Виктор Смирнов - Лето волков
Жилье Вари наполовину опустело и потеряло весь свой, казалось, навечно поселившийся здесь дух уюта и покоя. Не видно было блеска посуды за стеклом буфета, вышивок на рушниках и занавесках… чудесный ажурный столик «Зингера» скрыло наброшенное сверху рядно.
– Принес? – спросил Иван.
– Принес.
Она положила на ладонь лейтенанта лоскуток с синими буквами. Иван прочитал. Сначала лицо его отражало скрытую улыбку, но затем лоб прорезала складка.
– Цацки – это драгоценности? А где они?
– Нема. Нужны, так ищи. Конфисковать хочешь?
Иван искать не стал. Уходя, не обернулся. Варя смотрела в сиротливое свое, лишенное занавески окно. Стукнула калитка. Гнат отставил пустую миску, взял звонок, подергал веревочку. Динь-динь, динь-дон… Пора, мол!
Варя сняла со стены грамоту в рамочке со стеклом. Бросила ее в плетеную круглую корзину, где лежали всякие мелочи: слоники, статуэтки, посеребренные стопки с гравировкой. Треснуло стекло в рамке. Гнат поглядел пугливо: не он ли виноват?
– Играй, Гнат. Новые хозяева в хату не пустят, не то шо покормить.
14
В полутемной конторе лежали мешки. Три штуки, один на другом. Туго набитые, тяжелые. Из прорехи одного из мешков торчали уголки сотенных и тридцаток. На полу, якобы выпавшие или забытые в спешке, лежали купюры.
У конторы переминались с ноги на ногу Маляс, Яцко, Крот, Голендухи, хромой Петько. Попеленко открыл дверь.
– Кто насчет добровольного участия? По одному!
Глумский щелкал костяшками счетов, записывая что-то в амбарную книгу. На вошедшего не посмотрел. Маляс, войдя, привыкал к полутьме. Покосился на мешок с прорехой, на деньги, украсившие пол. Вздохнул.
– Я того… как повезете гроши в район, могу способствовать. У меня ружжо – «тулка» шестнадцатого, бьет лучше «заура». Вообще, оказывал сопротивление. Было такое, немцев вместо Мишкольцев в Стару Гуту завел.
– К ордену Сусанина тебя представим, – Глумский продолжал писать.
– А есть такой? Он же вроде был за царя.
– Время другое. Ушакова орден утвердили, Суворова… Все за царя.
Маляс покашлял, размышляя. Сказал:
– Ну, если такая платформа, я согласен на Сусанина.
Иван, войдя, наткнулся на охотника.
– Ладно, – сказал Малясу председатель. – Патроны проверь, ружье прочисти. А про Сусанина рассмотрим.
– Слушаюсь, рад стараться, – охотник аккуратно закрыл за собой дверь.
– Зачем он нам, балабол? – спросил Иван.
– А ты, может, гвардейцев для нас нашел? – И, усмехнувшись, отложил амбарную книгу. – Ответ с Лесу пришел?
Попеленко уставился на лейтенанта. В глазах его еще жила надежда: может, затея сорвалась? Иван достал лоскуток файдешина. Прочитал:
– «Как захватим свое добро, тебя заберу. Встретимся знаешь сама где. Посылаю цацки. Если что не так пользуйся заслужила. На всю жизнь хватит. Ясенек».
– «Ясенек», – хмыкнул Глумский. – Ну, крючок заглотали! Цацки где?
– Не нашел.
Председатель внимательно посмотрел на лейтенанта.
– Найди, Ваня, – сказал почти ласково. – Это добро народное.
15
Маляс, на правах принятого, был полон сознания своей значимости.
– Главное, доказать боевой дух, – объяснял собравшимся у конторы. – Готовность отдать до последней капли… И чтоб достойная личность! Также воинское умение. Господи, а денег у них… аж на полу!
Он с важностью удалился. За ним, вздыхая, ушли все, кроме Яцко.
– Чтоб достойный! – говорил Голендуха Кроту. – А чего за мной достойного? Брехать не хочу.
– Да вот то-то оно, – пробормотал Крот. – Биографию попросят доложить. А там нема ничего такого, чтобы!
Бухгалтер вошел в контору с осознанием своей значимости. Под мышкой держал сверток. Развернул. Выложил на стол черные мешки.
– На пути брод. Не исключается возможность повышения уровня. Может испортиться денежная масса. Вот, прорезиновая ткань, гарантия.
– Спасибо. Ответственно подошел, – отозвался Глумский.
– Я это… тоже сопровождать.
– А в случае чего – стрелять из арифмометра? Или счетами запустишь?
– Не в том дело, – сказал бухгалтер серьезно. – Событие историческое. Сдача особо крупной суммы инкассо! Шоб в мешках, такого не было. Для бухгалтера великий день. Тут ще юридический вопрос. – Он прошептал это, наклонившись к столу. – По какой статье Гражданского кодекса засчитают. Если клад – одно, а находка – совсем другое.
– Шо в лоб, шо по лбу, – сказал Попеленко.
