Дмитрий Вернидуб - Полынь и порох
Отъехав назад, к хутору, Барашков остановил машину на перекрестке дорог.
– Ну, где они там? – нервничал он, всматриваясь вдаль.
Алешка спросил:
– Веня, как думаешь, город сдадут?
Барашков посмотрел сквозь него долгим взглядом. Наконец вымолвил:
– Думаю, да. При всем, что творится, – определенно. Нужно собирать всех в один кулак и отходить. Вот только куда?
– Теперь новое командование решать будет. Кстати, ты о полковнике Денисове слышал что-нибудь?
– Говорят, неплохой офицер. А так – ничего не знаю.
Пока партизаны отсутствовали, в штабе случились перестановки. Командующим силами восставших выбрали генерала Смолякова, а полковник Денисов стал начальником штаба.
Необходимость оставить Новочеркасск казалась очевидной. Но исход войск и мирных жителей требовал организации и времени. Требовалось как можно дольше удерживать восточную окраину, особенно привокзальный район, кишевший большевиками. Железнодорожники сочувствовали красным. На вокзале царила неразбериха и процветал саботаж. Посланная туда офицерская команда кое-как навела порядок, – но вскоре с крыш и чердаков прилегающих домов вокзал стали обстреливать из винтовок. Огонь постепенно усиливался.
На Мишкинское направление с добровольцами отправился сотник Гавриленков – человек с ампутированными ногами, отчаянный храбрец. Отсутствие обеих ног никак не мешало сотнику держаться в седле. Собрав вокруг себя несколько десятков офицеров и казаков, он фактически принял командование, прикрывая город с юга.
Конный отряд по какой-то причине прибыл раньше грузовиков с офицерами. На раздумье времени уже не было, поэтому, выйдя на позицию, кавалеристы с ходу атаковали красногвардейцев, посеяв панику в их рядах. Гавриленков сам повел казаков в атаку, птицей пролетев холмистое пространство между противоборствующими сторонами, посыпаемое снарядами «Робеспьера». Красным пришлось свернуть атаку. Передышка пришлась как нельзя кстати. Обороняющиеся перегруппировались.
Левое крыло партизан подтянулось ближе к железной дороге, ведя прицельный огонь по командам путейцев, приводивших в порядок железнодорожное полотно. Качественная работа Барашкова требовала от них максимального напряжения сил. В помощь рабочим бросили обслугу бронепоезда. Интенсивность артобстрела сразу уменьшилась. Вскоре прибыли три грузовика с офицерами. Людей было много, и часть пересела в партизанский грузовик. Машины взревели и помчались к позиции.
Очухавшись, красные предприняли новое наступление, умудрившись быстро ликвидировать первый разрыв полотна.
Алешка и Вениамин заняли место на левом фланге обороны. Положив винтовку перед собой, Лиходедов снял фуражку, чтобы вытереть со лба выступивший пот. Тут же свистнула пуля, и фуражка подпрыгнула над землей.
– Теперь жарко не будет, – пошутил Барашков, наблюдая, как Лиходедов удивленно просовывает в дырку палец.
«Жаль, что нельзя сделать воздух вокруг себя непробиваемым, – подумал Алешка. – Хотя некоторые утверждают, что можно предвидеть очередное событие, то, что вот-вот должно произойти».
Он вспомнил, что давно собирался внимательно прочитать найденную в погребе, в Берданосовке, рукопись покойника-археолога.
Последние события не оставляли ни единой свободной минутки. Поэтому дальше пяти первых страниц продвинуться не удалось. Но Алешка, получив дырку в фуражке, поклялся, что прочтет все.
«А то сгибнешь, так и не узнав, о чем пишет этот Громичук».
Насколько удалось понять, речь в дневнике шла о древнем знании, информацию о котором удалось обнаружить во время раскопок в Крыму. Археолог утверждал, что ему стало известно, как древнегреческие жрецы предугадывали некоторые грядущие события.
И про римлян, и про древних греков Алешка читать любил с детства, но греческий, который вместе с латынью проходили в гимназии, не любил. Когда был с родителями на Черном море, мальчик с любопытством и внутренним трепетом разглядывал руины греческих городов, амфоры, монеты. Древние жители Эллады казались Алешке такими же мифическими существами, как и их боги. Только боги могли создавать такие статуи и сочинять такие мифы. А может, не совсем мифы? Нет, он должен обязательно разобраться в этом винегрете. Вот только немного освободится…
Лиходедов поймал на мушку одного из красных и спустил курок. Отдача толкнула прикладом в плечо. Человек в кожаной куртке подломился, затем рухнул лицом вниз.
«Может, мне тоже, как Мельникову, зарубки на винтовке делать?» – мелькнула тщеславная мысль.
