Дмитрий Вернидуб - Полынь и порох
Отец рассказывал, как красные сгоняли специалистов чинить водопровод, как квартировал у них какой-то надутый индюк из волжских татар – комиссар по финансам.
Алешка похвастался, что летал на аэроплане. На вопросы отвечал, что служил при штабе посыльным, ничего больше не объясняя. Он который раз с благодарностью вспомнил полковника Смолякова, не пустившего его попрощаться в «день отъезда», как называли двенадцатое февраля родители. Тогда федоринские контрразведчики успели заглянуть к ним домой, но, не обнаружив Алексея, проведя наскоро обыск, убрались восвояси: красные уже были на улицах.
– Что ты натворил? – спрашивала мать. – Я же потом целый день убиралась!
Но Алешка соврал, что офицеры перепутали его с другим гимназистом, потерявшим телеграфный аппарат. Это было первое, что пришло ему в голову, но отговорка полностью всех устроила.
Родители пережили «красную Вандею» на удивление тихо. От вынужденных хождений по улицам спасли сделанные к зиме заготовки – картошка, сало, квашеная капуста. Серьезные реквизиции из-за квартиранта прошли стороной. Только раз, перед бегством комиссара, какие-то «грубые и полупьяные приезжие из какой-то Рязани», как выразилась мать, вынесли фарфоровую вазу, серебряные приборы и скатерти.
– Экая мелочь, – негодовал отец, имея в виду ложки и вилки, – а обращает людей в такое лютое скотство!
На Атаманской улице у театральной тумбы стоял Пичугин и наклеивал листовку. Шуркиных рук явно не хватало для удерживания причиндалов для клейки и борьбы с ветром.
– Алешка, ты? Ура! – восторжествовал Шурка.
– Бог в помощь!
– На Бога надейся, а мне… э-э… подержи!
Лиходедов прилепил воззвание и принялся читать вслух:
«К вам, обыватели и казаки, наше последнее слово. Вы пережили уже одну Вандею. Ужасы большевистской резни и террора до сих пор жуткой дрожью пробегают по Новочеркасску и смертельным холодом сжимают ваши сердца… Сколько отцов, мужей, братьев и детей недосчитываетесь вы? Неужели недостаточно? Неужели же вы и до сих пор останетесь безучастными зрителями происходящих событий? Идите в ряды наших войск и помните, что ваша судьба в ваших же собственных руках. Позорно и преступно быть безучастным.
Дон оскорблен. Прислав вам с окрестных станиц своих казаков, он властно требует от каждого стать под ружье. Спасайте свою жизнь и поруганную честь Седого Дона все как один, а не прячьтесь поодиночке в задних дворах ваших домов. Помните, что над нами реют тоскующие тени убитых атаманов и зовут вас очистить Родину от большевистского сора.
Запись производится:
1) В областном правлении.
2) В 6-м батальоне (Реальное училище).
Командующий корпусом Фетисов».
– Дело дрянь, – прокомментировал Шурка текст воззвания. – Фетисов писал лично и запретил редактировать. Надеется, что пафос и эмоциональный надрыв пробудят офицерскую совесть. А она не пробуждается, и все тут. Скоропостижно скончалась вместе с регистрацией, на второй день.
– Я же сам видел, как вчера в очередь стояли, – не поверил Алешка. – Ты, брат, чего-то того…
– Да ничего я не того. Почти все, кто записался, от фронта уклоняются. Как недавно, до красных. А тут еще вот это.
Пичугин достал следующее распоряжение и зачитал вслух:
«Учащимся всех средних и низших учебных заведений немедленно покинуть ряды дружин и отрядов и приступить к учебным занятиям. Начальникам дружин запрещается принимать учащихся вышеуказанных заведений в состав своих отрядов.
Комендант города войсковой старшина Туроверов».
– Да они там что, совсем рехнулись?! – обалдел Алешка. – Ведь сами говорили: «Усилить дружины за счет бывших партизан»! А отряд Алексеева? Мы что, на уроки теперь пойдем? Благодетели!
Шурка растерянно хлюпнул носом:
– Не знаю… Не могу я теперь ничего учить. А Мельников говорил, что даже в церковь ходить не может – не доверяет попам, после всего что случилось.
– Где он, кстати?
– В милиции. Вчера, как из Персияновки прибыли, так сразу и пошел с народом пролетариев ловить. Барашков с Журавлевым в подрывниках, в инженерной части.
– А Женька Денисов куда подевался, не знаешь? Я его вечером не видел.
– Он с интендантами. Красные две тыщи винтовок бросили, часть неисправна. Вот и разбираются.
Алексей усмехнулся:
– Значит, Пичуга, не все так плохо? Может, и хорошие новости будут?
– Хорошие? Аксайцы выступили. Они с Южным отрядом возле Кизитеринки. Еще чуть-чуть, и Ростов наш.
