Андрей Воронин - Бросок Аркана
– Мам, так получилось, что мне несколько дней придется пожить у вас.
– Ты посорилась с Павликом?
– Да нет.
– Тогда в чем дело?
– Ну, я не то чтобы поссорилась…
– А что?
– Я хочу дать ему возможность несколько дней поуправляться дома самому – кормить детей и заниматься с ними, самому готовить ужин. Пусть соскучится, в конце концов это ему пойдет только на пользу.
– Иришка, мне кажется, ты избрала для воспитания мужа не те методы, – укоризненно поджала губы Галина Игнатьевна. – И вообще приставать к мужчине по поводу того, что он редко бывает дома, по меньшей мере некорректно. Ты же знаешь, как мы жили с твоим отцом, когда он еще не был генералом…
– Мама, я все знаю, – перебила ее дочь. – Может, я и не права, но хочу попробовать и этот метод.
– Поступай как знаешь.
– Мам, и я попрошу тебя еще об одном одолжении – не подходи к телефону первой, ладно?
– А это еще почему?
– Я сказала Павлу, что у тебя приступ…
– Ира, разве так можно? – строго вмешался в разговор женщин генерал. – Знаешь, как это называется? "Накаркала"! А вдруг и впрямь маме станет хуже…
– Папа, не говори глупостей, – состроила недовольную гримасу дочь. – Что-то раньше я не замечала, чтобы ты был настолько суеверным.
– Стареем, Ирина, что сделаешь! – развел руками Борис Степанович.
– В общем, я сама буду брать трубку, мама. И не удивляйся, если стану рассказывать Павлу какие-нибудь подробности о твоей болезни.
– Господи, делай что хочешь! – Галина Игнатьевна, совсем расстроившись, растерянно всплеснула руками. – Не буду я вмешиваться в вашу жизнь.
Потом скажешь, что это я тебе ее поломала.
– Ну что ты, мама!
– Будешь есть сейчас? Греть ужин? – Галина Игнатьевна повернулась к мужу, надеясь хоть на его лице прочитать разгадку всех ребусов, которые загадала им сегодня дочь. Но и Борис Степанович, судя по всему, мало что понимал во всем происходящем. Он недоуменно пожал плечами:
– Нет, наверное. Пойду поговорю с ней. Потом уж вместе поужинаем…
* * *– Все, дочь, – решительно сказал Борис Степанович, как только они с Ириной остались наедине в его кабинете, – кончай ходить вокруг да около, говори толком – что стряслось? Зачем я тебе срочно понадобился? У тебя что, финансовые неприятности? Тебе нужны деньги?
– Не надо мне твоих денег.
– Тогда что же?
– Смотри! – с этими словами Ирина сняла свои огромные очки и повернулась к отцу.
Здоровенный синячище под левым глазом уже вполне "созрел", налившись густой синевой, которая проступала даже сквозь толстый слой крем-пудры. Таким же образом замаскированная ссадина на правой скуле могла бы быть почти незаметной, если бы не набрякшая на скуле опухоль, нарушавшая все пропорции лица.
Лицо дочери было ужасно, и Борис Степанович отвел глаза, не желая все это видеть.
– Нравится? – прозвучал в наступившей тишине вопрос дочери, и генерал вздрогнул: сколько в ее голосе было ненависти, упрека, жестокости!
– В каком смысле? – пробормотал Тихонравов, не зная, как реагировать.
– В прямом. Тебе нравится, как меня разукрасили? Тебе нравится, что у меня все тело в таких синяках? Тебе нравится, что меня чуть не изнасиловали втроем? Тебе нравится, что меня заставляли сосать хрен?
– Иришка, что ты говоришь…
– То, что было!
– Когда?
– Пару часов назад.
– Где?
– В моей собственной квартире. Меня поджидали трое кавказцев. Эти черные обезьяны точно знали, чего хотели. Они ждали именно меня.
– Но я тут при чем? Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне, Иринка?
– Знаешь почему, папочка? Потому что это все из-за тебя, из-за твоих проклятых дел. Это потому, что ты никак денег досыта не нажрешься…
– Ира, помолчи!
– Сам помолчи! Знаешь, что эти подонки сказали мне напоследок?
– Что?
– Чтобы я передала тебе привет. Что ты не выполнил какой-то контракт, просрочив договор, и что это для тебя последнее предупреждение.
– Но почему они поступили так? Ты-то тут при чем? – Борис Степанович побледнел. Он сразу понял, чьих рук это дело, и оценил, насколько серьезна сложившаяся ситуация. А ведь он до последнего не верил, что Муса сможет оказаться настолько подлым, что он на самом деле осуществит свои угрозы в отношении его семьи!
