Черный перекресток - Сергей Иванович Зверев
– Марина, ты чего? – растерянно спросил Ковригин. – Ты злишься, что ли?
– Нет, я радуюсь, – резко ответила она и, всплеснув руками, продолжила, чуть ли не срываясь на крик: – Ты мне, Ковригин, вот что скажи. За каким чертом ты согласился ехать в эту чертову Африку? Тебе что, всей твоей жизни не хватило, чтобы насладиться всеми этими убийствами и, и…
Она развела руками.
– Ты уже – все! Ты уже отвоевался! Хватит! Пускай другие повоюют. А у тебя есть мы, есть клуб, есть будущее. Ты хочешь, чтобы у тебя всего этого не было?!
– Марина, не кричи, дети, наверное, спят уже, – тихо ответил ей тогда Ковригин. – Глупости ты говоришь. С чего ты взяла, что у меня нет будущего? Вернусь через месяц, самое большее через полтора, и все будет, как и прежде…
– Не будет! – оборвала его жена.
– Почему? – не понял Александр. – Ты разводиться со мной собралась, что ли?
Спросил, и все внутри него вдруг упало, сердце оборвалось и ухнуло куда-то в область пяток.
– А мне и разводиться с тобой не нужно будет, когда тебя мне в двухсотом виде выдадут, – зло зыркнув на Ковригина, ответила Марина.
И тут он понял, что вся ее злость на него – это не что иное, как страх. Не простой страх, а какой-то другой, особенный, когда в человеке возникает уверенность, что самое ужасное неизбежно и предопределено и что с этим неизбежным он, этот человек, ничего уже поделать не может. Не может изменить или как-то повлиять на это предопределение. И тогда Ковригин выдохнул. Напряжение внутри него спало, и он спокойно спросил:
– С чего ты взяла, что меня там убьют?
– Ни с чего. Я просто это знаю. Называй это предчувствием или как хочешь, но я тебя никуда не отпущу. Ради наших детей, ради нас с тобой, ради нашего будущего. – У Марина началась истерика, она говорила быстро, зло, захлебываясь от слез.
Он пытался ее обнять, утешить, объяснить, но она не дала ему даже прикоснуться к себе. И, видя, что он и не собирается обещать ей не ехать, не собирается отказываться от этой никому, как она считала, не нужной поездки, она с плачем схватила свою подушку и, развернувшись, кинулась вон из комнаты. Ковригин, думая, что она пошла вниз, хотел последовать за ней, но Марина ушла спать (или плакать?) в комнату Нины, и он не стал входить туда. Так и провел ту последнюю ночь дома, мучаясь от бессонницы и тяжелых размышлений. А рано утром за ним приехал Калина и увез в Москву. Марина проводить его, в отличие от детей, так и не вышла.
И вот теперь вся эта сцена нелепого и даже дурацкого разговора приснилась Ковригину. Какой же тут может быть в таком случае глубокий и безмятежный сон?
Лютик проснулся еще до того, как Калина разбудил его. Он немного полежал, пялясь в темноту, а потом встал и, подойдя к тихо сидевшему Белохаткину, тронул того за плечо.
– Юрка, ты уснул, что ли?
– Нет, командир, не сплю. Задумался просто. Маму и отца вспомнил, себя, голопятого. Эх, хорошо у нас сейчас в деревне! Надо бы поехать, когда вернемся. А то на малой родине, на Алтае, уже считай лет двенадцать как не был. Москва, если честно, надоедать стала.
Они немного помолчали. Белохаткин, посмотрев на циферблат, спать идти не торопился. Его время дежурства еще не закончилось.
– Не спится? – спросил он у Ковригина.
– Юра, а что там ваши бабули в деревне говорят насчет примет? К чему вот ссора с женой, например, снится? – не отвечая на вопрос Калины, поинтересовался Ковригин.
– Что говорят? – Калина пристально посмотрел на командира. – Да к долгой жизни ссора, говорят, снится. Так что все у нас нормально будет, Сашка.
– Иди тогда спи, – отпустил его Ковригин и сам занял его место дозорного.
Глава 24
Судан, Южный Дарфур, горы Марры, восточный край кальдеры Дериба
Оставив связанных суданцев-охранников в хижине старого лагеря, Танцор все же взял с собой Масалу. Не из сентиментальных, конечно же, соображений, а чисто из меркантильных. Он считал, что мальчик ему еще пригодится. За сутки, прошедшие с момента порки, Масала немного оклемался, и все благодаря тому, что Слоник, а потом и Фокс ухаживали за ним, смазывая исполосованную спину мазью и отпаивая мальчика бульоном из баранины. Не сказать что делали они это из симпатии (разве что Слоник, который был немного добрее остальных и втайне жалел парнишку), а по приказу командира.
Теперь же, когда они уходили из лагеря, связав заложников в одну связку, Масала шел рядом с Танцором и помогал тому отыскивать правильный путь в темноте. Мальчик вырос неподалеку от гор, поэтому, как и многие местные жители, неплохо ориентировался на местности, которая казалась европейцам или американцам везде одинаково унылой и каменисто-песчаной. Он легко мог по особым приметам определить, где неподалеку есть пресная вода, и по расположению луны угадать нужное им направление. Его чуткие уши аборигена улавливали такие звуки, которые не мог уловить даже натренированный слух Танцора.
Именно благодаря Масале их группа из пяти пленных и шести американцев двигалась довольно бодро для ночного пешего перехода в горах. Несколько раз, правда, кто-нибудь из заложников оступался на каменистой неровной почве, но падать никто не падал, все обходилось лишь тихим окриком со стороны стражей. Чтобы дойти до нужного места, им нужно было идти почти сутки, но днем Танцор решил не подвергаться риску быть увиденными с воздуха, а переждать светлое время в какой-нибудь расселине или впадине. Он понимал, что, обнаружив лагерь пустым, русские обязательно будут их искать или с помощью «вертушек», или запустив дроны. Он же, пока они не дойдут до места и у них не окажется достаточно оружия, чтобы отбиваться от преследователей, не хотел рисковать и провалить в одночасье всю операцию.
«Дьявол бы побрал этих русских, – думал он, шагая рядом с Масалой. – А заодно и этих дураков, что командуют американской разведкой. Они, видите ли, не могут быстро выслать нам связного или хотя бы вертолет, чтобы перекинуть нас с пленными в
