Лучший из лучших - Смит Уилбур
Джордан, подавляя рыдания, выскочил за дверь. Ральф хихикнул и покачал головой. Охотничьим ножом с рукояткой из оленьего рога он отрезал толстый ломоть холодной баранины, подцепил лезвием горчицу из горшочка, приправил мясо и принялся жевать, разводя огонь в очаге, чтобы сварить кофе.
В следующее воскресенье на белом песке арены Инкозикази умерла мучительной смертью в объятиях меньшего по размеру, но более ловкого противника. Базо страдал так, словно потерял любимую девушку. Камуза присоединился к его погребальной песне: со смертью Инкозикази казна отряда матабеле похудела на двадцать соверенов. Возвращение с рыночной площади в лагерь Зуги напоминало бегство Наполеона из Москвы. Ральф и Базо несли корзинку с останками Инкозикази.
Возле заведения Бриллиантовой Лил Ральф на мгновение остановился, с тоской разглядывая окна на другой стороне улицы и прислушиваясь к доносившемуся изнутри хохоту, – кажется, там звонко смеялась Лил.
Они вернулись в покрытую травой хижину матабеле, и Камуза протянул Ральфу глиняный горшок с пузырящимся пивом.
– Хеншо, сколько ты потерял?
– Все, что было, – удрученно ответил Ральф. – Сам смысл жизни.
Он приложился к густому, похожему на жидкую кашу пиву.
– Это плохо. Только глупец держит всех своих коров в одном краале.
– Камуза, ты так умеешь утешить, – горько сказал Ральф. – Я недостоин твоей мудрости – придержи ее для себя.
Камуза довольно повернулся к Базо:
– Теперь ты понимаешь, почему я не согласился поставить пятьдесят золотых соверенов.
Базо глянул на Ральфа. Не говоря ни слова, приятели слаженно перешли к действиям: Ральф дружеским жестом положил руку на плечи Камузы, на самом деле удерживая его железной хваткой; другой рукой он оттянул переднюю часть набедренной повязки жертвы. Базо вынул из корзинки мягкий шелковистый трупик гигантского паука и бросил его в образовавшуюся щель.
Камуза в ужасе взвился, как необъезженный жеребец, впервые почуявший седло и шпоры. С дикими воплями он обеими руками бил себя по низу живота.
От хохота Базо едва не рухнул в горящий очаг посреди хижины, – к счастью, Ральф успел его подхватить.
Камуза ушел почти три года назад. Когда Базо вместе с остальными подписал контракт на третий срок, Камуза был единственным, кто попросил Бакелу «бала иситупа», то есть расплатиться согласно договору, и ушел на север, в Матабелеленд.
Базо по нему очень скучал – скучал по язвительным советам, по интуитивному пониманию мыслей белых, в которых Базо так и не научился разбираться.
Хеншо тоже был другом: долгие годы он работал с ними плечом к плечу, они вместе охотились, ели из одного котелка, пили пиво из одного кувшина. Хеншо с легкостью говорил на синдебеле: искусно копировал интонации, пользовался поэтическими образами – в темноте возле угасающего костра его можно было принять за чернокожего. И все же Хеншо не мог заменить Камузу: он не был матабеле, не разделял с Базо обряды инициации, не участвовал в сражениях вместе с отрядом, не видел струи алой крови из тела врага, проткнутого ассегаем.
Базо очень обрадовался, услышав, что Камуза возвращается. Один из матабеле прошептал эту новость, когда они выстроились возле входа на охраняемую территорию.
«Камуза пришел как посланец короля, – шептались вокруг костров с уважением и даже страхом. – Камуза теперь советник короля».
За последние годы многие юноши-матабеле пришли работать на Умгоди какулу, Большую дыру. Каждый месяц появлялись все новые пришельцы, измученные долгой дорогой, – они приходили группами по десять – двадцать человек, иногда парами или тройками, а порой и поодиночке.
Сколько всего добралось до Кимберли? Кто его знает, никто не считал. Не меньше тысячи, а то и двух тысяч человек – каждый получил от короля разрешение покинуть пределы Матабелеленда, ведь иначе их проткнули бы сверкающие ассегаи боевых отрядов, охранявших все подступы к великому краалю короля под названием Табас-Индунас – Холмы Вождей.
