Фридрих Незнанский - Убийственная красота

Саша сел первым, не дожидаясь приглашения, указав Нестерову на место напротив. Тот сел, угрюмо сверля Турецкого своими глазами-буравчиками, слушая, как следователь перечисляет какие-то статьи УПК. Эту дребедень он пропустил мимо ушей.

Турецкий извлек из кейса две фотографии, положил их перед Нестеровым.

— Анатолий Иванович, вам знакомы люди, изображенные на этих снимках?

Нестеров придвинул к себе фотографии, надел очки. Саша внимательно следил за ним. Фотографию Круглова профессор отодвинул довольно быстро. И вцепился глазами во второй снимок. Затем поднял их на Турецкого. Краска схлынула с его лица.

«Ну вот, сейчас опять сердечный приступ выдаст — и весь допрос», — раздраженно подумал Александр.

— Повторяю вопрос: вам знакомы люди, изображенные на снимках? Напоминаю, что вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний.

— Этого человека я никогда не видел, — ровным голосом ответил Нестеров, указывая на отодвинутую им фотографию, — а вот этого когда-то оперировал. Но не могу сказать, что знаком с ним.

— Когда это было?

— Это было… — он задумался, — лет десять тому назад.

— Как его зовут?

— Я не знаю его имени. Мне он представлялся как Танцор.

— Расскажите, пожалуйста, об этом человеке поподробнее.

— Поподробнее? Девяносто третий год. Я — пластический хирург, возглавляю платную клинику. И ко мне обращается пациент.

— Но на него должна была быть заведена карточка, не так ли? Фамилия, имя.

— Вместо карточки на меня был наведен ствол. С ним еще двое были. Охрана. Я и оперировал под дулом пистолетов. Вы вообще девяносто третий год помните?

— Помню. Но вопросы задаю я. И что, этот Танцор ничего вам о себе не рассказывал?

— Нет. И так было видно, что он бандит.

— А почему он обратился именно к вам?

— Это вопрос не ко мне, а к нему. Наверное, потому, что я был хорошим хирургом.

— А может быть, у вас была в криминальных кругах слава человека, помогающего бандитам?

— Не знаю. Я в криминальных кругах не вращался. Ко мне обращались пациенты, они платили деньги. Я их оперировал. Вот и все.

— Все? А Танцор после операции не продолжил знакомства с вами?

— Он был у меня дома. Один раз.

— Вы его приглашали?

— Нет. Такие люди не ждут приглашений. Захотел приехать — и приехал. С бутылками и цветами. Решил отблагодарить.

— А после? Он не продолжил знакомства с вами?

— Знакомства мы не продолжили.

— Может быть, он поздравлял вас с праздниками? С днем рождения, например.

— Нет, ничего такого не было. Вы переоцениваете степень благодарности больных. При удачном исходе лечения они очень быстро забывают своих докторов.

— А ваша бывшая супруга, Зоя Дмитриевна Руденко, показала, что Танцор, в течение как минимум пяти последующих лет, присылал вам ко дню рождения подарки и визитки для связи.

— Ах Зоя Дмитриевна… Она большая мастерица на мистификации, — криво улыбнулся Нестеров.

— То есть вы отрицаете всякую связь с человеком по кличке Танцор?

— Отрицаю.

— А что вы делали вчера, в восемь вечера?

— Вчера? Был дома. Смотрел телевизор.

— Это кто-то может подтвердить?

Нестеров помолчал, глядя на поверхность стола.

— Нет, никто подтвердить не может.

— А каковы были ваши отношения с Вадимом Яковлевичем Климовичем?

— Опять двадцать пять. Мы же в прошлый раз об этом говорили. Это что, способ пытки: задавать одни и те же вопросы?

— Прошу ответить.

— Никаких отношений с погибшим у меня не было. Я с ним встречался один-два раза в год на конференциях или симпозиумах. Обычный человек. Вполне пристойный чиновник.

— Но ведь это Лицензионная палата отозвала лицензию, то есть запретила вам работать. Наверное, вам это не понравилось.

— Мало ли что мне не нравится? Мне, может, наш премьер-министр не нравится, и что? Если он, не дай бог, сляжет, виноват буду я?

— Вернемся к Климовичу.

— Климович сделал то, что должен был сделать. Пришли документы из Контрольного института о введении новой системы контроля нашего препарата. О том, что эти контроли не проведены. То есть Контрольный институт, а в сущности, Литвинов не разрешает применение препарата на людях. Климович, естественно, отозвал лицензию. Я бы поступил на его месте так же. Он же не обязан был, да и не мог вникнуть в суть претензий Литвинова.

— Анатолий Иванович, в первый наш разговор вы, помнится, говорили, что у вас нет личных причин для вражды с господином Литвиновым.

— Говорил.

— И готовы это повторить?

— Да.

— Ваша бывшая супруга показала, что вы несколько лет тому назад приревновали ее к Литвинову. С ее слов, господин Литвинов виновник распада вашей семьи. Разве это не личный мотив для вражды?

Нестеров молча сверлил глазами стол. По щекам ходили желваки.

— Я так и знал, что они подкинут вам этот мотив.

— Кто — они?

— Литвинов. Зоя. Кто-то из них. Или они оба.

— Они встречаются?

— Понятия не имею.

