в землянке тепло.
– Я здесь останусь.
– Иди, раз зовут, – пихнул его локтем сосед. – Теснимся тут вдвоем на нарах, я хоть спокойно посплю.
И Костя пошел вслед за Настей. На полдороге женщина вдруг остановилась, оглядела его, будто видела первый раз.
– Чего ты притухший такой? Не хочешь, не иди. Я тебя силком не тащу.
– Хочу.
– Что именно?
– С тобой быть.
– Эх, мальчонка ты, мальчонка. Я хоть нравлюсь тебе?
– Нравишься. Очень.
– Тогда шевелись, а то я замерзла.
В землянке, кроме Насти, жили еще две женщины. Одна куда-то ушла, вторая села с ними за стол. Выпили по три стопки разбавленного спирта. Костя, отходя от тяжелого дня, ел соленые грибы, сало, потом горячую жареную картошку.
– Оживел жених, – засмеялась женщина. – Я тоже пойду, переночую у своих.
– Далеко идти, оставайся, не помешаешь.
– Конечно, не помешаю. Лампу погасим, ничего не видно. Но лучше уж вдвоем побудьте.
– Ну, как хочешь.
Здесь были такие же нары, только застеленные ватным одеялом, а под ним чистая простыня. Костя растерянно смотрел на женщину. Он не думал и не вспоминал в эти минуты про Надю. Ему просто хотелось уйти, вернуться на корабль и лечь в тесной землянке рядом со своими крепко спавшими друзьями. Так было бы проще.
Настя почувствовала нерешительность парня и обняла его. Несколько минут они жадно целовались, рука Кости скользнула к бедрам, а тело женщины прижалось еще теснее. Почти силой оторвав его от себя, Настя шепнула:
– Раздевайся, я сейчас.
– Может, лампу погасить? – хрипло предложил он.
– Зачем? Ты в своих пуговицах запутаешься.
Костя торопливо разделся, нырнул под одеяло. Настя подбрасывала дрова в печку, шуршала в темноте одеждой, а когда легла рядом, он почувствовал, что женщина полностью обнажена. Он целовал ее в щеки, губы, шею, бормотал какие-то слова.
– Иди ко мне… вот так, – проговорила Настя.
Они не спали почти всю ночь. Костя, утомившись, порой закрывал глаза, по-прежнему тесно прижимаясь к Насте, затем снова приходило возбуждение, и все повторялось сначала. Они о чем-то говорили, женщина была ласкова и повторяла какие-то приятные слова. Говорила на ухо, что Костя давно ей нравится, но она не хотела отрывать его от Нади.
– Не надо про нее, – попросил он. – Мне очень хорошо с тобой.
– Я хоть нравлюсь тебе?
– Ты – красивая. Как можешь не нравиться? Просто я никогда бы не решился подойти первым. За тобой все командиры бегают, Валентин Нетреба…
– Никого нет, понял? Все в прошлом. Сейчас я с тобой.
– Надолго? – вырвалось у Кости.
– Пока не надоем.
– Такого не может быть, – запротестовал он, гладя ее спину, бедра.
Настя закурила папиросу, Костя вдыхал табачный дымок, и какое-то новое чувство поднималось в нем. У него появилась женщина. Красивая, ласковая. Разве он сможет бросить ее, когда все только начинается?
На следующую ночь Морозов его снова отпустил к Насте. Катер был на ремонте, а Костя числился за санчастью, мог отдыхать. Прошла резь в глазах, не так болело тело, получившее удар о броню. Он чувствовал необыкновенную легкость, и было неудобно перед Валентином.
Но тот ничем не показывал, что ревнует или недоволен их отношениями. Догадавшись, что Ступников переживает, хлопнул его по плечу:
– Чего ты маешься? С Настей все нормально?
Вместо ответа Костя закивал. Валентин засмеялся:
– Про меня не думай. Что было, то прошло. Сам знаешь, жена, две дочери. Мне о них думать надо и чтобы живым вернуться. А тебе достался кусочек радости, вот и не выпускай его.
