Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Камчатка
— Архивы и на этого есть, — вставил начальник лагеря.
— Следующий кто? — поскрипывал пером Яровой.
— Четвертый был не менее зол на Скальпа, чем все остальные, — поморщился «президент», вспомнив что-то неприглядное.
— Расскажите, — глянул Яровой на «президента». Тот помолчал немного:
— Долгая эта история. И черная, — сказал он, отвернувшись к окну.
— А мы не торопимся, — сказал начальник лагеря.
Степан начал издалека:
— Я этого человека мало знаю. При мне он недолго здесь был. Но о жизни его я наслышан. От кентов. И от тех, кто знал его с самого начала. Удачливым он был в «деле». Свой. Фартовый. И кличка у пего Клещ имелась. Вором «в законе» он был. В Одессе его взяли. В «Черной кошке» работал. Узнает, что у кого-то «кубышка» имеется, все равно заберет. Смелый был мужик. И рисковый. Никого не боялся. Его боялись. Даже известные «душегубы». Умел он всех в руках держать. И своих, и чужих. Несколько лет за ним «мусора» охотились. Да все без «понту». Но была у него одна слабость. Любил, лярва, баб и девок молоденьких. На них удачу свою транжирил без меры и счета. Сколько их у него перебывало — не счесть. Наверное, волос на голове у Клеща меньше было, чем бабьего пола через его руки прошло. Но на одной засыпался. Бабы в нашем деле — одна помеха. Он-то для баловства с ними, а эта дура, как на грех, влюбилась в него. А он и имя ее позабыл, как только за дверь вышел. Она, видать, со злости, выдала Клеща. Взяли его лягавые. Осудили. Сюда под усиленным конвоем привезли. В барак к фартовым поселили. К уважаемым кентам. Равным по рангу. Ну, Клещ зажил, как рыба в воде. Среди своих плохо не будет.
«Президент» помолчал. Глянул на Ярового, на Виктора Федоровича. И снова заговорил:
— Клещ везде умел приспособиться. Живучий был мужик. Ну и стал он здесь оглядываться. Из чего можно деньгу выжать. И придумал. Стал у зэков побрякушки выменивать. Ясно, не хлам. Кое-кто сумел с собой протащить золотишко. На всяк тугой случай. Кольца; перстни. Конечно, не на свою кровную пайку выменивал. На отнятую. А случалось, попросту отнимал. И уже прилично набралось у него. Надо было бы остановиться. А тут он у Скальпа приметил. Тоже перстень. С рубином. Тот самый, какой в зону принес. Ну и прижал. Скальпу деваться некуда стало. Отдал, но запомнил. Зло затаил.
— А зачем ему это здесь нужно было? — спросил Яровой.
— Перстни?
— Ну да!
— Для себя, конечно. Такой уж человек был. Не мог без запаса жить.
— И что дальше?
— Заложил Клеща Скальп. Бондарю заложил. Тот при шмоне забрал. А самого с прибавкой срока на Камчатку отправил. Этот Скальпу не барахла, а кровной обиды не простит. И вот за что. Из всего, что нашел у него Бондарев, имелся там тонкий перстень. С маленьким черным бриллиантом. Его Клещ просил оставить ему. Потому что он не вымененный, не отнятый, не украденный. От бабки в память перешел. Но Бондарев не отдал. Потом вроде этот перстень у его жены на пальце видели зэки. Какие и теперь в Магадане живут. Так это или нет— не знаю. Только за перстень тот Клещ готов со Скальпа скальп снять. Он чуть не на коленях Бондаря умолял. А это все же вор? Вор «в законе»! А Бондарь на Камчатку его отправил. Кажется, в Усть-Камчатск. Он уже наверное освободился. — Вот только я о нем больше ничего не знаю. Но зэки его больше всех боялись.
— И на него есть архивы, — вмешался начальник лагеря, — но Степан его лучше обрисовал, чем любой документ.
— А почему его боялись? — удивился Яровой.
— Клещ по материалам дела, вплоть до этапирования на Камчатку, «раскаявшийся». А по отзывам зэков — ничего общего. Короче, легенда, а не вор. Попробую с Камчаткой связаться. Пока те руки не доходили, — оправдывался Виктор Федорович за столь противоречивые сведения о Клеще.
— А пятый кто? — спросил Яровой.
«Президент» молчал.
— Кто пятый? Степан голову поднял:
— Я так думаю, что это…
— Ну, кто? — терял терпение Яровой.
— Бондарев, — выдохнул «президент».
— Игорь? — задохнулся гневом начальник.
— Бондарев, — записал в протокол Яровой.
— Быть не может! Ложь! — побагровело лицо Виктора Федоровича.