Даже вдали от родины молодые матабеле были тесно связаны с племенем. Каждый вновь прибывший с севера приносил новости, длинные послания от вождей и отцов, в точности воспроизводя сказанное. Точно так же, покидая прииск – по завершении трехгодичного контракта, от тоски по родине или потому, что нарушил непонятные и бессмысленные законы белых, – каждый матабеле уносил устные вести, полагаясь на феноменальную память человека, не знакомого с письменностью.
От матабеле к матабеле со скоростью лесного пожара разносилась новость: «Камуза вернулся». Раньше на это никто бы и внимания не обратил: Камуза ничем не выделялся из тысяч других. Теперь он пришел как посланец короля, и, называя его имя, говорящий почтительно понижал голос.
Базо проводил дни в поисках друга, всматриваясь в лица работающих на подъемниках и вагонетках; по ночам лежал без сна возле затухающего костра, надеясь услышать шепот из темноты. Базо дожидался много дней и ночей – и вот Камуза, согнувшись, вошел в низкую дверь хижины:
– Я вижу тебя, Базо, сын Ганданга.
Базо подавил вспыхнувшую радость и невозмутимо ответил на приветствие:
– И я вижу тебя, Камуза.
Сидевшие вокруг костра потеснились, давая гостю место и стараясь не прижиматься к нему слишком близко, ведь теперь на коротко остриженной голове Камуза носил черный обруч – знак индуны, советника короля Матабелеленда. К нему обращались с почтением, и даже Базо тихонько хлопнул в ладоши, приветствуя друга, и передал ему кувшин с пивом.
После того как Камуза подкрепился, Базо расспросил приятеля о доме, скрывая нетерпение за маской невозмутимости.
Камуза возмужал – все они возмужали: годы пролетели, и юноши стали мужчинами в расцвете сил. Черты лица, более резкие по сравнению с истинными матабеле линии занзи, выдавали в Камузе примесь крови тсвана – менее воинственного, но проницательного и хитрого племени короля Кама. Бабушку Камузы девочкой взяли в плен во время набега боевых отрядов короля Мзиликази, и она стала женой индуны, командовавшего отрядом. От бабушки Камузе достались иссиня-черная кожа и египетский разрез глаз, узкие ноздри и тонкий изгиб губ.
Мало кто из матабеле мог проследить свою родословную до чистокровных занзи, потомков зулусских вождей Чаки и Дингаана, сыновей Неба, – Базо был одним из них. Тем не менее обруч индуны красовался на голове Камузы.
Во времена Мзиликази король велел воину надеть на голову «исикоко», только если возраст и мудрость посеребрили волосы избранника, а коровьи хвосты, повязанные на локтях и коленях, доказали его подвиги в битве. Лишь тогда жены счастливца вплетали обруч в волосы и навсегда закрепляли его там с помощью глины, смолы и бычьей крови – обруч становился почетным знаком, дававшим носителю право заседать в совете племени матабеле.
Те времена минули. Лобенгула, сын Мзиликази, отличался хитроумием, а не доблестью в битве и потому искал себе таких же хитроумных помощников. Мзиликази был настоящим воином, прожил жизнь, не расставаясь с ассегаем. Лобенгула, хотя и принимал участие в кровавых схватках, воином не был и презрительно относился к прямодушию и прямолинейности бойцов. Ряды седобородых советников отца редели, места доблестных воинов занимали люди, которые думали так же быстро, как старики управлялись с копьем.
Лобенгула не выносил ностальгии стариков по уходящему миру, выискивая молодых, с проницательным взглядом людей, которые вместе с ним видели собирающиеся, будто предвестники летней грозы, черные тучи на южных границах. Король выбирал тех, кто чувствовал, что наступает время перемен и ужасных потрясений, о которых предупреждали колдуны и его собственные гадания: очень скоро несчастья обрушатся на землю матабеле, точно пожар, уничтожающий тростниковые заросли вдоль берегов реки Замбези в конце сухого сезона.
Лобенгула, Великий Черный Слон, от чьих шагов дрожала земля и от чьего голоса небеса раскалывались пополам, выбирал молодых, способных видеть и слышать.