– Знаешь, перед Надей как-то стыдно, – признался Костя. – Встречались, слова всякие говорили, целовались.
– Знаешь, Костя, – жестко произнес Валентин, – а вот это брось! Тебе скоро двадцать, мужик взрослый, воюешь два месяца, все время под огнем. Фашиста сбил. Вот и будь мужиком до конца. Если тянется к тебе женщина и ты с ней хочешь быть, забудь все сопли. Гуляли, целовались… Далеко твоя Надя, война идет, ни к чему прошлое ворошить.
– При чем тут сопли! – покраснел и одновременно разозлился Ступников. – Я что, в бою струсил или от пуль бегаю?
– Ого, зубки показываешь! Оклемался! – уже вовсю смеялся Валентин. – Значит, точно мужиком становишься. Парень ты смелый и медаль за свою отвагу получил. Ладно, хватит. Пойдем в каптерку.
– Зачем?
– За надом. Что, опять тебя Настюха из своих запасов кормить будет? Тебе паек положен, вот и получай его.
В тесной металлической каморке громоздились ящики, мешки, пакеты и стоял в углу столик с двумя раскладными брезентовыми стульями. Усадив на один из них Костю, Валентин выложил две банки консервов, отрезал ломоть сала, густо посыпанный перцем, прибавил к ним пачку печенья и отсыпал в кулек крупного желтого сахара.
– Кажется, все. Пару суток мы еще точно простоим на ремонте, вот харчи тебе, чтобы быстрее выздоровел.
Затем налил во флягу спирта, разбавил, поболтал и, достав две кружки, налил понемногу:
– Давай, бери. За победу!
Выпили. Костя поморщился, замотал головой:
– Крепкий…
– Ну, еще водой разбавь. Примите с Настей за вашу любовь.
– Я и сам не знаю, любовь это или что-то другое. Слишком уж все быстро произошло.
– Такая она жизнь. И Насте ты по душе пришелся, а пройдет время, будет кто-то еще.
– Нет, – запротестовал Ступников. – Она такая… я ее никогда не оставлю. Может, поженимся.
Костя не понимал, насколько наивно звучат его слова, но Валентин лишь улыбался в ответ.
– Нам бы дожить до свадьбы-женитьбы, – пропел он, подмигивая другу. – До победы бы дожить, а там все само решится.
Проводил на берег. Вася Дергач, в замасленной спецовке, высунулся из люка, помахал рукой:
– Отдыхай, пока можно. Мы тут сами все закончим.
И Федька Агеев, незаменимый помощник, проводил немного, похвалился, что разобрал, почистил и снова собрал оба пулемета.
– Как часы работают. Пока, Костя.
Он шел к знакомой землянке, где его ждали, и на душе было легко, как никогда. Его уважают командир и ребята, где еще встретишь таких? И Настя ждет, приготовив что-нибудь вкусное. А потом опять будет ночь, и повторится вчерашнее. За деревьями, в стороне замерзающей реки, отдавались глухие звуки орудийных выстрелов.
Черт с ними! Два дня у него есть. Законные, по ранению. Старшина Ступников прибавил шаг – его ждала Настя.
По реке шел ледоход, однако бывалые моряки утверждали, что Волга замерзнет не скоро. Но шуга и льдины, которые сбивались в заторы, осложняли переправы. Широкие носы барж и паромов, которых тащили на тросах буксиры, с трудом дробили лед. Деревянные суда сдавливало с такой силой, что трещали и лопались толстые дубовые доски. Сделанные на совесть умелыми мастерами, они могли служить долго, но не были рассчитаны на плавание среди льдин.
Деревянные баркасы, сейнеры, плашкоуты, похожие на корыта, составляющие значительную часть переправочных средств, пересекали Волгу, каждый раз рискуя вдвойне. К постоянной опасности обстрелов прибавился риск быть раздавленным в заторе или получить пробоину от удара массивной льдины. Корабли, лавируя, уворачивались от снарядов и одновременно, делая крутые повороты, уходили от огромных глыб льда с торчащими острыми краями.