— Я не утверждаю, но сомнение есть, — сказал «президент».
— Без эмоций, Виктор Федорович, — обронил Яровой.
Начальник лагеря сконфуженно замолк.
— Я слушаю вас, Степан! — обратился Яровой к «президенту».
— Игорь себе на уме был. Он с фартовыми не очень заедался. Если с кем залупится, тут же в другой лагерь переводил того. Чтоб меньше врагов было. Но и прижимал. Лез не в свои дела. В наши между собой отношения. Фартовые его много раз «пришить» хотели. По Скальп часто Бондаря выручал. Я думаю, что общак и золотишко, что он у фартовых отнимал, в карманах Бондаря и оседали. Как тот перстень! И, видно, из этого он какой — то процент платил Скальпу. Уж больно тот усердствовал. А поскольку он о Бондаре слишком много знал, сами понимаете. Скальп не опасен ему, пока находится в лагере. А на свободе другого хозяина мог заиметь. И тогда Бондарю крышка! А «суки» у него помимо Скальпа имелись. Знал и всех врагов Скальпа. Досконально. Не своими, но чужими руками мог убрать.
— А почему ты думаешь, что платил он Скальпу? — спросил Виктор Федорович. — Может, Скальп бескорыстно старался?
— Как почему? К нему же, к Скальпу перстень с рубином вернулся.
— Это справедливо, вернул отнятое, хоть и не по уставу это, — уже неувереннее возражал начальник лагеря.
— Но почему только ему вернули? — разозлился «президент».
— Но он сказал о бесчинствах Клеща, — повысил голос Виктор Федорович.
— Да, но и кроме перстня кое-что замечали! — горячился Степан.
— Что же именно? — строго посмотрел на начальника лагеря Яровой.
— Сигареты были у Скальпа всегда, не работал — дурака валял, а жратва всегда в избытке, — уже спокойнее объяснял «президент».
— Хорошо. Степан, если нечего больше добавить, прочитай и подпиши протокол и можешь быть свободен, — сказал Яровой, подвинув исписанные листы.
«Президент» подписывал, сопя и потея.
— Послушайте, Степан, а откуда вы «президента» из последнего бондаревского лагеря знаете? — спросил Яровой, отложив в сторону бумаги. Степан, увидев его, оживился:
— Через кентов. Их перекидывают по воле начальства. От него — ко мне. От меня — к нему.
— Так через кентов и познакомились? — улыбнулся Яровой.
— А как же еще?
— Через них и связь держите?
— Да, через них.
— Скажите, через заключенных он узнал, что вы не давали согласия на убийство Скальпа?
— Да. Он по этим случаям меня в курсе держит. А я — его. Но об этом никаких показаний давать не стану. Хоть режьте…
— А что бывает, если он велел убить кента по своему слову, а вы запретили его трогать? — спросил Яровой.
— Над нами тоже имеются. На воле. Они решат. И без нас, — уклонился Степан.
— Не понял! Значит, на воле ваше слово ничего не значит? — деланно удивился Яровой.
— Трепаться про то, как на воле, уговору не было, — нахмурился Степан. — Одно только скажу. Если кент облажался в заключении, он на воле искупиться может. Кубышку добыть. Или пришить кого надо. Тогда с него грехи могут сняться. А «суке»— никогда. Ничем не искупит. Потому мой запрет только на моих зэков действовал. А для вольных фартовых, кто в этой зоне не был, нет. Да и мой запрет не вечный. Кончится моя отсидка, и нету его. Так что Скальпа рано или поздно все одно бы пришили…
— Ладно, спасибо за помощь, — посуровел следователь.
— Ничего, не стоит, — вздохнул с облегчением «президент» и направился к двери.
Когда он вышел, Виктор Федорович глянул на часы. Досадливо охнул, извинился и, сославшись на дела, вышел. Яровой еще больше утвердившийся в версии, что Евдокимов умер не своей смертью, решил немного отдохнуть, отвлечься. Прихватив фотоаппарат, он вышел за пределы лагеря.
…Яркое солнце щедро высветило каждый сугроб, каждую выемку. Заглянуло в норы тундровых мышей, что уже успели наследить на чистом, словно пух, снегу. Позади остались вышки, ограждения: они, как мрачные воспоминания, тают за сугробами. Вот уже далеко-далеко за спиной миражом стали. А здесь, в зимней тундре, все чисто. Скрипит, поет и плачет под ногами не тронутый теплом полярный снег. Он, как месть той, о которой рассказывала древнюю сказку маленькой внучке старая чукчанка в самолете. Девочка слушала, затаив дыхание, и все смотрела вниз, на снега. Слушал легенду и Яровой…