– Э! Несерьезный подход! За клад находчику четверть общей стоимости, а находка вся идет хозяину местности чи строения, где имел место факт. А хозяин держава! Надо стоять на том, шо не находка, а клад. В хозяйстве гроши ой нужны!
– Ты откуда такой юридически подкованный? – спросил Глумский.
– Привлекался, – вздохнул Яцко. – Нема такого бухгалтера, шоб не привлекался. Приятного мало, но расширяет кругозор.
– Жди, позовем. – Глумский, как только за Яцко закрылась дверь, усмехнулся. – Бухгалтер, а поверил.
Глумский взял прорезиненный мешок, Попеленко помог вставить туда бумажный. Председатель покрутил головой:
– Вот штука: у нас в бога не дуже верят, бабе своей не верят… и себе тоже. А скажи, шо сосед клад нашел, поверят. Соседи всегда богатые, а чужие деньги легкие. Такая у людей эта… психологика. Ученые звезды изучили, а про того, кто рядом, полный туман.
– И ты хочешь таких людей набрать в охрану? – спросил Иван.
– Ну, не знаю, для чего Бог людей сотворил, но не для нас с тобой!
От низкого закатного солнца, ударившего в дырявый брезент, заиграли круглые золотые червонцы на потолке. Они перемещались и тускнели. Время бежало быстрее, чем хотелось бы.
16
Хата Вари опустела. Сняты шторы, окна неприятно голы, свет заходящего солнца, ударявший в белые стены, стал нестерпимо ярким. Обнажилась простая суть жилья: крыша, потолок, пол, стены и печь. Защита от жестокостей природы, и не более того.
Свадебный портрет с разбитым стеклом и дыркой от пули остался на стене. Сидор Панасыч осуждающе смотрел на разорение.
Гнат, сидя у стены, ел из сковородки яичницу, обсасывая хлеб и собственные черные пальцы. Мокеевна пыталась закрыть крышку сундука-плетенки. Сундук раздувался, трещал. Потное лицо Вариной помощницы раскраснелось, она то и дело поправляла сбившийся платок.
– Присядь, Мокеевна! – сказала Варя. – Замучалась ты!..
– А портрет, Варюся? Який же красивый! – Мокеевна указала на свадебный портрет. – Починишь потом!
– Примета поганая. Ничего разбитого не берут, кроме своей жизни.
– Не пойму, Варя, с кем едешь? С морячком? Чи лейтенанта обратно ухомутала? Чи, не дай боже, с этим, который с Леса!
– Мокеевна, от всех еду, от всех. Кум с хутора лошадь пришлет. А ты корову возьми. Она тебя любит. Ты ж так старалась.
– Лучше б ты осталась! От так от все кинуть: добро, хату!.. хиба так можно?
– Ой, загуляла наша доня, не вертается домой, ой! – затянул Гнат.
– Волосы б обрезала в дорогу, Варюся: время насекомое зараз.
– Жалко резать! А и правда: для кого их распускать?
– Ну, прощай, хозяйка, се́рденько мое́! – сказала Мокеевна.
Они обнялись. Обе всхлипнули.
– Не обижайся, если когда грюкнула, крикнула, – сказала Варя.
– Та шо ты, Варя. Мне с родными хуже было!
17
Маляс – за плечом одностволка, на поясе подсумок с патронами – подошел к Попеленко. Тот у колодца поил Лебедку из колоды.
Бурые бока лошади поблескивали в слабом свете. Ведро, поднятое журавлем над головами, роняло сверкающие розовые капли.
Попеленко поглаживал Лебедку.
– Кормилица! А теперь вот отдаю… може, на смерть.
– Ну, ты уж за ней погляди, Македоныч! – сочувствует Маляс.
– «Погляди». Лейтенанту отдаю. Молодой, горячий. Погонит, запа́лит!
– Куды ж он погонит? Мы ж все вместе!
– Вместе… А за помощью в район? Приведет хлопцев, и мы на врага с двух сторон. Ты, кум, в военной тахтике слабоват!
– Ну, може, – пробормотал Маляс, размышляя о чем-то своем. – Оно само собой. По бедности имею недостаток образования…
– Оно, кум, если не делать ничо́го, то во всем недостаток.
От колодца Маляс брел в состоянии глубокой задумчивости. И направился не к своей хате, а в Лес: видно, решил немедленно заняться ночной охотой, чтобы справиться со всеми недостатками.
18
Лейтенант стоял у Вариной калитки. Сумерки густели, но сюда падал свет из окон. Горела двенадцатилинейка. Ее ничем не прикрытый огонь был резким и почему-то напоминал Ивану о голых лампочках интерната.
Он перешел в тень вишен и почти растворился в сумерках. Услышал осторожные шаги. Женщина, оглядываясь, стараясь не издать ни звука, подходила к хате. Курточка у нее странно оттопыривалась, рука поддерживала полу, чтобы предмет не вывалился под ноги.
У калитки тихая гостья вступила в полосу света, блеснули глаза. Эти глаза нельзя было спутать ни с чьими иными. Жена кузнеца Олена почему-то не хотела, чтобы кто-то видел, как она идет к двоюродной сестре.