– Я не знаю, папочка, при чем тут я. Я и пришла к тебе, чтобы узнать это.
В комнате воцарилось тяжелое молчание.
Тихонравов пытался лихорадочно обдумать сложившуюся ситуацию, найти выход из нее, преодолеть цейтнот, в котором он оказался.
Заявить в милицию? Да ведь сам по уши в дерьме, повязан настолько, что не сможет сделать этого никогда! Иначе сидеть ему до конца дней своих.
Попытаться еще раз договориться с Мусой? Но ведь только несколько дней назад беседовали! Тогда Багиров вроде бы все понял, а на самом деле вон что вытворяет!
Поискать конкурирующую команду? Натравить на Багирова таких же бандитов, как и он сам? Но где их искать? Сколько это будет стоить? Да и где гарантия, что не влипнешь в еще худшую историю, чем теперь?
Бежать? Но куда? Как?
Борис Степанович понимал, что выхода нет.
Точнее, выход был один – достать наркотики хоть из-под земли. Но в том-то и дело, что достать их сейчас он не мог никак – от него теперь ничего не зависело.
Ирина молча смотрела на отца.
Она знала его слишком хорошо и теперь, рассматривая его лицо, на котором отражались все его мысли, могла почти со стопроцентной точностью сказать, о чем он так мучительно размышляет. Она видела, как нелегко ему сейчас, но ни на мгновение жалость к этому родному для нее человеку не закралась к ней в сердце – слишком уж свежи были воспоминания о кошмаре, слишком сильно еще болело все ее тело.
Она же и нарушила молчание первой, заметив, что растерянность отца не уменьшается, что никакая спасительная мысль не приходит ему в голову:
– Более того, папочка. Они сказали, что вернутся через три дня.
– Что?
– И тогда меня изнасилуют уже на все сто процентов, а кроме того… – она осеклась, не находя в себе сил выговорить то, что было ужаснее всего, однако все же превозмогла себя:
– ..а кроме того, рядом со мной, на той же самой кровати, они то же самое проделают со Светланкой…
– Что?!
– То, что слышал!
– Не может быть!
– Может! Может, гад! – закричала Ирина, будучи уже не в состоянии говорить спокойно. – Может, и все это обязательно случится, я чувствую это.
– Тише, тише, Иринушка, успокойся, доченька… – заметался Борис Степанович, бросившись к дочери, но она лишь гадливо оттолкнула его, взвизгнув:
– Отойди от меня? Убери свои руки! Это твои дружки насиловали меня!
– Что здесь происходит? – заглянула в комнату Галина Игнатьевна, напуганная доносившимися из кабинета криками. – Что за шум?
– Выйди отсюда!!! – рявкнул на нее генерал Тихонравов, и голос его был столь страшен, что обычно строптивая и неуступчивая жена мгновенно исчезла за дверью, старательно прикрыв ее за собой.
– Чего ты на мать кричишь? Она же ни в чем не виновата… – сквозь слезы упрекнула отца Ирина, но он не слушал и ее.
– Я сейчас поеду и во всем разберусь. Слышишь меня? Я обещаю, что с вами ничего больше не случится. Я решу все вопросы, и все снова будет хорошо.
Он вскочил, бросился к шкафу и начал снова надевать свой генеральский китель, но Ирина преградила ему дорогу из кабинета, встав у него на пути.
– Подожди, отец!
– Не волнуйся ни о чем, девочка моя, я все сейчас решу, все будет хорошо…
– Подожди! Сначала ты расскажешь мне все-все. Я должна знать, что происходит, кто нам угрожает, насколько это все серьезно. Я должна знать, в конце концов, с кем ты ведешь дела, куда ты сейчас хочешь поехать.
– Ирина, я не уверен, что тебе это следует знать.
Понимаешь, это очень запутанная история…
– А я уверена! Это уже не только твое дело.
Оно слишком уж тесно, – она с кривой улыбкой коснулась своей щеки, – слишком тесно затрагивает мои интересы. Оно вплотную угрожает моей дочери. Подо что ты нас подводишь? Кому подставляешь, папа? Как ты можешь…
– Ладно, я скажу.
Генерал в один миг сник, подошел к бару и извлек оттуда бутылку водки.
– Ты и мне налей чего-нибудь для разрядки, – тихо попросила дочь.
– Что ты будешь?
– Что угодно. Хоть водку.
Борис Степанович наполнил две рюмки, одну подал дочери, вторую одним махом выпил сам и, налив себе еще порцию, уселся на диван, согревая хрусталь в ладони.
– Садись, Иринка.
– Ладно, – дочь опустилась на диван рядом с ним и положила руку на его плечо. – Что, пап, это очень страшно?