– Ха, скажешь тоже – наш! В Ростове рабочих больше, чем у нас казаков. А еще у Сиверса матросня, латыши и мадьяры с немцами – бывшие пленные. А еще бронепоезда, броневики, артиллерии много, грузовиков…
– Извини, конечно, – Шурка поднес указательный палец к своему остренькому, в конопушках, носу и зачем-то погрозил им, – но как можно в одиночку расправиться с целой колонной автомобилей, я уже видел. Дело в голове, а не в количестве железного хлама.
– Ладно, сдаюсь, профессор, – Алешка поднял ладони вверх. – Я собирался спасибо тебе сказать за Улю. Да и вообще, ты у нас герой.
– Да, герой… – обидчиво надул губы Шурка. – Я ведь на аэроплане не летал, как некоторые!
Весть о поддержке казаков Аксайской станицы воодушевила восставших. Теперь Ростовский фронт был значительно усилен. К полудню третьего апреля сложилась следующая обстановка: на Южном направлении станичные дружины продвинулись далее станции Кизитеринка, находясь в пятнадцати верстах от Ростова. Полотно железной дороги разобрали, лишив бронепоезда красных возможности двигаться в сторону Новочеркасска. Основные силы большевиков находились в Нахичевани – ростовском рабочем пригороде. Время от времени они пытались произвести разведку боем, но эти вылазки легко пресекало ружейным огнем сторожевое-охранение из казаков Аксайской и Александровской станиц. По словам бежавших из Ростова жителей, большевики спешно вызывали подкрепление из Таганрога.
На северном направлении дружины раздорцев, заплавцев и новочеркассцев после непродолжительного боя овладели Каменоломней и, продолжая наступление, пытались захватить Александровск-Грушевский – оплот большевиков-шахтеров.
К вечеру, почувствовав, что обстановка на обоих фронтах стабилизировалась, Иван Александрович решил впервые за три дня отлучиться из штаба. Ему хотелось повидать дядю, помыться, побриться и нормально поесть.
Отсутствие полковника продолжалось не более двух с половиной часов. Но когда он вернулся в штаб, то пришел в полнейший ужас. Всех охватила паника. Офицеры торопливо разбирали бумаги, жгли документы, собирали имущество, укладывали телефонные аппараты. Происходила лихорадочная подготовка к бегству. Причиной неожиданной перемены послужило сообщение одного из чинов железнодорожной администрации станции Аксайская о том, что красные большими силами, при поддержке бронепоездов, повели наступление со стороны Нахичевани, опрокинули и рассеяли Южный отряд. Проверить сообщение не представлялось возможным – станция больше не отвечала.
Наступившая темнота усилила панические настроения. Именовавший себя сначала начальником отдела, потом командиром корпуса, а после и командармом войсковой старшина Фетисов впал в апатию и говорил, что ему теперь все равно, что он никуда не побежит, и что сейчас у него единственное желание – выспаться. У начштаба Рытикова случилась буйная истерика.
С каждым часом положение ухудшалось. По городу поползли зловещие слухи. Говорили, будто в городе уже появились матросы, что караулы бежали, а арестованные большевики выломали в тюрьме решетки и, вооружившись, направляются в центр.
Все это усиливало общее смятение.
Когда Алешка прибежал в штаб, полковник Смоляков был в полном отчаянии. Он сорвал голос, увещевая растерянных сослуживцев, собирающихся разойтись по домам.
– Иван Александрович! Господин полковник! Там на площади, перед Атаманским дворцом, толпа собралась, – Лиходедов влетел в двери кабинета, грохнув прикладом винтовки о косяк.
Офицеры растерянно обернулись на запыхавшегося юношу в сбитой набекрень фуражке.
– А где охрана? – стали спрашивать они друг друга. Алешка нетерпеливо прошел на середину комнаты.
– Никакой охраны в штабе нету! Иван Александрович, давайте я возьму Пичугина, и мы сбегаем в милицию. Серега Мельников тоже там.
– Не надо никуда бежать. Встаньте у входа, а я позвоню генералу Смирнову и в инженерную часть. Там много офицеров.
Шурка сидел за столом, корпя над очередным воззванием. Ничего не замечая вокруг, он сопел от усердия.
– Пичуга, бросай малевать, бери винтовку! Ты чего, не видишь, что вокруг творится?
Шурка внимательно посмотрел сквозь очки и шмыгнул носом:
– А что, красные уже в городе?
– Будут скоро, если ты тут не прекратишь рассиживаться!
Вскоре в областное правление прибыло несколько десятков офицеров во главе с начальником милиции генералом Смирновым. Они разогнали явно сочувствующую большевикам толпу, пристрелив на месте двух агитаторов. Выставив в Атаманском дворце и вокруг караулы, милиционеры отправились собирать по квартирам соратников.