Странно, но угрызений совести гимназист не испытал, хотя первый раз отчетливо видел результат собственной стрельбы. Алексей начал привыкать к убийству, когда видел в этом смысл. А смысл сейчас заключался в защите родного города и своих товарищей. Все они лежали рядом с ним в цепи и вели прицельный винтовочный огонь, каждый в собственном стиле.
Вот Мельников. Он бьет размеренно, спокойно, без тени сомнения, как делает ручную работу плотник или сапожник. У Сереги все всегда выходит красиво и ладно. У Барашкова в глазах азарт. Движения резкие, быстрые. Он матерится на промахи.
Шурка-воробей сильно волнуется и суетится, порой забывая передернуть затвор. Целится подолгу, передерживая, облизываясь и поправляя очки. Для Пичугина это настоящее испытание. Но он держится. Долговязый Журавлев спешит, как будто боится не успеть за другими. Он и воду пьет так лее, и ест.
Позиция у партизан была отличная. Моряки и ростовские рабочие несколько раз поднимались в атаку, но продвинуться и сбить защитников с высоток не могли. Кавалеристы тоже, отведя коней в балку и выставив дозор, присоединились к залегшим. Огонь «Робеспьера» из-за неудачного угла обстрела особого урона не наносил.
И все же к середине дня четвертого апреля стало понятно: красные, дождавшись подкрепления, стараются обойти хутор, окружив отряд. Последний прибывший из штаба связной сообщил, что в городе дела совсем плохи. Рабочие подняли мятеж, а Северный отряд восставших, стоящий против Александро-Грушевского, еле держится, потихоньку откатываясь под натиском шахтеров.
Вскоре примчался связной с письменным приказом нового начштаба Денисова: немедленно отходить. В Новочеркасске всем желающим примкнуть к оставляющим город частям предлагалось сосредоточиться в районе Соборной площади и следовать через вокзал на станицу Кривянскую.
Глава 19
«К 10 апреля 1918 года в состав создававшейся в станице Заплавской Донской армии вошли следующие части:
Пехота: Кривянский полк – 1000 человек, Новочеркасский – 700, Заплавский – 900, Бесергеневский – 800, Богаевский – 900, Мелиховский – 500 и Раздорский – 200, пластунский батальон из казаков, служивших в нем в германскую войну, – 160 человек, сводная сотня из казаков Аксайской, Ольгинской и Грушевской станиц.
Из невооруженных и штатских при полках были сформированы особые команды, имевшие целью вооружиться за счет противника.
Кавалерия: 7-й Донской казачий полк – 700 человек, Сводный полк – 400, команда конных ординарцев штаба – 45 человек.
Полевой госпиталь: 3 врача и 16 медсестер».
Из дневников очевидца
Лазарет спешили эвакуировать в первую очередь. Собрав раненых и устроив их с максимально возможным удобством на подводах, доктор Захаров и его малочисленный медперсонал оставляли площадь у Войскового собора.
Нужно было торопиться. В штабе, часть коего вместе со всем имуществом уже отправилась в Кривянскую, говорили, что добровольцы, сдерживавшие красных в районе хутора Мишкин, отошли. Последним плацдармом, который собирались удерживать до последнего беженца, был вокзал. Новый начштаба восставших полковник Денисов лично возглавил офицерский арьергард, прикрывая отход и сдерживая рабочих привокзального района.
Уля сидела на подводе рядом с отцом и матерью. На отца было страшно смотреть. Осунувшийся и посеревший от недосыпа и волнений, он то и дело оглядывался на кресты Вознесенского собора. В слезящихся глазах этого штатского человека, последние три дня только и делавшего, что отдававшего команды, застыло удивление. Доктор словно вопрошал: «Зачем же все было? Отчего люди все бросают, отправляясь в стылую неизвестность? Ведь сейчас даже не лето!»
Его жена, уткнувшись в воротник пальто, молча плакала.
К вокзалу, где сухо хлопали винтовочные выстрелы, пробежали юнкера и студенты. Уля успела заметить: ни Алексея, ни его друзей среди них не было.
«Ну и слава Богу, – подумала она, – может, они уже Тузлов перешли».
Вчера в лазарете, во время короткой передышки, уронив голову на руки, она заснула. Ей приснился Алешка. Юноша лучезарно улыбался и настойчиво приглашал ее на вальс. Почему-то он был одет в парадный белый офицерский мундир с эполетами и аксельбантами. Уля еще хотела спросить у Анюты – Серегиной сестры, решительно определившейся к ним в санитарки, к добру ли снятся белые одежды. Но не успела. Привезли двух партизан-гимназистов, совсем еще мальчишек, раненных в бою с шахтерами. Оба были тяжелые. Один умер, так и не придя в сознание, другому отрезали раздробленную снарядом руку. Даже бой-баба Анюта не выдержала и разревелась. Уля тоже отчаянно плакала. Видя весь этот ужас, она не могла не думать об Алексее.