— Неужели? А почему вы не рассказали мне о вашем разводе в первую нашу беседу? О роли Литвинова в этой истории?

Нестеров вдруг выпрямился, отчего показался Турецкому прямо-таки огромным. Глаза-буравчики вцепились в глаза Турецкого.

— Послушайте, вы! Порядочный мужик никогда не будет обсуждать с другими своих отношений с женщиной. И с бывшей женой, в частности. Вы этого не понимаете? А они, зная меня, понимают, что я не буду рассказывать о своем неудавшемся браке. Это ведь очень верный расчет: выдать вам мотив ревности. А вы купились.

— Вот что. Я не на рынке. Не продаю, не покупаю. Я расследую убийство. Вы что, не понимаете, что можете оказаться на нарах? Лет на десять. Что будете опозорены. И если выйдете, то одиноким, дряхлым стариком. И дело не только в вас. Без вас вашу клинику растащат и приберут к рукам. Может быть, те же литвиновы. Вы же не только за себя отвечаете, но и за своих людей! Поэтому отбросим чистоплюйство в сторону. Я прошу вас рассказать о вашем браке с Зоей Дмитриевной!

Видимо, Турецкому все же удалось достучаться до профессора. Он помолчал еще несколько мгновений, затем заговорил:

— Наш брак… Это неудачный опыт любви человека не первой молодости, не красавца, к тому же одержимого своей профессией, к красивой молодой девушке, которая не отвечала своему мужу взаимностью. Я ее любил, она меня — нет. Я должен был увидеть это до брака, но Зое удалось усыпить бдительность убежденного холостяка.

— Вы ревновали ее? Устраивали ей сцены?

— Я ее безусловно ревновал. Сцены? Поначалу я пытался выяснять отношения, если это можно назвать сценами. Для меня это была боль, кровоточащая рана, достаточно часто посыпаемая солью. Но довольно быстро я понял, что не смогу завоевать ее любовь. Это она завоевала то, что ей было нужно: московскую прописку и положение в обществе. Статус жены успешного хирурга. Я, как мужчина, в список ее ценностей не входил. К счастью, у меня была и есть любимая работа. А это спасает от многих личных переживаний. Единственное, о чем я ее просил, — соблюдать приличия. Потому что это невообразимо: видеть, как жена вешается на шею любого более-менее смазливого господина при каждом удобном, а чаще неудобном случае.

— Так было в ресторане? С Литвиновым?

— Она и это рассказала?

Нестеров замолчал. Желваки опять заходили по скулам.

— Так что было в ресторане пять лет тому назад?

— Литвинов — это был последний аккорд. Я застал их в мужском туалете. Они занимались любовью.

— У них уже был роман? — спросил Турецкий, лишь бы что-то спросить. Информация была впечатляющей.

— Понятия не имею. Скорее всего — не было. До этого. А после — не знаю. Я просто решил, что с меня довольно. Понимаете? Я терпел ее распутство достаточное количество лет. Наверное, я ее все-таки очень любил. Иначе это невозможно объяснить. Существует же самоуважение, самолюбие… Но вот наступил момент — и как будто упала пелена, занавес, что хотите. И за этим занавесом — пустая, голая сцена с грязными кулисами. Все. Я ушел из театра под названием «Зоя Руденко».

— Вы разъехались?

— Ну да. Она хотела, чтобы я просто ушел на улицу. И оставил ей квартиру своих родителей. Но у меня не было других квартир. Пришлось размениваться.

— Где вы теперь живете?

— На «Полежаевской». Вполне приличная однокомнатная квартира.

— Вы не отрицаете, что угрожали Литвинову?

— Мы уже обсуждали это. Я говорил, что сотру его в порошок. Если это можно воспринимать буквально — то да, угрожал.

— Расскажите поподробнее, где и когда это было.

— Это было два месяца тому назад, когда с его подачи нам запретили работать. Я же вам рассказывал.

— Повторите вкратце.

— Литвинов придумал новую систему контрольных тестов для проверки препарата, который мы используем в работе. Это совершенно бессмысленные тесты. И невыполнимые. Я пришел к Литвинову в его кабинет с евроремонтом, стал объяснять холеному господину, которого помню не лишенным способностей студентом, что вся эта система контролей бессмысленна. Он ответил мне дословно так: «Если бы вы включили меня в группу авторов вашего метода, у нас с вами проблем никаких не было бы». Вот так. Я вскипел, сказал, что это наглый шантаж. На что мой бывший ученик ответил мне: «Сейчас наше время — молодых и наглых. Ваша клиника или будет работать под моим патронажем, или не будет работать вообще». Вот так. Тогда я и вскричал, что он негодяй и я сотру его в порошок. И что он сделал? Он достал из кармана диктофон. Вот такой же, как у вас. И дал мне прослушать сделанную запись. И я услышал с пленки свой голос, кричащий, что сотру Литвинова в порошок. Вот его методы борьбы! Этот мой выплеск — это же фигурально! Я подготовил отчет о нашей деятельности. Я буду докладывать министру. У меня на руках отзывы из ведущих клиник страны, где применялся наш препарат. Это блестящие отзывы! У меня мнения настоящих специалистов, академиков, которые очень скептически отзываются о придуманной Литвиновым схеме. Я все это выложу на стол! Вот этим я и сотру в порошок Литвинова!