Их было десять - Александр Александрович Тамоников
– В атаку! – Шубин спрыгнул с дерева и бросился по мосткам к клубку копошащихся в темноте фашистов. Его товарищи без промедления атаковали противника.
Из автоматов не стреляли, боясь спугнуть охрану немецкого укрепления и привлечь лишнее внимание. Да и сложно стрелять в сумерках, когда на маленьком пятачке смешалось столько людей: можно случайно послать пулю в товарища. Действовали прикладами, кулаками, ногами и ножами. Били со злостью, точно и прицельно, чтобы свалить с ног. Пинок под дых, как только согнулся – сорвать автомат, а потом отвесить тяжелый, оглушающий удар по голове, чтобы противник осел на землю. Били словно штыком металлическими стволами в лица, в шеи, в глаза, не давая мотоциклистам опомниться. Капитан Шубин орудовал своим клинком – отточенным движением перерезал горло и тут же кидался к следующему эсэсовцу.
Схватка завязалась ожесточенная, фашисты оказались словно в клетке среди изогнутых спиц, люлек и задранных вверх колес. Однако не зря эсэсовцы были элитой армии: пара минут замешательства – и здоровые, хорошо обученные вояки кинулись на разведчиков врукопашную.
– Не давайте им использовать оружие! Лишний шум! – прохрипел Шубин под тяжестью напавшего на него немца.
Огромный здоровяк, мгновенно определив в капитане командира, кулаком свалил его на землю, а потом навалился всем телом, сжимая свои стальные пальцы на шее русского. Под его весом Глеб даже не мог шевельнуться, не то что поднять руку и ударить ножом. От злости и отчаяния капитан вцепился зубами фрицу в подбородок. Фашист взревел, замотал головой, но пальцы не разжал.
У Шубина уже темнело в глазах, тиски все сильнее сжимались на его шее, он отчаянно крутился всем телом, пытаясь высвободиться, но все попытки были безуспешны. Воздуха в легких почти не оставалось, изнутри словно огнем палило от горячего желания вдохнуть.
Неужели вот она, его смерть через этого бездушного, словно вытесанного из дубового пня эсэсовца?
Шубин не разжимал зубы, хотя у него уже померкло сознание, пульсировало где-то последними каплями, вытекая из тела, а фашист все давил на него своей массой. Рычал, содрогаясь от азарта, наблюдая, как капитан дергается под ним в предсмертных судорогах.
Словно через вату Глеб услышал выстрелы – автоматная очередь взорвала лесную тишину и прокатилась длинным эхом к небесному куполу. Потом еще и еще. Через секунду выстрелы затихли, и Шубин вдруг понял, что может сделать вдох. Ему по-прежнему было тяжело, огромный фашист тяжелой грудой все еще лежал на нем, но его руки ослабли, а из простреленной груди ручьем текла кровь, пропитывая одежду разведчика.
Глеб с трудом свалил с себя мертвое тело и поднялся на ноги. Мир вокруг плыл в приглушенной реальности, каждое движение отзывалось глухим шумом в ушах, но он был жив!
Ерошко кинулся к командиру, затряс его за плечи:
– Товарищ капитан, вы как? Слышите меня?
Глеб вместо ответа кивнул головой и сурово спросил:
– Кто открыл огонь? Я не отдавал приказа!
Ерошко поник:
– Это я… Я нарушил ваш приказ. Испугался, что этот огромный фашист вас сейчас убьет! Простите, я… испугался. И они начали нас одолевать, их было слишком много. Я начал стрелять, чтобы их остановить.
Шубин огляделся по сторонам: пятачок был усеян трупами эсэсовцев; кто-то был убит выстрелами из автомата, кто-то рухнул с перерезанным горлом; мотоциклы корчились как подстреленные животные, зато разведчики были живы.
Поэтому ругать рядового Ерошко командир не стал. Может быть, и прав парень, что открыл огонь. Рискнул, выдал весь отряд, зато спас своих товарищей, а вот он, командир разведгруппы, действовал слишком самонадеянно и чуть не погиб в стычке с более сильным противником. Иногда опыт работает хуже, чем инстинкты и страх, которые всегда нацелены на одно – выжить.
– Товарищ командир, – вступился за товарища старшина Кикин. – Правильно он все сделал. Меня двое как зажали, я даже не успел автоматы у них забрать. У одного потянул, а мне второй в спину дуло наставил. Если бы не Ерошко, застрелили бы нас фрицы.
В разговор вмешался Становой:
– Так-то оно так. Не спорю, правильно все сделал, только вот теперь жди новой атаки. Из немецкого лагеря вышлют отряд в подмогу эсэсовцам. И утра ждать не будут.
С этим капитан Шубин был согласен: выстрелы были хорошо слышны, мотоколонна не прибудет на место вовремя, а значит, немцы сделают единственно правильный вывод – русские по-прежнему находятся в лесной полосе.
Валерий обернулся к командиру:
– Что будем делать, товарищ капитан? Может, не стоит возвращаться в лагерь? Примем бой здесь? Хотя бы не выдадим тех, кто остался в укрытии. Борисевич и Кликунец останутся в живых, фашисты решат, что весь отряд – это наша четверка, и не будут прочесывать лес.
Шубин с досадой смотрел, как светлеет небо, прислушивался к доносившемуся от немецких позиций шуму – там поднялась тревога. Узел обороны заработал, засуетился, как потревоженный муравейник. Похоже, фрицы собирали новый отряд, чтобы отправиться на поиски пропавших эсэсовцев. Только теперь их намного больше, против крохотного отряда были выдвинуты серьезные силы – больше двух сотен автоматчиков. Гитлеровцы решили, что в лесу скрываются не шесть измученных человек, а целый батальон.
Сборы были поспешными, ведь стычка произошла рядом с тыловой частью укрепрайона. Поэтому из страха удара со спины немцы старались быстрее выдвинуться, чтобы предупредить атаку русских.
По приказу офицеров солдаты выстроились в цепь и, хотя в темноте не было видно ориентиров, двинулись вперед.
Глава 12
Выстрелы разбудили дремлющего Гошу. Он испуганно вскочил, заметался спросонья вдоль состава, тыкая автоматом в пленных:
– Штиль, штиль!
Ему показалось, что кто-то из немцев захватил оружие и открыл стрельбу. Но потом, когда сознание прояснилось, понял, что ошибся. Связанные гитлеровцы испуганно смотрели на бешеного русского и даже боялись шевельнуться, только бы он не начал поливать их из автомата.
Окончательно придя в себя, Борисевич наклонился к раненому товарищу:
– Дядя Игнат, ты как? Дядя Игнат!
Но Кликунец на его просьбы не отвечал. Он лежал, вытянувшись, подбородок его был задран вверх, а глаза плотно закрыты. Он был окаменевшим и холодным. Гошка вдруг задохнулся от жуткой мысли – умер. Парень прижался ухом к груди – тишина, потряс раненого за плечи – ничего не вышло. Мертвый ефрейтор был словно тяжелая негнущаяся кукла, уже равнодушная к мирским делам.
Гошку накрыли вдруг такие злость и отчаяние – не дотянул, не выдержал! А все из-за этих поганых фрицев, это
